Читать интересную книгу Как творить историю - Стивен Фрай

В 1923 Глодер сумел остановить рвавшегося к власти Эриха Людендорфа (см.), который мечтал ликвидировать Веймарскую республику (см.), установив вместо нее военную хунту. В 1920 Людендорф, во время неудавшегося берлинского путча Каппа, уже пытался захватить власть, и Глодер не питал особого доверия к политической прозорливости ветерана-генерала. Еще меньше доверия вызывала у него крайняя форма направленной против масонов, иезуитов и иудаизма паранойи, проявлявшейся в заявлениях Людендорфа о том, что покушение на эрцгерцога Фердинанда (см.), равно как и военное поражение Германии в 1918 году, – это дело рук «наднациональных сил». Генерал заходил так далеко, что уверял, будто и Моцарт, и Шиллер были убиты «грандиозной Чека тайного наднационального общества». Глодер отдал приказ, согласно которому ни одному нацисту не следовало помогать Людендорфу в его новой попытке взять в свои руки бразды правления. Вполне вероятно, что именно он и предупредил веймарские власти в ноябре, когда Людендорф, возглавив армию из от силы двухсот своих сторонников, направился из «Бюргербраукеллер»[155] в центр Мюнхена, где его и арестовали за государственную измену.

Эту свою способность выжидать нужного момента Глодер еще раз продемонстрировал в 1928, вновь отказавшись допустить НСДАП к участию во всеобщих выборах. Он убедил высшее руководство партии в том, что ожидать ее победы на этих выборах не приходится и что, даже если она победит, экономические условия не будут для нее благоприятными. В жизни Германии наметились перемены к лучшему, и авторитет социал-демократов в обществе значительно вырос. НСДАП было куда удобнее проявить терпение и подождать.

Спустя всего несколько месяцев биржевой крах (см.) и начало Великой депрессии (см.) доказали проницательность этого политического суждения. Ялмар Шахт, Фриц Тиссен, Густав Крупп, Фридрих Флик (см., см., см., см.) и другие богатые промышленные магнаты Германии быстро уверились в неспособности социал-демократов справиться со столь беспрецедентным мировым экономическим спадом и начали перекачивать деньги в казну Нацистской партии Глодера, убедившись к этому времени, что только его одного отличает сочетание тонкого государственного ума и широкой общественной поддержки, необходимое для вывода Германии из штопора экономического кризиса.

К осени 1929, когда гиперинфляция стала галопирующей, а безработица достигла эпидемических размеров, выяснилось, что…

– Господи, Майки, ты долго еще? Испуганно дернувшись, я поднял взгляд на Стива:

– Сколько сейчас?

– Без самой малости шесть.

– Черт, я еще только начал. Могу я взять эти книги с собой?

Стив покачал головой:

– Только не справочники, не энциклопедии и тому подобное. Их выносить нельзя. Вот эти, думаю, можно…

Он подошел к столу и отобрал две книги поменьше. Учебники по европейской истории.

– Ладно, тогда возьму их, – сказал я, вставая и потягиваясь. – Ради бога, прости. Тебе, наверное, было та-а-ак скучно, Стив. Почему ты не ушел? Дорогу до Генри-Холла я теперь, пожалуй, и сам найду.

Стив сунул книги под мышку.

– Я тебя провожу, – сказал он.

– Нет, правда же, это не обязательно. Стив смущенно уставился в ковер:

– Дело в том, Майки…

– Да?

– Понимаешь, профессор Тейлор велел мне не спускать с тебя глаз.

– А, – сказал я. – Ну да. Понятно. Так он считает меня опасным?

– Может, он боится, что ты заблудишься. Ну, знаешь, влипнешь в какую-нибудь историю, сам себе навредишь.

Я кивнул:

– Да, не сладко тебе приходится. Извини.

– Слушай, ты не мог бы сделать мне одолжение? Перестать извиняться на каждом шагу?

– Это такая английская привычка, – сказал я. – Нам еще за столько всего нужно извиниться.

– Что верно, то верно.

Я уже открыл дверь в коридор, но тут Стив вдруг замер на месте:

– Черт! Только что пришло в голову. А почему непременно книги?

– Прости?

– Как насчет картов?

– Картов?

– Конечно, раз ты надумал заняться историей, так возьми карты.

– Не хочу показаться тебе идиотом, – сказал я, – но что это за чертовщина такая – карты?

Десять минут спустя мы вышли из здания библиотеки с двумя книгами и пачкой этих самых «картов», которую я нес под мышкой.

– Ладно, – сказал Стив. – Ты не хочешь объяснить мне, что происходит? Откуда вдруг такая потребность узнать все о Нацистской партии?

– Если бы я только мог, – ответил я. – Но ты же просто решишь, что я спятил.

Стив приостановился, подумал.

– Давай мы вот как сделаем. Видишь тот дом? Это студенческий центр «Лужайка Ректора». Заходим в него. Берем какую-нибудь пиццу, пончики, содовую – в общем, что захотим, и возвращаемся к тебе. А там ты мне расскажешь, что у тебя на уме. Договорились?

– Договорились, – сказал я.

В Генри-Холл я возвратился с чувством немалого облегчения. Вид людской толпы в «Ротонде» студенческого центра напомнил мне о моей неприкаянности, о том, насколько я здесь чужой. Особенности иноземной пищи, иноземные способы подавать ее, иноземные деньги, иноземные вскрики и оклики, иноземный смех, иноземные запахи и иноземный облик людей… они напирали со всех сторон, пока меня не пробрало желание завизжать. А жилище в Генри-Холле, показавшееся мне поутру таким чужим, ныне представлялось уютным и привычным, как пара стоптанных башмаков.

Мы свалили бурые пакеты с едой на стол у окна. Было еще светло, однако я, повозившись с ручкой жалюзи, добился, чтобы планки их сомкнулись, и включил свет. Такое уж чувство владело мной, чувство загнанности, потребность укрыться в норе.

Пока мы уплетали по куску пиццы каждый, я оглядывал стены.

– Вот эти люди, – сказал я, указав на один из плакатов. – Кто они, черт их возьми, такие?

– Ты шутишь?

– Нет, правда. Скажи мне.

– Это «Нью-йоркские янки», Майки. Ты при любой возможности гонял поездом на Пенсильванский вокзал, посмотреть их игру.

– Ага, а вот эти?

– «Мэндракс».

– «Мэндракс», – повторил я. – Музыкальная группа, так?

– Музыкальная группа.

– И они мне нравятся, верно? Стив покивал, улыбаясь.

– На мой вкус, они похожи на самую унылую компанию старых пердунов, какую я когда-либо видел, – сказал я. – Ты уверен, что они мне нравятся?

– Уверен на все сто, – кивнул Стив. – Они ребята четкие.

– Ах, четкие? Ну, если они четкие, я от них должен с ума сходить. Я, видишь ли, люблю все четкое. А как насчет «Битлз»? Их я тоже люблю? «Роллинг стоунз»? «Лед Зеппелин»? Элтона Джона? «Блэр»? «Ойли-Мойли»? «Оазис»?

Увидев его пустое лицо, я даже рассмеялся от удовольствия.

– Господи, ну я тебя сейчас и удивлю, – хихикая, пообещал я. – Послушай-ка. Э-хэм! «Лишь вчера был я весел, был я жизни рад, теперь печалью я объят. О, как вчера вернуть назад!» Что скажешь?

– Фу! – отозвался уже успевший заткнуть уши Стив.

– Ну не знаю, мне кажется, гармонию уловить ты все же мог бы… Ладно, тогда как насчет вот этого? «Представь себе, что нет над нами рая…» Нет, ты прав, совершенно прав. Мне нужно сначала посидеть одному за синтезатором.

Я встал, прошелся вдоль стены.

– А это кто?

– Люк Уайт.

– Певец?

– Шел бы ты! Он кинозвезда.

– Хм, довольно милый, правда? Только почему я его повесил на мою стену?

– А вот это хотели бы узнать очень многие, – ответил Стив и залился густой краской.

Пока он пытался скрыть смущение, делая вид, будто его страшно заинтересовала начинка пончика, в голову мне вдруг стукнула мысль, давно уже зудевшая где-то в глубине сознания.

– М-м, Стив. Думаю, вопрос покажется тебе на редкость дурацким, однако скажи, я случайно не из этих, не из активных-пассивных?

Стив нахмурился.

– Активных и пассивных? Да, по-моему, бываешь иногда – то таким, то этаким. Конечно.

– Нет-нет, ты не понял. Я… ну, ты знаешь, вроде как… да знаешь же…

– Что?

– Ты знаешь! Я… голубой? Гей?

Стив побелел совершенно:

– Ты совсем охренел, Майки!

– Ну, не такой уж и странный вопрос, правда? Я хочу сказать… ты же понимаешь. Ты сам говорил, девушки у меня нет. Вот я и подумал, знаешь, плакаты эти… Я просто поинтересовался, вот и все.

– Господи, Майки. Ты спятил?

– Да нет, я знаю, что не был таким в Кемб… в моих воспоминаниях то есть. По крайней мере, я так думаю. Про себя. Знаешь… я был вполне нормальным. Дружил с девушкой, хотя, если честно, отношения у нас были довольно странные. Она была старше меня, все шло как у людей, мы жили вместе и так далее. Я хочу сказать, я любил ее и прочее, однако по временам немного завидовал Джеймсу и Дважды Эдди. И может быть, я все это время был… черт, я же просто спросил тебя, и только. Что тут такого?

Стив смотрел на банку «коки» так, словно в ней была скрыта вся тайна жизни.

– Что тут такого? – нерешительно повторил он. – Не стоит тебе так говорить, Майки. Наживешь серьезные неприятности.