напротив, придумала массу развлечений.
Она дожидалась, пока к пациентам придут родственники, садилась на скамеечку неподалеку, слушала, как больные жалуются на здоровье и выкидывала какую-нибудь шныровскую штуку – начинала громко икать, или тяжко вздыхать или насвистывать имперский звездновойновский марш, который больные принимали за похоронный.
Она шаталась по корпусам, подслушивала диагнозы и симптомы взрослых, а потом рассказывала своим врачам признаки холецистита, люмбаго и системной волчанки.
Она собрала на своем этаже банду ходячих малолетних и с наступлением темноты играла в «Скелет Надежды». Школьники шастали по ночным этажам, скрипели, гремели суднами, завывали и писали на дверях маркерами «Надежда умирает последней» и «Надежды нет». А один старшеклассник, больной фурункулезом победитель областных гуманитарных олимпиад придумал самую загадочную надпись: «Оставь Надежду, Всяк!» Эта надпись так понравилась Шныровой, что она исписала ею стену в столовой и грузовой лифт, плюс запустила слух про некоего Всяка, преследующего главврача с детских лет. Главврача звали Надежда Илларионовна. Надежда Илларионовна быстренько выписала Сашу домой.
Но на протяжении следующего года Шнырова пролежала в стационаре Никольского еще три раза. В больнице ее знали и принимали неохотно, а затем, утомленные шныровским натиском, и вовсе придумали хитрость – отправили Шнырову в область, в кожное отделение. Вернувшись через две недели домой, Шнырова больничные марафоны разлюбила, в области лежать оказалось не весело и голодно.
А вот когда в больнице валялся я с подозрением на аппендицит, на меня смотрели с подозрением, как на земляка «той самой».
В десять лет Шнырова нашла возле школы телефон. Она позвонила по всем контактам и взволнованным голосом сообщила, что из передвижного цирка сбежали два льва и анаконда Маруся, если кто увидит – вознаграждение и абонемент на посещение бань.
В одиннадцать лет Саша подарила мне самодельного попугайчика. На Новый год. Собранного из разноцветных пластиковых бутылок, проволоки, и бисера. Нет, она, конечно, не подарила его в коробке или серебристом пакете, она его никак не обозначила, просто положила на перила. Но я знал, что это подарок Шныровой, ведь Дрондина в тот год подарила мне синюю шапочку. Я потом спрашивал, но Шнырова не призналась, сказала только, что я идиот.
Когда я прибежал к тополям, Шныровых уже не было видно. Они каким-то образом успели спуститься с холма и перебраться через реку. Исчезли, растворились по пути к мосту, который тоже недавно исчез.
Я смотрел на реку, на тропинку, на лес на другом берегу, раскинувшийся на сотни километров, на красные островки осин, на облака, поднимающиеся над далекой-далекой Волгой, на воздух, блестевший серебром.
Шныровой больше не было.
Я сел под дерево, снял бумагу со свертка.
Внутри обнаружился синий с белой каймой дорожный знак.
«Туманный Лог».
Мыши на дне
Жарка мышей довольно противное занятие.
Но придумал это не я, а Дрондина.
Да, именно Дрондина предложила для наживки жареную мышь, последние две недели плотно шла мышь. В августе у мышей то ли откочевка, то ли великий осенний поход, то ли еще что, не знаю, в один день мышей становится много, они лезут в дом, нагло роют в огороде норы, грызут мочалки в бане, жуют макароны, жуют провода. На этот случай у нас припасены алюминиевые бидоны – все съедобное и ценное прячем в герметичные емкости, вроде надежно.
– Я тебе говорю, так и надо, – Дрондина показала кулек с битыми мышами. – Дедушка всегда так делал. Надо взять старую сковородку, разогреть до дыма постное масло, а потом сразу высыпать. И чтобы припеклись хорошенько!
Дрондина потрясла кульком, я с сомнением посмотрел на мышей. Дрондина животных любит, кроме мышей. Ее в люльке, кажется, покусали.
– Точно говорю, – Дрондина протянула кулек. – Рыбы от этого с ума соскакивают, верное средство!
Я поморщился, потом вдруг вспомнил, что недавно читал про похожее – мужик поймал рекордного сома на жареного воробья. Возможно, Дрондина права, возможно, мыши помогут.
С отъезда Шныровых прошла почти неделя, шесть дней. Электричество так и не появилось, чем заняться мы особо не придумали, хотя погода стояла хорошая. Обычно в это время мы варим варенья и маринуем грибы, но в этом году не варилось и не мариновалось. Хотя всего для варенья полно наросло, даже вишня не перестояла, даже рябина набрала сахара. Да и для маринования. Но в этом году нет. Я спросил у мамы – почему не заготавливаем, мама ответила, что сахара мало, а варенье еще с того года нетронутое стоит. И грибы.
Это правда, в подполе еще и позапрошлогоднее имеется, смородина, например, загустело так, что ножом можно резать. И маслята, мама их в поллитровых пластиковых бутылках маринует, через год они спрессовываются и легко режутся шайбами вместе с бутылкой, а потом хорошо укропом посыпать…
Но не в этом году.
Дрондины тоже не варили. И не шили, у них машинка подскрипывает, а сейчас тихо.
Тихо, а потом Дрондина пришла и предложила на рыбалку сходить. Она зачитала английский рецепт окуневой запеканки: молодая картошка, паслен, лук, окуни (лучше ручьевые), и запекать в фольге и в глине. Я не против рыбалки, делать все равно нечего, я люблю рыбалку.
Ну, и сходили. Я взял спиннинги, себе и Дрондиной, достал коробку пестрых финских воблеров, и мы пробили берег от бывшего моста до глиняного плеса. Выяснилось, что время окуней закончилось, не брали, думаю, скатились вниз по течению, жировать к осени, да и к ямам ближе. Вместо окуней поднялся голавль, он гонял на перекатах уклейку, нагло пасся у берега, выскакивал из ям за мухой, и вообще буйствовал, но ни воблера, ни кузнечиков, ни горбушку хватать не спешил. Я голавля не очень, ловить его интересно, бодуч, но по вкусу так себе. Вот хариус вкуснее, но пока лишь мелочь клюет. Поэтому в следующий раз решили ловить язя. Копченый он неплох.
В августе язя лучше на донки. Я достал из сарая сумку с донками, проверил резинки и крючки, затем отправился к Шныровым.
Шныровский двор выложен толстыми досками из лиственницы, они почернели и вросли в землю, я подцеплял их фомкой и ловил червей. Выползков для донок найти легко – достаточно разгрести сор, оставшийся на берегу после весеннего разлива, но черви со шныровского двора толще и живучее, на них клюет охотнее, особенно если насадить сразу штуки три.
– Чего здесь делаешь?
Я обернулся. Дрондина. Скучно ей.
– Червей собираю.
Я вытянул из под доски длинного бледного владика толщиной в карандаш, закинул в банку.
– Теперь весь