Читать интересную книгу Культура на службе вермахта - Олег Пленков

Известный немецкий историк Юрген Кучинский указывал, что многие немецкие социал-демократы были полностью аполитичны, они понимали свою роль в СДПГ как роль солдат в армии, которые для того чтобы начать действовать должны дождаться приказа, а приказа-то как раз и не было{568}. Между тем с заводов и фабрик в правление СДПГ шли письма с одним вопросом — когда начинать генеральную забастовку. 7 февраля 1933 г. в берлинском Люстгартене правление СДПГ устроило массовую демонстрацию протеста против нацистской диктатуры. Подобные манифестации и шествия социал-демократов в других городах Германии создавали у немецкой публики впечатление мощи социал-демократической организации и ее готовности к борьбе. Но это была только видимость активной политической позиции.

Боевая организация социал-демократов «Союз имперского флага» (Reichsbanner) готовилась к захвату вокзалов, телеграфа и телефона. Среди парамилитаристских образований Веймарской республики Союз имперского флага был одним из наиболее многочисленных и хорошо организованных, его вполне можно было использовать в борьбе против нацистской диктатуры. Члены этой военизированной организации так рвались в бой, что руководству СДПГ, находившемуся в плену легалистского образа мысли и действий, приходилось их останавливать. Руководство считало, что нужно уважать демократический выбор народа — НСДАП была самой крупной партией рейхстага{569}. К тому же правление СДПГ было расколото — часть партийного руководства во главе с Паулем Лёбе было против резких выступлений и демонстраций. Председатель правления СДПГ Отто Вельс высказывался за оппозиционную деятельность, но за границей, в эмиграции. Среди сторонников бескомпромиссной борьбы был будущий лидер послевоенной социал-демократии Курт Шумахер, а также Карло Мирендорфф, председатель Союза имперского флага Карл Хелтерман и депутат рейхстага Юлиус Лебер. После разгрома профсоюзов правление СДПГ во главе с Вельсом эмигрировало, а 10 мая 1933 г. имущество партии было конфисковано властями. Правление партии в эмиграции (Sopade) обосновалось в Праге. Местные организации партии самораспустились.

Буквально в мгновение ока Гитлер смог унифицировать самое мощное и самое организованное в Европе рабочее движение: в мае 1933 г. последовало разрушение профсоюзов. Руководство Всеобщего немецкого союза профсоюзов (ADGB) прошло политическую социализацию еще в условия бисмарковского «Исключительного закона против социалистов» (1878 г.). И профсоюзы и СДПГ весьма успешно и эффективно противостояли этому нелепому закону, являвшемуся политической ошибкой Бисмарка. Этот успех и был причиной того, что руководство профсоюзами весьма оптимистично смотрело на собственные возможности противодействия политическому насилию. Профсоюзные боссы не боялись нацистов, полагая, что те не посмеют прибегнуть к радикальным насильственным действиям против их организации, имевшей большую традицию и прочно утвердившейся в структуре власти и в общественном сознании в качестве интегральной составной части современного государства{570}.

В таком отношении к нацизму и была ошибка профсоюзного руководства, ибо нацисты сразу взяли на себя инициативу и 10 апреля 1933 г. объявили о том, что 1 мая является отныне национальным праздником и выходным днем (об этом мечтали многие поколения рабочих). Зато уже 2 мая 1933 г. последовало уничтожение профсоюзов, после унификации профсоюзов последовала унификация и всех предпринимательских организаций, а 10 мая по приказу Геринга недвижимость СДПГ была конфискована, а деньги отобраны. 22 июня 1933 г. министр внутренних дел Фрик запретил СДПГ, мандаты партии были объявлены недействительными. За запретом СДПГ последовал более или менее добровольный самороспуск других партий. Военизированная организация правых партий «Стальной шлем» также была унифицирована и вошла в СА, ее лидер Франц Зельдте вступил в НСДАП и стал министром труда. В процессе унификации Гитлер всегда действовал наверняка: когда существовали хотя бы теоретические сомнения в лояльности народа, Гитлер прибегал к плебисцитам, как Наполеон 1 или Наполеон III.

Большое значение имел обыкновенный обман, подмена традиционных ценностей новыми. Это показал Мартин Вальзер в романе «Бьющий ключ» (Ein springender Brunnen). Вальзер описывает сомнения матери героя — вступать или не вступать в партию. В 1986 г. в одном из интервью Вальзер сказал, что если ему удастся понять, почему его мать вступила в партию, он сможет объяснить, почему нацизм овладел всей Германией{571}. Партийный функционер Минн, дабы развеять сомнения глубоко верующей женщины, дает ей открытку, на которой изображены два штурмовика с нацистским знаменем перед распятием, под этими фигурами надпись: «Господи, благослови нашу борьбу. Адольф Гитлер»{572}. Женщина взглянула на открытку и сказала, что она согласна вступить в партию. Вальзер дает понять, что решающий довод в пользу положительного решения был фальшивым, поскольку нацизм отвергал христианство. Козырная карта оказалась крапленой. И героиня романа и весь немецкий народ не вполне сознательно обратились к нацизму, поэтому они и не могут нести за него всю полноту ответственности. Эта вполне правомерная и обоснованная релятивация вины народа в целом (если так вообще можно ставить вопрос) вызвала в Германии неоднозначную реакцию: часть немецкой общественности восприняла художественную реплику Вальзера как провокацию, как стремление задним числом освободить немцев от ответственности за нацизм. Так, тогдашний председатель центрального еврейского совета в ФРГ Игнац Бубис выступил с резкой критикой Вальзера. По словам Бубиса, Вальзер — это провокатор и недалеко ушел от Франца Шёнхубера или Герхарда Фрея (руководители правой партии «Республиканцы»). В этот диспут включились и участники «спора историков», Вальзера стали идентифицировать с Эрихом Нольте, спровоцировавшим в свое время этот спор. Представляется, однако, что похвальная и праведная нацеленность немцев на продолжение традиции национального покаяния в данном случае не совсем уместна, а точка зрения Вальзера более адекватна и близка к настоящему положению дел. Точно так же и в большевистской пропаганде имел место обман и подмена одних ценностей другими, и винить в этом простых людей, ставших объектами манипуляций беспринципных политиков, нельзя. Критика должна осуществляться в иной форме, позволяющей дифференцировать вину и ответственность отдельных людей за конкретные поступки.

Унификация нацистов не распределялась по всему обществу равномерно, поэтому различные центры Сопротивления начали складываться только по мере роспуска партий, но этот процесс тормозился тем, что довольно сильна была вера в скорое банкротство политики Гитлера; «история национал-социализма — это история его недооценки», как писал Карл Дитрих Брахер. Даже Коминтерн оценивал нацистский режим как преходящее явление: на взгляд коммунистов, нацистская диктатура должна была уничтожить демократические иллюзии масс, освободить их от влияния социал-демократии и способствовать прорыву коммунистов к власти.

Такую же ложную оценку перспектив нацизма давали и прочие его потенциальные противники, поэтому главной отличительной чертой немецкого Сопротивления было отсутствие единства, которое подразумевает осознание целей политической активности. Нужно различать несколько главных групп Сопротивления — они выступали в разное время, с разной степенью активности, с различными методами и целями. Поначалу большую активность проявили левые (коммунисты и социал-демократы), а затем растерявшиеся первоначально консервативные силы. Последние сыграли самую важную роль в Сопротивлении. «Ни одна политическая сила не имела такого влияния на немецкое общество, как консерватизм. Никакая другая сила не обладала столь глубокой традицией, никакая другая сила не является до сих пор столь актуальной. Консерватизм, — писал известный немецкий историк Ганс-Ульрих Велер, — это наша судьба»{573}. В дальнейшем усилилась оппозиция церкви, добавились борцы-одиночки Сопротивления из государственного аппарата, армии, из сферы экономики. Протестантский священник, участник Сопротивления, арестованный в 1937 г., Мартин Нимеллер, характеризуя последствия разобщенности немецкого Сопротивления, писал: «Когда нацисты хватали коммунистов, я молчал, ведь я не коммунист, когда пришли за социал-демократами и католиками — я тоже молчал. Когда же пришли брать меня, то не было уже никого, кто мог бы протестовать против моего ареста»{574}.

В современной историографии сосуществуют самые разнообразные интерпретации Сопротивления: от осуждения коммунистического Сопротивления как предательства родины до оценки консервативной и армейской фронды как отклонений от генеральной линии нацизма. Подобные крайности следует отвергнуть как неисторические, так как любое участие в Сопротивлении в условиях тоталитарного режима было настоящим моральным подвигом, особенно для немцев, которые подвергались двойной нагрузке: обвинению в предательстве Родины и предательстве государства. «Да, я предал государство, зато они (нацисты) предали Родину», — так сформулировал это положение известный участник Сопротивления, полковник абвера Остер.