руками на себе, где увеличить привлекательность. Любим согласился.
— И не стыдно вам? — сердито спросила Марьяша, отрываясь от шитья. — Вы её что, ещё и без платья рисуете? Любим! Вася!
Василий кашлянул и деликатно сказал:
— С одной стороны, народ действительно лучше клюёт на такие креативы. С другой, водяницы обидятся, наверное...
Все заспорили. Приводились аргументы, что главное — завлечь народ, и тут любые средства хороши, а водяницы всё равно не выходят на берег и не увидят, что намалёвано на указателе.
— Так-то так, — зашёл Василий с другой стороны, — но вы, гм, водяниц ваших видели? Ну, завлечёте народ, а потом с вас за обман спросят, возмутятся. Потеряете доверие клиентов, короче, а это плохо. Ты, Любим, лучше рисуй как есть, только ракурс немного измени, волосы перебрось на грудь... ага, вот так...
— А може, вы б новый указатель-то справили, а энтот мне оставили? — с робкой надеждой спросил домовой с балки.
Ещё немного поспорили. Деян не соглашался, сказал, и так на него работы навесили, и гостиный дом ещё, и всё утро на этот указатель извёл, так что отдавать его не собирается. Сошлись на том, что Любим возьмётся рисовать лубки и расписывать посуду по-особому, только краску ему достанут. И Молчану подарочек будет, и гостям на продажу — может, хорошо пойдёт.
Староста, почесав бороду, сказал, что как жили они в Белополье, до этакой-то срамоты никто не додумался. Так что, может, и правда пойдёт. Шкатулки ещё, доски изукрашивать можно...
Тут он покосился на Деяна и добавил, что вещицы можно выменивать уже готовые, у мастеров в соседних сёлах, а то и пригласить кого в помощь.
— Ну, кончили ить верещать? — спросил домовой с балки. — Сотворил я керативы-то, внимайте!
Он спустился, встал в позу, выставив вперёд босую чёрную ногу с когтистыми длинными пальцами, огладил бороду, вгляделся в бересту и начал:
— Принеси ты к омутку чёрна кочета, водяному поднеси да хозяину, он тебе заговорит сети-неводы для улова да богатого, щедрого...
— Угу, — кивнул Василий, взявшись за подбородок и хмуря лоб. — Неплохо, но скучновато.
— Зависть чёрная изгложет соседушек, — блеснув глазами, продолжил Молчан. — Предадут они тебя лютой смертушке, отберут они твои сети-неводы, душегубы, оглоеды, завистники! Побелеют во полях твои косточки...
— Так, хватит, хватит! — замахал руками Василий. — У нас цель какая? Завлечь! Завлечь, дядька Молчан! А ты их напугаешь.
Домовой надулся, и Василий вспомнил, как было неприятно ему самому, когда просили переделывать креативы. Он, между прочим, тоже в каждый душу вкладывал.
— Ты это оставь, — сказал он домовому. — Хороший вариант, оригинальный, наверняка однажды пригодится, но сейчас народ Перловку и так обходит. Попробуй написать что-то ещё, повеселее, да с рифмой, чтобы Хохлик мог кричать, людей зазывать.
Молчан пожевал губами, недобро поглядел из-под бровей и опять полез на балку, цепляясь когтями за брёвна. Там ещё посопел, кидая сердитые взгляды, но вот лицо его прояснилось — пришло вдохновение, и он принялся черкать писалом по бересте.
Обсудили ещё одно. Пора, сказал Василий, прогревать аудиторию.
— В печи? — спросил Хохлик.
Василий вздохнул и объяснил понятнее: про заповедник ещё ничего не слышали, а нужно, чтобы пошли слухи...
— Дурные! — выдохнул Хохлик с восторгом. — А дурные-то слухи об нас уже и так идут, видать, уж прогрели мы адиторию!
Василий опять вздохнул, сказал Хохлику, что сам он дурной, а слухи нужно пустить завлекательные. Чтобы народ размышлял и понимал, что есть какая-то причина сюда прийти. Что выгода будет, или веселье, или невидаль какая. И первый день нужно выбрать правильный, удобный для посещения. Это важно.
Хохлик надулся на дурного и ушёл на ларь, уставился в стену, заболтал копытцами.
— Летний коловорот ведь скоро, — сказала Марьяша. — День Купалы. Венков наплести можно, людям дарить, по воде пускать. Коров на дальний луг отженём, а тут костры разведём. Ежели кладовика упросим, огни на поле зажжёт...
— О, а клады-то искать все сбегутся! — просиял Тихомир. — Дело сказываешь!
Они ещё немного обсудили детали, и Молчан спрыгнул на пол, притворно хмурый, но по взгляду было видно, что гордится работой и жаждет поделиться. Ему дали слово.
— Купи медовухи жбан да напейся пьян, — продекламировал он, выпятив грудь. — В канаву свались на дороге, сломавши ноги!
— Да ёлки, — вырвалось у Василия, но он тут же исправился: — Ёлки, может, посадить вдоль забора? Повеселее станет.
Все посмотрели на него с подозрением, особенно Молчан.
— Ладно, — сменил тему Василий. — Ты, может, и про калачи написал?
Домовой написал. Калачи медовые, сказал он, пища нездоровая. Дабы шерсть росла в ушах, съешь амбарного мыша.
Все посмотрели уже на Молчана.
— Ить чё получается? — рассердился он. — В моём же дому надо мной насмехаются? Сами молили-вымаливали, я ить сочинил, как было велено, а вы вот так-то?
И погнал их восвояси.
На улице было серо, сыро и холодно, но дождь утих. Может, ненадолго, так что задерживаться никто не стал, все разошлись по домам. Тихомир увёл Марьяшу, сказал, мол, дела ждут, развлеклась и довольно, и она посмотрела напоследок, как будто о чём-то хотела спросить. Наверное, о том, скоро ли