Читать интересную книгу Удавшийся рассказ о любви (сборник) - Владимир Маканин

– Я слушаю.

Тартасов попросил денег.

Да, да, ему очень-очень нужны! взаймы! ему сейчас же необходимы деньги!.. Зная Сашу Савина, он не мог по-дружески не попудрить ему мозги. С ходу пообещал. Несколькими днями позже… да, да, чуть позже он, Тартасов, организует Саше выход на ТВ, пригласив на свой престижный «Чай». С конфетой!.. А что?.. Они посидят, поболтают об искусстве, ничего особенного… Немного ностальгии… Пусть только старый друг поможет Тартасову сейчас с деньгами.

Саша извинился.

– Извини, – сказал. – Я, Сережа, не вполне тебя понимаю. Я современный человек. Ничего не могу с собой поделать. И поэтому сначала твою конфету, а деньги – позже.

Тартасов нажал чуть сильнее – деньги, Саша, нужны сейчас. Немедля.

Саша немного помолчал, поразмышлял:

– Извини, старина. Я современный человек. Деньги – позже.

Чертыхнувшись, Тартасов бросил трубку, жаль было жетон.

Сказать честно, оба темнили. Тартасов, разумеется, не мог, не имел возможности пригласить кого бы то ни было на «Чай» в обход высокого начальства. Начальники сами любили посмаковать звучные имена, выбирая, кому из них к чаю конфету дать и кому нет. Сами и решали.

Но и Саша для Тартасова ничего посеребрить не мог. Бедствовавший, Саша попросту хорохорился: у него не было денег. Совсем не было.

* * *

– …Г де ты есть? где это ты пропадаешь?!. Ты что – не доверяешь своим девочкам?.. С ума сошла! Или ты теперь подглядываешь? Шлифуешь их таланты?

– Я работаю, милый.

Тартасов продолжал возмущаться – мыслимо ли! Так надолго пропасть в трех комнатах! ну да, да, у нее соединенные трехкомнатные квартиры, но все равно шесть комнатушек и две кухни – это еще не лабиринт!

Поворчав немного (для разгона), Тартасов стал выпрашивать в долг хотя бы Раечку.

– Боже мой. Что за жалкий цветочек! Какие у нее нищенские коленки…

– Она изящна.

– Ее коленки хочется прикрыть. Зачем ты ей позволяешь мини-юбку?

Лариса Игоревна вздохнула:

– Поговори с ней сам, милый.

– Что я!.. Ты поговори. Воздействуй на нее. Скажи, что я с телевидения. Ты умеешь на них влиять. Ты для них все – и честь, и совесть! и мать родная!..

– Не преувеличивай.

– Деньги, деньги! Одни только деньги!.. – распалялся Тартасов.

Его возмущала сама капитальность перемен в психике человека: он всю жизнь выпрашивал, а теперь ему велят выторговывать. Какое падение!.. Но ведь все вскользь. Все – для богатеньких. Для этих жирных. Не зря же русская литература их так больно била. За что-то же их драли, секли Гоголь и Достоевский, святые времена!

Лариса Игоревна на миг погрустнела:

– А я вспоминаю твою последнюю повесть. Ты умел сказать о женщине… В поезде… В вагоне поезда… Она… где ты пишешь о ее подрагивающей улыбке. Прекрасные, горестные строки.

– Ты, помнится, эти строки не очень-то жаловала.

– Я их любила.

– Любила?

– Да… Но я была служакой – я была глупой, милый. Я была совсем глупой.

Выдвинув ящик стола, Лариса Игоревна взяла давнюю книгу Тартасова – старенький зачитанный экземпляр. Из книги выглядывали три беленькие закладки. Тартасов спросил… Эти странички, что с закладками… Странички небось знает уже назубок? Нет, возразила Лариса Игоревна, эти места в его повести она как раз забывает. Все остальное да, наизусть…

– Гм-м, – произнес Тартасов.

Он заметил, как, поддавшись памяти, Лариса Игоревна уже моргнула мелкой слезой. И вновь посматривает на стену – на обои с точечками, словно бы нацеливаясь. Женщина… Неутомима… Опять, что ли, хочет в прошлое? Гм-м.

С обоями в ее комнатках и в кабинете (он следил глазом), с обоями все в порядке. Обои ничуть не давили; не тяготили. Веселенькие, но не сказать, игривые (цензура), они радовали взгляд.

– А-а! О-о! – послышалось вдруг. Возбужденные голоса… Опять где-то в комнатах. Уже вопили!

Лариса Игоревна, вся начеку, работа, тотчас на крики поспешила.

Тартасов не пошел даже глянуть. Скучно. Неинтересно ему. Одно и то же!.. Он попивал боржоми и листал свою старую книгу. (Хорош текст, ей-ей хорош!) А за стеной все взывал и взывал молящий голосок, похоже, Галин: «Лариса Игоревна! Лариса Игоревна, помогите!»… Шум… Склочная разборка. Мужские пьяно-хриплые вскрики. Недовольные! (Это всегда, когда их выставляют за дверь.)

Лишь минут через десять-пятнадцать Лариса Игоревна вернулась к Тартасову. Запыхавшаяся, бледная… Но победившая: да, да, навела порядок. Шумели?

– Прости, прости, милый! Конфликт случился в нашей шведской комнате. А там от голосов всегда гулко.

– В шведской?

– Так мы ее теперь называем. В этой комнате у нас (Лариса Игоревна объясняла) – шведская стенка. То бишь спортивная лестница…

Там девочки приучаются к тренингу. Держать спину прямо. Крепить мышцы живота… Важно! Столь необходимая молодым женщинам гибкость. Да и сама Лариса, чтобы старость задержать, бодрит свое тело поутру гимнастикой. По часу и более…

Чистая светлая комната! И представь, два клиента, два, извини, подмосковных мудака, взяли себе комнаты рядом. И тотчас сговорились. (Или заранее были в сговоре.) Объединились. Да, да, в этой чудной, но немного гулкой комнате они сошлись вместе. Пытались (представь себе!) устроить некий свой секс. Свою малаховскую групповуху, бессмысленную и беспощадную. На шведской стенке. Вчетвером. Заставляли девочек взбираться к потолку и голыми, выкручиваясь, висеть. И там к ним пристраивались.

– Акробаты? – поинтересовался Тартасов.

Лариса Игоревна вспылила, акробаты, скалолазы! – шутки шутишь, а Рая не выносит высоты… Ну как? как можно там вчетвером? Выдумка этих кретинов называлась, представь себе, «сбор бананов» – и конечно, под самым потолком Рая не вынесла, голова закружилась. Хотела вниз, не пускают… Галя, висевшая с ней рядом, сказала, что Рая вся в слезах, дрожала руками-ногами, какой там банан! Даже пукала от страха. Галя (ты же слышал) стала кричать, звать!.. Я примчалась, я еле-еле Раю сняла. У меня у самой руки тряслись. Ну, прямо снятие с креста! Пальцы я разнимала ей силой, так, бедная, вцепилась в перекладины. Одеревенела. А эти морды, пьянь, ее хвалили – мол, наконец-то влезла высоко!

Хорошо, девочки в других комнатах не были заняты. Помогли. Вытолкали малаховских… Пьяндыги улицей, представь, орали песню. А мент стоит на углу, улыбается, ему весело…

Рассказ был напряженный; устала. Тартасов посочувствовал, деньжата Ларисе достаются нелегко.

Налил ей боржоми.

– Дай отдышаться, – сказала.

А Тартасов придвинул к ней ближе коробку с шоколадками – возьми! вкусные! Сладость, говорят врачи, снимает с сердца груз.

* * *

Галя!.. Вошла, постучав. На минуту… Негромким, почти в шепот, голосом сказала, что хочет спросить у Ларисы Игоревны кой-какого совета. Дело личное… И покосилась в сторону Тартасова.

– Ладно, – сказал он, вставая. – Пойду проверю Лялю.

И попросил Ларису уходя:

– Сделай хотя бы чаю. Покрепче.

Никакого личного дела у Гали не оказалось: просто был сегодня необычный телефонный звонок. Час назад. Когда Лариса Игоревна отсутствовала… Незнакомый Гале мужской голос… Но, судя по выговору, человек интеллигентный. Да, он себя назвал.

Лариса Игоревна спросила – кто? – и едва не ахнула, услышав фамилию звонившего: Вьюжин. Что ему было надо?.. Ничего. Просто интересовался. Спрашивал, как живет Лариса Игоревна?.. Спрашивал, наладилась ли вполне у нее жизнь? Как у нее с работой – постоянная ли?.. Хотел очень с вами поговорить. Но вас, Лариса Игоревна, как раз не было…

– Дважды звонил, – сказала Галя уходя.

Оставшись одна, Лариса Игоревна почувствовала, что краснеет: боже мой! Этот Вьюжин думает, что она все еще без постоянного места… Вспомнил, и, возможно, подыскалась наконец редакторская работа. Нужен свой кадр на телевидении. Или в газете… Большой человек Вьюжин. Интеллигент. Не забыл!

Но волнение в душе (и краска на лице) оставалось недолго: Лариса Игоревна уже не хотела возвращаться в тот их мир. Она ушла оттуда. Она не хотела, чтоб ей даже напоминали.

Встала у окна. Распрямила спину, свои рабочие плечи. Ее труд несладок и неизящен, но по-своему честен. Да, честен. Она, если что, так господину Вьюжину и ответит. Не станет она оправдываться трудностями жизни, не станет вилять… И не хочет она. Слишком запомнилось место. Не хочет возвращаться в их подлый, подлый, подлый! (она с болью повторяла, с болью и стыдом за прошлое) – в тот подлый мир абзацев и строчек, где любовь… где достоинство… совесть… доброта… – все, все, все готово при случае провалиться в этот узкий зазор, в щель меж двумя соседними словами.

* * *

Тартасов вернулся. Сколько можно глотать боржоми! Уже сжег кишки… Нет ее… Куда она опять провалилась? Вот они, нынешние деловые! – возмущался Тартасов, ища Ларису Игоревну и топчась на пятачке прихожей.

Комнаты… Двери которых плотно прикрыты.

– Это ляп! ляп! – донесся из-за двери слева недовольный молодой девичий голос.