Читать интересную книгу Номер 11 - Коу Джонатан

— Конечно. И что, он больше не ректор?

— Уволился около полугода назад, чтобы проводить побольше времени в этих его комиссиях. В одной из них, к моему изумлению, он предложил мне членство. Он, видите ли, прочел мою книгу — либо заставил помощников прочесть и пересказать ему содержание. Как бы то ни было, я все равно удивилась, поскольку не предполагала, что книга очерков о канувших в Лету британских фильмах заинтересует кого-либо, кроме редких приверженцев старого кино, каким был мой покойный муж. Подозреваю, Лукрэм купился на название.

— Институт, о котором вы говорили в интервью, имеет к этому какое-то отношение?

— Прямое. Институт валютирования качества. Звучит невинно, да? Ну какой может быть вред от валютирования?

— А на самом деле?

— Все началось в восьмидесятые, когда Генри Уиншоу председательствовал в наблюдательном совете при государственной медслужбе. Понятно, у них руки чесались приватизировать это сферу, хотя вслух об этом никто не говорил. Однако Уиншоу норовил продвинуть свою великую идею о том, что качество человеческой жизни можно оценить количественно. Точнее говоря, назначить ей цену. И тогда в одних случаях медицинское вмешательство будет более рентабельным, а в других менее. Лорд Лукрэм — или Дэвид Лукрэм, как он сейчас себя называет, — тоже входил в совет, но занимал довольно незначительную должность консультанта по менеджменту. Генри Уиншоу он боготворил — поклонялся ему как идолу, — и сейчас в Лукрэме видят некоего духовного наследника Уиншоу. Он по-прежнему дает рекомендации правительству касательно реформ в здравоохранении. И, продолжая дело Уиншоу, он создал этот новый институт с целью дальнейших поисков монетарной стоимости всего на свете. Им нужно, чтобы люди вроде меня — искусствоведы и гуманитарии — влились в команду и поработали на них.

— Нелегко представить, — Рэйчел тщательно подбирала слова, — что вам комфортно в такой компании.

— Понимаю, о чем вы, но я смотрю на это с иной точки зрения. Мы имеем дело с людьми, которым в принципе не очевидна важность того или другого явления, пока на него не навесят ценник. Поэтому, прежде чем они спишут со счетов… например, человеческие эмоции как нечто ничего не стоящее, на мой взгляд, лучше вмешаться и попытаться найти эмоциям «материальное» оправдание. Сыграть, так сказать, роль адвоката на судебном заседании. Вот мы и придумали термин — «гедонистическая ценность». У этого термина широкий спектр применения. Допустим, вы любуетесь живописным побережьем, — и мы хотим доказать, что чувство, которое вы при этом испытываете, стоит несколько тысяч фунтов. Опять же, вдовья скорбь может обойтись экономике в ежегодные десять тысяч фунтов. Таким образом, они по крайней мере осознают важность чувств. Или хотя бы будут отдавать себе отчет в их существовании.

Поразмыслив, Рэйчел сказала:

— Знаете, что мне сейчас пришло в голову? Я начинаю понимать, что среди окружающих людей есть те, кто с виду кажется нормальным, но когда обнаруживаешь, что ими реально движет, то понимаешь, что они отличаются от остальных. И это радикальное отличие. Они как андроиды или зомби…

— О да, они бродят среди нас, эти пришельцы… — Заметив молодого человека, направлявшегося за кофе, Лора воскликнула: — Джейми! Присаживайтесь к нам.

— Э-э…мм, конечно. Если никто не против. Я не хотел бы помешать.

— Все в порядке. Мы тебя ждем.

Пока Джейми наливали кофе, она пояснила:

— Один из моих аспирантов. Очень смышленый парень. И золотое сердце в придачу. Вам двоим просто необходимо познакомиться.

Рэйчел начала рассказывать о своей новой работе: о срочном вызове из агентства, ошеломительном перемещении из Лидса в южноафриканский сафари-парк, об избыточном изобилии ее нового дома, сизифовом труде по избавлению Лукаса от чувства превосходства, о сложностях в общении с Грейс и Софией, близняшками Ганн, выточенными изо льда. Джейми подсел к ним в середине ее рассказа; как и Лору, его заинтриговало описание домашней среды обитания супербогачей, обычно непроницаемой для посторонних глаз.

— И как они с вами обращаются? — поинтересовался он. — Как с ровней или как с обслуживающим персоналом?

Рэйчел замялась. Джейми не только задал трудный вопрос, он еще и был хорошо собой, и это обстоятельство сбивало с мысли.

— И так, и этак, наверное. — Усилием воли она сосредоточилась на беседе. — Разумеется, с людьми вроде меня они обычно не общаются, но… некоторое уважение они мне выказывают, пусть и в странной форме.

— Вероятно, для них вы — олицетворение того, что они высоко ценят. Вы закончили Оксфорд. А та женщина выросла в Казахстане и прежде была моделью. Теперь же ей приходится расчищать себе место в верхних слоях британского общества. Пусть она имеет практически все, что можно купить за деньги, но вы как личность обладаете многими иными вещами, неосязаемыми и для нее вожделенными, — традициями, культурой, привилегированностью, историей. Как бы вы сами себя ни ощущали, она, очень возможно, воспринимает вас именно так. И здесь очень кстати лорд Лукрэм с его комиссией: эта женщина видит в вас нечто, существующее вне рынка, и единственный известный ей способ реагирования — прикинуть, сколько это может стоить. Британское образование — точнее, определенная его разновидность — одно из немногих национальных достояний, что мы сумели сберечь, и, как многое прочее, мы готовы сбыть его по сходной цене богатому покупателю. Я на такое насмотрелась за годы работы в университетах.

— Я чувствую, — сказала Рэйчел, — что есть два мира, мой и их, и эти миры сосуществуют и находятся очень близко, почти рядом, но перейти из одного в другой нельзя. — Она улыбнулась: — Разве что через волшебную дверь.

— Что за волшебная дверь? — спросил Джейми.

— Ну, это я ее так называю. Проникнуть из моей части дома в их комнаты я могу только через нее. Она похожа на огромное зеркало. И ты через него проходишь.

— Как Орфей в фильме Кокто, — обронила Лора.

Ни Рэйчел, ни Джейми не поняли ремарки, и Лоре пришлось объяснять: в мифе об Орфее, переосмысленном Кокто, поэт попадает в загробный мир через зеркало, растаявшее до жидкого состояния, когда Орфей вошел в него. Поразительно и одновременно типично, что никто из них не видел фильм, снятый в 1950-м и до недавнего времени считавшийся гениальным.

— Знаю, что сказал бы Роджер, — добавила Лора. — Вы не рветесь смотреть великие старые фильмы, потому что у вас слишком большой выбор. В прежние времена смотрели бы как миленькие, потому что ничего другого по телевизору не показывали, а заняться больше было нечем.

— Как Гарри? — вспомнила Рэйчел о семье Лоры, когда та упомянула имя мужа.

— Нормально. Хорошо учится в своей новой школе. — Этим Лора и ограничилась. Как и раньше, она не желала говорить и даже подолгу размышлять о сыне, а потому поспешила сменить тему: — А если хотите послушать о столкновении разных миров, спросите-ка Джейми, где он был в прошлые выходные.

— Вы серьезно? — он бросил на Лору умоляющий взгляд. — Думаете, Рэйчел стоит об этом знать? Мы только что познакомились.

— Нет, вы должны рассказать. Ничего более очаровательного я в жизни не слышала.

— Позорная история.

— Вам нечего стыдиться. Вы отлично справились с ситуацией. И если повезет, Рэйчел сочинит об этом рассказ. Когда я преподавала ей в Оксфорде, она написала несколько рассказов. Очень хороших, между прочим.

Рэйчел покраснела от похвалы. И ее одолевало любопытство, и Джейми понял, что от повествования о своих подвигах ему не уйти.

— Ладно. На прошлой неделе, — с видимой неохотой начал он, — у одного моего друга была свадьба, и накануне вечером мы все отправились на мальчишник. В стрип-клуб. Это не я предложил. Раньше я никогда не бывал в таких местах — не приходилось, не хотелось, — так что я был не очень подготовлен к тому, что там происходит. Не успел я толком оглядеться, как несказанная красавица с умопомрачительной фигурой, в обычной жизни на меня такая и не взглянула бы, садится мне на колени, вращает бедрами, относительно голыми, и смотрит прямо в глаза. И я подумал, что… от меня чего-то ждут. Какого-то отклика. Наверное, надо что-то сказать.