При этих словах Цепион страшно напыжился и напустил на себя оскорбленный вид.
— Я — Сервилий Цепион, Луций Лициний! Я не лгу. — Оскорбленный патриот так и пылал праведным гневом. — Доказательства в подтверждение моего обвинения? Я не обвиняю, я просто привожу факты. Мне не нужны доказательства! Повторяю: я — Сервилий Цепион!
— Да будь он хоть самим Ромулом! — отмахнулся Марк Ливий Друз, когда консулы с цензорами взялись за него. — Если до вас не доходит, что его «факты» — это всего лишь часть свары между ним и мной, то не знаю, что у вас за головы! Это же отъявленная чушь! С какой стати мне вступать в сговор с италиками против интересов Рима? Сын моего отца на такое не способен! За Силона с Мутилом я не ответчик. Мутил вообще никогда не переступал порог моего дома. Силон же бывает у меня как мой приватный друг. Я не делаю секрета из того, что выступаю за предоставление статуса римских граждан всем жителям Италии. Однако я стою за то, чтобы латиняне и италики приобрели этот статус законным путем, через волеизъявление Сената и народа Рима. Фальсифицировать результаты переписи путем подделки списков или подачи ложных заявлений — это средство, которое противоречит моим убеждениям, независимо от того, как я отношусь к преследуемой при этом цели. — Он развел руками. — Судите о моих словах сами, квириты, но более мне нечего вам сказать. Если вы мне верите, пойдемте выпьем с вами вина. Если же вы верите Цепиону, этому бессовестному лжецу, то оставьте мой дом и никогда сюда не возвращайтесь.
Квинт Муций Сцевола с тихим смехом подал Друзу руку:
— Я, к примеру, с удовольствием выпью с тобой вина, Марк Ливий.
— И я, — поддержал его Красс Оратор.
Цензоры также выбрали вино.
Во время трапезы под конец того же дня Друз снова вернулся к этой теме.
— Меня беспокоит, — говорил он, — каким образом Квинт Сервилий раздобыл эти свои так называемые сведения! У меня с Квинтом Поппедием состоялся на эту тему всего один разговор, да и то много лун назад, сразу после избрания цензоров.
— Что же тогда выяснилось? — спросил Катон Салониан.
— У Силона завелась безумная идея записать гражданами тех, кто еще не имеет на это права, однако я его отговорил. Или вообразил, что отговорил… Во всяком случае, для меня на этом все и закончилось. В следующий раз я виделся с Квинтом Поппедием совсем недавно. Откуда же у Цепиона подобная информация?
— Может быть, он подслушивал? — Катон не был сторонником Друза в вопросе об италиках, однако не считал себя вправе подвергать его критике, что было для него одним из наиболее тяжких последствий положения нахлебника в доме Друза.
— Ничего подобного! Его тогда вообще не было в Италии, — сухо ответствовал Друз. — Вряд ли он заскочил на денек, чтобы подслушать разговор, о котором я и думать не думал, пока он не состоялся.
— Тогда как же? Может быть, ему в руки попала какая-то твоя записка?
Друз столь решительно замотал головой, что не оставил у своих собеседников никаких сомнений:
— Ничего я не писал! Ни-че-го!
— Но откуда у тебя такая уверенность, что кто-то оказал Квинту Сервилию помощь? — спросила Ливия Друза.
— Потому что он обвинял меня в фальсификации цензовых списков и связал меня в этом деле с Квинтом Поппедием.
— Разве он не мог взять это с потолка?
— Вообще-то мог бы, если бы не одно тревожное обстоятельство: он назвал третье имя — самнита Гая Папия Мутила. Вся штука в том, что я уверен: Квинт Поппедий и Папий Мутил действительно подделали списки. Но как об этом пронюхал Цепион?
Ливия Друза встала.
— Ничего не обещаю, Марк Ливий, но вполне возможно, что я найду ответ. Позволь мне ненадолго отлучиться.
Друз, Катон Салониан и Сервилия застыли в ожидании. Какой же ответ предложит Ливия Друза? Все случившееся так загадочно, что остается предположить одно: Цепиона просто осенило.
Тут возвратилась Ливия Друза, подталкивая впереди себя свою дочь Сервилию.
— Стой прямо! Я хочу кое о чем тебя спросить, — строго произнесла Ливия Друза. — Ты видишься с отцом?
Лицо девочки оставалось настолько неподвижным, лишенным всякого выражения, что все поняли: она и впрямь виновата и поэтому опасается отвечать.
— Мне нужен от тебя правдивый ответ, Сервилия, — продолжала мать. — Ты видишься с отцом? Прежде чем ты заговоришь, хочу тебя предупредить: если ты ответишь «нет», то я спрошу о том же в детской, у Стратоники и остальных.
— Да, я к нему хожу, — проговорила Сервилия.
Друз и Катон выпрямились; Сервилия, супруга Друза, наоборот, сползла пониже и закрыла лицо рукой.
— Что ты говорила отцу о дяде Марке и его друге Квинте Поппедии?
— Правду, — сказал девочка так же бесстрастно.
— Какую правду?
— Что они сговорились вносить италиков в списки как римских граждан.
— Как же ты посмела, Сервилия? — рассердился Друз. — Ведь это неправда!
— Нет, правда! — взвизгнула девочка. — Совсем недавно я видела в комнате у этого марса письма!
— Ты вошла в комнату гостя без его ведома? — недоверчиво переспросил Катон Салониан. — Это неслыханно!
— Кто ты такой, чтобы судить меня? — окрысилась на него Сервилия. — Ты — потомок рабыни и крестьянина!
Катон сжал зубы и судорожно глотнул.
— Пусть так. Но учти, Сервилия, что даже у рабов могут быть принципы, не позволяющие им вторгаться в комнату гостя без разрешения.
— Я — патрицианка из рода Сервилиев, — отрезала девочка, — а он — просто италик. Он задумал измену, а дядя Марк был с ним заодно!
— Что за письма ты прочла, Сервилия? — спросил Друз.
— Письма самнита по имени Гай Папий Мутил.
— Но не Марка Ливия Друза.
— Этого и не нужно. Ты так тесно связан с италиками, что каждому известно: ты сделаешь все, что они потребуют, и будешь участвовать в заговоре заодно с ними.
— Риму повезло, что ты не мужчина, Сервилия, — молвил Друз, стараясь придать лицу и голосу насмешливое выражение. — Если бы ты обратилась с такими уликами в суд, то сделала бы из себя посмешище. — Он покинул ложе и подошел вплотную к племяннице. — Ты — неблагодарная дурочка, дитя мое. Твой отчим прав: твое вероломство неслыханно! Будь ты постарше, я бы выгнал тебя вон и запер дверь. Я же поступлю наоборот: запру тебя внутри дома, чтобы ты могла свободно разгуливать лишь в его стенах, да и то только под присмотром. Выходить наружу тебе отныне запрещено под любым предлогом. Ты больше не станешь навещать ни своего отца, ни кого-либо еще, даже не сможешь посылать записок. Если он пришлет за тобой, решив взять тебя к себе, я с радостью отпущу тебя. Но после этого я больше никогда не пущу тебя в свой дом, даже для свидания с матерью. Пока отец не забирает тебя к себе, твоим pater familias остаюсь я. Мое слово будет для тебя законом, ибо таков закон. Все живущие в этом доме будут поступать с тобой так, как велю я. Понятно?
Девочка не испугалась и не устыдилась; черные глазенки метали искры, подбородок задрался.
— Я — патрицианка из рода Сервилиев, — повторила она четко. — Как бы вы со мной ни поступили, вам никуда не деться от того факта, что я лучше вас всех, вместе взятых. Тем, кто стоит ниже меня, какие-то поступки могут быть запрещены, я же всего лишь исполнила свой долг. Я раскрыла заговор, направленный против Рима, и сообщила о нем отцу. Этого от меня требовал долг. Можешь наказывать меня как хочешь, Марк Ливий: запри навечно в комнате, побей, убей! Я знаю, что исполнила свой долг.
— Убери ее прочь с моих глаз! — крикнул Друз сестре.
— Велеть ее высечь? — осведомилась Ливия Друза, разгневанная не меньше брата.
Его передернуло.
— Нет! С избиениями в моем доме покончено, Ливия Друза! Сделай так, как я велел. Выходить из детской или из классной комнаты она может только в сопровождении взрослых. Она еще не доросла до того, чтобы покинуть детскую и перебраться в собственное спальное помещение. Пусть помучается, не имея возможности побыть в одиночестве, раз на такую же участь она обрекала моих гостей. Это будет достаточное наказание, которое растянется на годы. Пройдет еще десять лет, прежде чем она получит возможность выбраться отсюда, да и то если ее папаша проявит достаточно заботы, чтобы подыскать ей жениха. В противном случае этим займусь я — и пускай не мечтает о патриции! Лучшая для нее пара — какой-нибудь деревенский лоботряс!
Катон Салониан рассмеялся:
— Нет, не деревенский лоботряс, Марк Ливий! Лучше выдай ее за этакого славного вольноотпущенника, благородного душой человека, не имеющего никаких шансов влиться в ряды знати. Тогда она узнает, что рабы и бывшие рабы — это порой куда более достойные люди, нежели ее патриции.
— Ненавижу вас! — выкрикнула Сервилия, вырываясь из рук матери, которая тащила ее к двери. — Всех ненавижу! И проклинаю! Чтоб вы все сдохли, прежде чем я вырасту и выйду замуж!