Читать интересную книгу Квартал. Прохождение - Дмитрий Быков

СВИНУХИ. Лично я их не беру, но некоторые любят. Хороши в сметане. Делим на 3.

МУХОМОРЫ. Красный, блестящий, помидорный мухомор нынче редок. Собирать их не надо, но запомните, сколько раз встретили, и тоже приплюсуйте.

Теперь подсчитывайте.

Делим на использованное количество часов.

Получаем так называемый Грибной Рейтинг Удачи, или ГРУ. Это жизненно важный показатель. Запоминаем его. Хочу, ребята, честно вам сказать, что если он меньше 5, то лучше вам не продолжать «Квартал». Можно, конечно, и продолжить, ничего страшного. Но шансы исчезающе малы, потому что предыдущие два месяца ничему вас не научили. Что ж мучиться-то? Может, книжку почитать?

Впрочем, завтра все выяснится.

18 сентября

Здесь начерчены семь квадратиков.

Тщательно вырежьте их.

На каждом квадратике — одно сегодняшнее действие.

Какое выпадет, такое и выполняйте.

Поясняю. 18 сентября — та стадия в прохождении «Квартала», когда его потенциально слабые участники должны покинуть прохождение и не мучиться. Пацан обещал — пацан сделал.

Посещение неприятной (или пугающей) улицы тоже косвенно связано с этим: момент сегодня переломный, и вы либо достигнете пика силы, либо свалитесь в депрессию. Учтите, что сама по себе неприятная улица может не сулить ничего неприятного: просто с вами там что-то такое было, не очень радостное. Ну и ничего страшного. Попытайтесь поставить красную метку на месте черной. Например, возьмите с собой бутылку пива и выпейте там, где у вас когда-то отняли телефон; или почитайте прекрасную книгу на той же скамейке, где вас когда-то бортанула девушка; или просто пройдитесь по этой улице, свежий, бодрый, после ванны, с чистой и пустой головой. Вы увидите, что осенью и эта улица имеет бедный, бледный вид, и ее стоит пожалеть, и вообще — на фоне стремительно облетающей (уже!) листвы, на фоне ожидающей всех катастрофы так ничтожны наши прежние воспоминания! Ведь когда улицы «Квартала» принимали свою окраску, было совсем другое время. Еще не все могло с нами случиться, еще от многого мы были защищены. Еще работала какая-то этика. А сейчас, когда все так серьезно, когда из всех щелей поддувает ветер уже не нашей личной, не только русской, а всемирно-исторической расплаты-за-всё, — какая разница, что у нас было на этой улице? Может, как раз на ней нас что-то спасет, удержит от тоски, даст передышку.

Один я, один, до какой степени я один. Я понимаю, а никто еще не понимает; я вижу, а никто еще не видит. И, как всегда, множество людей говорит: все это оттого, что вы вашу личную ситуацию — последнего представителя вырождающейся прослойки — проецируете на общую. «Эсхатологические настроения характерны для гибнущих классов», как формулировала Н. Я. Мандельштам, цитируя, в свою очередь, Сартра. А это еще вопрос, кто гибнет. Я еще, что называется, простужусь на ваших похоронах. Вы думаете, как всегда, первыми умные подохнут? Умные подыхают вообще последними, они умеют выживать, ползти, цепляться. Это — кроме самых умных, тех, которые вообще не рождаются.

Новая обувь нужна по-любому, потому что посмотрите, в чем вы ходите. Скоро уже холода. Вообще же покупка новой обуви — важный метафизический шаг, от этого зависят походка и настроение. Мне выпало сегодня именно это — вот пойду и куплю. Хоть какая-то защищенность. Вообще напрасно многие пренебрегают чисто женским антидепрессантом: великая вещь — покупки.

А если выпали — что поделаешь, до свидания, все равно через пару недель такая развилка, через которую пройдут очень немногие, да еще и выход там сложный. А здесь — просто спрыгнули, и до свидания. Обратите внимание, разрывы, приходящиеся на 18 сентября, всегда легки, необременительны, почти праздничны. В этот день, например, умер Джимми Хендрикс, хорошо покуривший марихуаны и заевший ее девятью снотворными таблетками. Небось и не заметил, как помер.

19 сентября

Сегодня мы спим. Только спим.

На работу не идем, и к тому же, очень может быть, сегодня выходной.

Постарайтесь просто так, без снотворных проспать весь этот день, избывая весь накопившийся недосып, всю эту тоску ранних пробуждений, особенно невыносимых зимой, все подъемы по тревоге или в наряд, которые вы претерпели в армии, все бодрствования рядом с бессонным ребенком. Спите, просто чтобы спать: не прибегая к снотворным, не убаюкивая себя никакой специальной музыкой. Поймите, как хорошо проспать весь день, не вставая. Ну так, в сортир или перехватить что-то в холодильнике, но вообще-то кто спит, тот обедает. Объясните домашним, что это ваше сегодняшнее задание, попросите, чтобы не беспокоили. Поймите: это — лучшее, вообще лучшее, что можно сделать. И нам многое предстоит, много еще всякого трудного, решающего, потому что «Квартал» входит в последнюю стадию. Кто знает, сколько еще спать придется.

Если так уж неудержимо хочется встать — а я предупреждаю, что нельзя, — вспомните все случаи, когда, наоборот, лежать было нельзя, а приходилось вскакивать, бежать в школу, да еще по ледяной улице, а еще раньше вас, должно быть, тащили в детский сад, это еще невыносимей, а потом армия с ее адскими воплями «Ррротападъем!», и работа, куда тоже надо к строго отведенному часу, — у нас ведь как? У нас высшая добродетель в том, чтобы вовремя прийти, а там хоть трава не расти, делай что угодно или вовсе ничего не делай, но явился вовремя — и ты зубец-молодец. Проводить на работе как можно больше времени, с минимальным результатом, но чтобы тебя всегда видели. В компьютере не шаришься, в игры не играешь, тупо смотришь, застыв. Как я всегда ненавидел присутственные дни, присутственные места! Как я всегда ненавидел опаздывать, а не опаздывать невозможно — есть ли что унизительнее этих появлений в строго определенный час, перед лицом людей, которые никогда ничего не умели! И вот мы спим, за один день ничего не случится, мы вообще, может быть, больны. А еще хорошо бывает вспомнить всех, кому спать нельзя: моряков на вахте — это чтобы не думать о худшем, о зонах, в том числе строгого режима, о часовых, в том числе в зоне военных действий, о страдающих сонной болезнью, которые спят, когда не надо, и не спят, когда надо. Если можете спать только в состоянии сытости, черт с вами, нажритесь. Если вас усыпляет спиртное, плевать, напейтесь. Но не вставайте, выпадите на день из жизни, попробуйте, ведь иначе у вас никогда ничего не будет. Не только денег — вообще никогда ничего. Неужели вы еще не заметили, что любая попытка работать, суетиться, нравиться начальству — это кратчайший путь к унынию, к отчаянию, вас никто в грош ставить не будет! Птицы небесные не хуже ли вас? А и они спят, когда им хочется, и очень хорошо, и прекрасно! Представим себе райскую птицу, спящую в райском саду, в синем вечернем свете; вокруг нее текут и переливаются музыкальные струи. Лучшее и самое сонное, что я когда-либо видел, — а лучшее и есть сонное, потому что покой и гармония немедленно заставляют меня уснуть, — так вот, лучшее, что я видел, был инкский храм воды, и если доживу, я непременно увижу его еще раз. Это божественно. Он называется Тамбомачай. Это что-то столь отдельное от современного человека, что-то столь давнее и непонятное — как Южное полушарие для северного человека, с разочаровывающе маленьким Южным Крестом, со странными созвездиями Скульптора и Эридана. Этот храм еще называют инкским Версалем. О, как сложно, как музыкально распределяется там вода, как он волшебно, сонно асимметричен! Симметрия ужасна, в ней есть нечто от насилия, юриспруденции, парадного подъезда, — но легчайший сдвиг превращает мир в тайну. Вот она течет там по трубкам, вся эта вода, и вокруг нее — ярко-зеленая, почти ядовитая трава, а сзади, над горой, — ярко-серое, ядовито-серое небо; такое бывает перед долго не проливающимся, грозным дождем. Там еще высоко, и довольно мало кислорода, и потому сон одолевает сам собой. Я всегда вспоминаю этот храм, когда мне надо заснуть, и небо над ним, и траву под ним. Или можете вспомнить море — тоже очень сонно. Смотрите, вон дерево за окном, оно тоже спит. Если вам есть с кем спать, спите с кем-то, это самое лучшее.

Проснуться разрешается в 21:00. Отправляйтесь гулять по Кварталу, и лучше всего в то самое место, которое так часто менялось. Видите, как сильно оно изменилось? И что хорошего? Если бы на зиму все в наших широтах впадали в спячку, как муми-тролли, как прекрасна была бы весна и как мало всего мы бы испортили! И, кстати, как мало мы бы съели!

Вот у нас был кинотеатр «Литва». Я всё там смотрел: и детское кино на детских сеансах, и литовские фильмы, которые привозили (я не любил их, но все-таки запоминал, потому что это было искусство, в конце концов), и даже то я там смотрел, куда детей до 16 не допускали. И когда Богушевская поет «Назавтра мы идем в кино — кажется, на Фосса. И перед сеансом в фойе пустынно и темно» — «Шарманку-осень», — я понимаю, о чем речь, потому что у нас всегда в «Литве» тоже было пустынно и темно, и вообще там было особенно прекрасно осенью: фиолетовое небо, вечерний сеанс, народу почти никого, и всё как бы в заговоре. И ужасно мне нравился плавно спускающийся, ступенчатый зал этого кинотеатра, и шестой ряд — я всегда почему-то выбирал его, — и журналы, которые там крутили: во-первых, это было предвкушение, а во-вторых, среди них попадались крайне интересные! Не «Фитиль» и не какие-нибудь «Новости дня», а что-нибудь документальное, познавательное, чего теперь никогда уже не увидишь. И я помню, как с тогдашней возлюбленной — 10-й класс! — пошел смотреть что-то новое, а перед этим был триумфальный сюжет про советскую Молдавию, как там прекрасно. И сзади две девки ржут, ржут неудержимо! Я спрашиваю Егорову: чего они ржут? А Егорова отвечает: наверное, они оттуда. Умная девочка, замечательная. Очень мы интенсивно целовались везде, где находились, — нам на речном трамвайчике один дядя вполне доброжелательно сказал: ребята, не частите, надоест. Он оказался неправ, мы разбежались по другой причине, но в кинотеатре «Литва» успели провести много прекрасных часов.