день, на первый завтрак мадам Мерсье подала им кофе с молоком и тартинки, съеденные Эдвардом без всякого энтузиазма.
– Я бы отдал левую руку за настоящий завтрак, – пробормотал он. – Хотя нынешний лучше, чем тот, который будет ждать меня завтра.
– Ты вернешься на передовую?
– Нет, не сразу. Через несколько дней, на две недели. Надеюсь только, что дождь к тому времени пройдет.
Когда они закончили есть, Лилли вручила ему маленький рождественский подарок – пару связанных ею самой теплых шерстяных носков.
– Констанс пришлось мне помочь, когда у меня вывернулся задник, но в основном это моя работа. И я ни одной петли не пропустила!
Объявив, что доволен подарком, Эдвард вытащил маленький пакет из кармана кителя.
– Я знаю, практичнее было бы подарить тебе что‐нибудь такое, чтобы ты не мерзла и не мокла – перчатки на меху, или новую пару резиновых сапог, но я решил, что ты предпочтешь какую-нибудь литературу.
В пакете оказался экземпляр книги миссис Гаскелл «Крэнфорд» в кожаном переплете, с потрепанными страницами и выцветшей позолотой на обложке, местами захватанной чуть не до дыр.
– Признаюсь: я написал мисс Браун несколько месяцев назад и попросил ее купить книгу, которая придется тебе по вкусу, – сказал он. – Это хороший выбор?
– Безусловно. Я ее читала сто лет назад, и мне очень понравилось. И именно такую книгу я сейчас хочу почитать больше всего. Не о войне, не о смерти – просто истории сельской жизни. Спасибо, Эдвард.
– Я рад. А теперь, что ты скажешь, если мы отправимся подышать свежим воздухом?
В молчании, которое ничуть не было натянутым, они шли под руку по тихим мощеным улицам мимо собора, по берегу канала.
– Почитать тебе что-нибудь из «Крэнфорда», когда придем? – спросила Лилли, когда их прогулка затянулась уже почти на час.
– Да, пожалуйста. Или Теннисона. Мне так нравится слышать твой голос.
– Я еще раньше хотела спросить – что ты подарил Елене на Рождество?
– Не знаю толком. Попросил маму заказать пару сережек от Гаррарда, а потом послать ей.
– И все?
– Я написал ей письмо к подарку. Этого наверняка достаточно.
На Лилли явно не произвел впечатления такой подход брата, она посмотрела на него и удивилась, увидев его лицо. Оно было абсолютно лишенным всякого выражения, каких-либо эмоций.
– Эдвард? В ваших отношениях с Еленой что-то пошло не так?
Она знала, что он услышал ее, потому что иначе было не объяснить неожиданную неуверенность в его походке. Но он не ответил. Только когда они прошли несколько сотен ярдов, он замедлил шаг и посмотрел на нее.
– Все зависит от того, что ты вкладываешь в слова «не так». Начнем вот с чего. «Так» ли, если мужчину – скажем, для примера, твоего сына – заставляют жениться на женщине, которую он не любит? Или, скажем, другой пример: «так» ли согласиться жениться на женщине, которую ты не любишь, на женщине, которая заслуживает счастья, а ты знаешь, что, вероятно, погубишь ее жизнь? Даже если женишься на ней?
– Пожалуйста, скажи мне, что ты говоришь не о себе и Елене.
– Именно о нас я и говорю. Хочешь знать, почему я согласился на обручение? Из-за денег. Я практически обанкротился, и наши дорогие родители знали это. И вот они предложили таким образом решить мои проблемы. Они выплатят мои долги, дадут мне дополнительный капитал и продолжат выплачивать ежеквартальное содержание. Но при одном условии.
– Нет! Не могли же они быть такими хладнокровно расчетливыми…
– В их защиту скажу, что, как мне кажется, они думали помочь мне таким образом. Поощрить меня, так сказать. Мне оставалось только найти подходящую девушку и сделать ей предложение.
– Почему Елена?
– Почему нет? Она молода, красива, безобидна. Это было совсем не трудно.
– Так ты поэтому не женился перед тем, как ехать во Францию?
– Это единственное доброе дело, которое сделала для меня война. Она сняла меня с крючка. По крайней мере на какое-то время.
– И что ты собираешься делать, когда вернешься домой?
– Понятия не имею. Я никогда не позволяю себе заглядывать так далеко.
– Разорвать с ней сейчас, пока ты здесь, было бы куда порядочнее. Я знаю, люди будут сплетничать, но все лучше, чем ждать возвращения домой.
Он весьма решительно покачал головой.
– Ты полагаешь, что война близится к концу? И что я буду жив, когда она кончится?
Лилли резко остановилась, кровь отхлынула от ее лица, руки взмокли от страха.
– Ты знаешь, что я прав, – добавил он. – Потому что видишь это каждый день, да?
– На тебе все эти годы не было ни царапинки. Ты говоришь, люди считают тебя счастливчиком…
– Это все бессмысленные разговоры.
– Но война наверняка идет к концу.
– Они говорят нам это вот уже три с лишним года. «Еще одно усилие, и мы победим». «Еще один горный хребет, и мы поставим гуннов на колени».
А потом он голосом тихим, но уверенно-непререкаемым добавил:
– Лилли, я перестал верить уже не один год назад.
– Ты что имеешь в виду – Бога?
Эдвард рассмеялся горьким смехом, в котором не слышалось ничего смешного.
– Я уж не помню, когда в последний раз думал о Боге. Нет, я перестал верить, что у меня есть будущее дальше, чем в два-три дня. Ну, может быть, в неделю. Если нас ненадолго отвели на отдых от передовой. Но не более.
– Я не согласна. Я уверена, что ты выживешь. И всегда была уверена, – сказала она, крепко обняв его и зная, что лжет ему, сколько бы убедительности она ни вкладывала в свои слова.
Он тоже обхватил ее, прижал к себе, утешая, хотя сейчас нуждался в утешении даже больше, чем она.
– Обещай мне, что ты выживешь, – прошептал он в ее волосы. – Вынесешь все это, вернешься домой и будешь делать то, о чем всегда мечтала. Нет, Лилли. Ты должна меня слушать. Я хочу, чтобы ты путешествовала по миру, чтобы училась, чтобы нашла свою любовь. Обещай мне.
– Пожалуйста, Эдвард, пожалуйста, не говори так. Я этого не вынесу.
– Я знаю, дорогая моя девочка. Но я единственный раз в жизни заговорил об этом, так что позволь мне закончить. Я в прошлом году переписал завещание, все, что у меня есть, останется тебе. Мой дом, все мои вещи и все деньги, какие есть в банке. Мои права распоряжаться моей собственностью не имеют никаких юридических ограничений.
Она долго не могла остановить слезы, мочившие шерстяную ткань его кителя, чувствовала силу его рук, обнимавших ее. А потом она подняла голову и увидела выражение облегчения на его лице – она