Общим фронтом наступления командовал комиссар Антонов-Овсеенко, а "армией", наступавшей на Ростов, Сиверс - бывший редактор "Окопной правды", издававшейся на Северном фронте.
Рис. 6 К концу января обстановка на "внутреннем фронте" складывалась следующим образом:
украинские части Петлюры находились в беспорядочном отступлении от Киева к Житомиру; Добровольческая армия сосредоточилась в Ростове, имея передовые части у станции Матвеев Курган; партизанские отряды донцов защищали с севера Новочеркасск, располагаясь у Сулина; добровольческие отряды на Кубани прикрывали Екатеринодар со стороны Тихорецкой и Новороссийска; в Закавказьи национальные войска - грузинские, татарские только еще готовились к сопротивлению большевикам и турецкому нашествию; отряды атамана Дутова, выбитые из Оренбурга, ушли в степи; на Урале войсковая власть вела скрытую подготовку вооруженной силы, стараясь не привлекать к себе внимания советского правительства и руководствуясь, по словам уральского бытописателя, исторической поговоркой:
"Живи казак, пока Москва не узнала. Москва узнает - плохо будет".
В Финляндии, после ее отделения, образовалась своя национальная красная гвардия; в Бессарабскую губернию, под предлогом восстановления порядка, вступила румынская армия Авереско. Наконец, на западе и юго-западе России расположены были два сильных и достаточно организованных корпуса: польский - генерала Довбор-Мусницкого - в районе Витебск - Минск - Жлобин, и чешско-словацкий, под начальством русского генерала Шокорева - в районе Полонного (Волынск, губ.)
и Ромодан (Полтавской губ.).
Два эти корпуса привлекали издавна наше внимание, и генералы Алексеев и Корнилов вели длительные переговоры с их руководителями, с целью привлечения этих войск к борьбе против большевиков. Планы наши не встретили сочувствия ни со стороны политических руководителей польских и чехо-словацких войск, ни в среде французской дипломатии, голос которой имел решающее значение в силу того, что оба корпуса поступили в ведение французского правительства и содержались на его средства.
Полное непонимание совершающихся в России событий приводило союзническую политику к ряду непоправимых ошибок, последствия которых одинаково тяжело отзывались на их и наших интересах.
Командированный Корниловым в Киев офицер - чех - в начале декабря доносил:
"У наших вождей (профес. Массарик и Макс) крепко засела мысль, что (они) не имеют права вмешиваться в русские дела; (они) недостаточно оценивают силы корпуса, а генерал Шокорев ничем себя не проявляет, подчиняется вполне молодому профессору Максу"...
Состоявший комиссаром при корпусе проф. Макс на предложение Корнилова о соединении чехов с польским корпусом ответил отказом на том основании, что без разрешения Центральной рады погрузка чешских эшелонов невозможна. Лояльность Макса в отношении советской власти была настолько велика, что само присутствие в районе чешского штаба офицера, так или иначе причастного к корниловскому выступлению, сочтено было неудобным и ему предложили покинуть Киев...
Впоследствии, в конце января 1918 года, генерал Алексеев в письме, обращенном к начальнику французской миссии в Киеве, указав на серьезное значение добровольческой организации и очертив тяжелую обстановку на Дону, говорил:
"... Но силы неравны, и без помощи мы вынуждены будем покинуть важную в политическом и стратегическом отношении территорию Дона к общему для России и союзников несчастью. Предвидя этот исход, я давно и безнадежно добивался согласия направить на Дон, если не весь чешско-словацкий корпус, то хотя бы одну дивизию. Этого было бы достаточно, чтобы вести борьбу и производить дальнейшие формирования Добровольческой армии. Но, к сожалению, корпус бесполезно и без всякого дела находится в районе Киева и Полтавы, а мы теряем территорию Дона.
Сосредоточение одной сильной дивизии с артиллерией в районе Екатеринослав - Александровск - Синельникове уже оказало бы косвенную нам помощь... Весь корпус - сразу поставил бы на очередь решение широкой задачи. Зная ваше влияние на г.
Макса и, вообще, на чехов, я обращаюсь к Вам с просьбой принять изложенное мною решение. Быть может, еще не поздно. Через несколько дней вопрос может решиться бесповоротно не в пользу Дона и русских вообще"...
Наши призывы не были услышаны. Французский посол Нуланс отнесся весьма несерьезно к зарождавшемуся на Юге движению. И он, и киевская французская миссия продолжали строить близорукие планы удержания развалившегося русского фронта сначала в единении с большевиками, демобилизовавшими армию, потом с Украиной, уже приступившей к тайным переговорам о мире с Германией, и опирались в то же время на помощь польских и чехо-словацких войск. 8 февраля Нуланс обратился к комиссару Бронштейну (Троцкому), предлагая от имени союзников, под личной своей ответственностыо, советскому правительству финансовую и техническую помощь для продолжения войны с немцами. Только после подписания советами 19 февраля Брест-Литовского мира, Нуланс нашел, что нельзя больше "рассчитывать на советскую армию для восстановления восточного фронта"... "Во имя наших интересов и нашей чести, всякое сотрудничество французских офицеров в качестве инструкторов красных войск должно быть отныне воспрещено. Я не замедлил сделать это"*150. "Честь" находилась в такой зависимости от "интересов", что после 19 февраля она приобретала иное внутреннее содержание, чем до 19-го...
Эти нелепые планы, над которыми жизнь издевалась ежедневно, тем не менее, гипнотизировали французов и препятствовали им оценить надлежаще все огромное значение нового (южного) общесоюзнического фронта - более глубокого, но в полной мере удовлетворявшего идее борьбы против австро-германцев и большевиков.
Что касается г.г. Массарика и Макса, они, всецело преданные идее национального возрождения своего народа и борьбы его с германизмом, в запутанных условиях русской действительности не сумели найти правильной дороги и, находясь под влиянием русской революционной демократии, разделяли ее колебания, заблуждения и подозрительность.
Жизнь жестоко мстила за эти ошибки. Она заставила скоро обе национальные силы, столь упорно уклонявшиеся от вмешательства "во внутренние русские дела", принять участие в нашей междоусобной распре, поставив их в безвыходное положение между германской армией и большевизмом.
Уже в феврале, во время немецкого наступления на Украину, чехо-словаки, среди общего позорного бегства русских войск, будут вести ожесточенные бои против германцев и бывших своих союзников - украинцев на стороне большевиков. Потом они двинутся к бесконечному Сибирскому пути, выполняя фантастический план французского командования - переброски 50-ти тысячного корпуса на западно-европейский театр, отделенный от восточного девятью тысячами верст железнодорожного пути и океанами. Весною выступят с оружием в руках против своих недавних союзников - большевиков, предающих их немцам. Летом союзная политика повернет их обратно для образования фронта на Волге. И долго еще будут они участвовать деятельно в русской трагедии, вызывая к себе среди русских людей перемежающееся чувство злобы и благодарности...
Польский корпус окончить печальнее, сделавшись игрушкой в руках немцев. В начале января, по требованию германского генерального штаба и в связи с обнаруженными сношениями между генералами Алексеевым и Довбор-Мусницким, большевистская агитация обрушится на польские войска, внося разложение в их среду; в конце января начнутся жестокие бои поляков с большевиками, неудачные для первых, а в феврале - в то самое время, когда чехи будут вести бои совместно с большевиками против германцев, польские дивизии, признав варшавский "регентский совет", совместно с немцами перейдут вновь в наступление против большевиков. Вероятно затем только, чтобы через несколько недель их вероломно разгромили, разоружили и расформировали... немцы.
Все эти события, при всей их очевидной непоследовательности и отсутствии внутренней логики, имеют, однако, одно общее обоснование - в том забвении морального начала в политике и чрезмерного развития государственного материализма, которые были свойственны не только нашим врагам, но и друзьям Все они руководствовались исключительно собственной выгодой; до несчастия русского народа им не было никакого дела. Они могли идти с украинцами и против украинцев, с большевиками и против большевиков, могли воссоединять и расчленять Росою, лишь бы эти действия соответствовали их национальным интересам. Но крайности этой доктрины, при отсутствии политического предвидения, привели как раз к противоположным результатам.
А между тем обоюдная государственная польза требовала от союзников не самопожертвования - этот банальный с точки зрения Европы альтруизм был похоронен давно на полях восточной Пруссии и Галиции в русских братских могилах; она требовала некоторой жертвы.