Чтобы обойти власть первосвященников, Давид назначил еще одного священника, Иру Иаритянина, которому были поручены религиозные церемонии при дворе. В конце концов царь сделал нескольких своих сыновей священниками, чтобы укрепить связи царствования с религиозными учреждениями и держать под контролем интересы трона.
Двоюродные братья Давида, Иоав и Авесса, соответственно были назначены командующим и начальником штаба. Но по восточному обычаю царь также нанял не зависящих от них иноземных наемников, чтобы они служили ему стражей. Один из его ветеранов, Ванея, стал начальником отряда наемников. Иноземные солдаты не стремились к трону, так как не имели формального права царствовать. Таким образом монархи обретали уверенность по части своей безопасности, которую им отнюдь не внушала близость их собственных вооруженных подданных.
Как ни странно, отборная гвардия Давида состояла в основном из филистимлян. Они были олицетворением коренных перемен в судьбах Израиля и Филистии. И Давид, бывший наемник в филистимском Гефе, был втайне удовлетворен, видя их в роли своих слуг.
Новоприобретения Давида включали внушительный гарем и все разраставшийся «царский стол», регулярно посещаемый все большим количеством гостей, которым Давид хотел выказать свою щедрость и расположение. Одним из них был единственный выживший наследник дома Саула, сын Ионафана — Мемфивосфей.
До Давида дошла весть, что Мемфивосфей жил в поселении в Галааде к северу от Маханаима, где его дядя Иевосфей давно основал свое жалкое правительство в изгнании. Мемфивосфей был хром. Давида сын Ионафана поставил перед сложным выбором.
Как сын его друга-мученика, Мемфивосфей мог претендовать на любовь царя из-за отца, который сам мог бы носить царскую корону. Но Мемфивосфей был также последним законным потомком дома Саула. Калека и человек, явно неспособный править, он все же мог бы стать удобной фигурой для сплочения антидавидовских сил.
Давид приказал, чтобы Мемфивосфея доставили в Иерусалим; и единственный сохранившийся отпрыск Саула прибыл, естественно, ожидая самого худшего. Мемфивосфей пал ниц перед Давидом.
Но царь приказал ему подняться и произнес:
— Не бойся, я окажу тебе милость ради отца твоего Ионафана, и возвращу тебе все поля Саула, деда твоего, и ты всегда будешь есть хлеб за столом моим.
С этого времени хромой сын Ионафана стал постоянным гостем при дворе Давида, и с ним обращались так же уважительно, как с собственными сыновьями Давидовыми. Возвращение собственности Саула сделало Мемивосфея независимым и богатым до конца его дней. Одним махом Давид и исполнил клятву, подписанную кровью, и устранил вероятный символ оппозиции. Этот поступок доставил ему удовольствие. Он исправил множество прежних промахов. Придворные его почитали. Но Давид слишком долго обладал властью и, натурально, пристрастился к лести и лицедейству. Это были своего рода болеутоляющие, смягчавшие бесконечные заботы и тяготы его царствования.
Увы, власть безжалостна к тем, кто ею обладает. По мере того, как время шло, корона давила все тяжелее на голову Давида. Радость победы вскоре сменилась тьмой административных мелочей, казалось, приумножавшихся день ото дня. Царь часто обнаруживал, что с тоской вспоминает бесхитростность и душевное спокойствие прошлого, более беззаботного времени.
Давид все чаще и чаще обращался к пророку за советом и утешением по мере того, как он ощущал, что иссякают его душевные ресурсы. Но слова, обращенные к нему пророком, не были ни лестными, ни утешительными. Следуя традициям древнееврейских пророков, Нафан считал себя воплощенной совестью нации. Его отнюдь не устрашал царский сан. Он был независим духом, откровенен и прям, единственной его заботой было сохранение нравственных заветов Яхве и предостережение тем, кто их не выполняет. А по израильским законам тут и царь не мог быть исключением. Не могло быть одного закона для монарха, а другого для его подданных. Нафан служил Давиду именно так, и часто его слова были остры, как тернии. Но Давид безоговорочно доверял ему.
Меж тем жизнь Давида становилась все тяжелей. Царь был всецело поглощен государственными делами. Они навалились на него тяжелым бременем: укрепление завоеваний в Трансиордании, Сирии и других захваченных землях, наблюдение за общественными работами и военными укреплениями, планирование новшеств в Иерусалиме и в покоренных хананейских городах, наблюдение за новой бюрократией и механизмом дипломатических отношений, столь важных для внешней торговли. К тому же все это время Давид был поглощен осадой Раввы, первой сколько-нибудь значительной осадой, осуществляемой израильской армией. Долгие осады были не во вкусе Давида. Неопределенное положение у Раввы его серьезно беспокоило.
Помимо всего этого, ожидалось, что Давид будет регулярно рассматривать личные просьбы от своих подданных, разрешать крупные разногласия между коленами и кланами и не оставлять без присмотра дела и обряды священников. Давид был в зените своей славы, и все же никогда он не чувствовал себя столь усталым, столь одиноким, столь обуреваемым сознанием собственной беспомощности. Царь был пленником нового государства и ощущал, что в чисто человеческом плане он погрязает в рутине, что его насильно лишают права на самореализацию. Ни один царь не достигал большего, но это его уже не насыщало. Он все реже и реже посещал свой гарем, все меньше времени оставалось на детей. Семьей Давида стал Израиль.
Он мог любить свой народ, но не мог обладать им, найти в нем утешение или прибежище. Он не мог поделиться самыми сокровенными соображениями со своими подданными, довериться им, оставаться с ними самим собой. Он играл роль царя и не мог себе позволить ни на минуту выйти из этой роли. Это его душило. Он не мог подавить в себе обыденное, чисто человеческое. Он был чувственным, страстным человеком, личностью необычайной силы и воли. Эти страсти увеличивали его аппетиты, его желания, его потребности, как они увеличивали и его жажду величия. Внутренняя ненасытность загоняла Давида еще яростнее в его труды и одновременно — в его одиночество.
Глава 7
ОТЦЫ И СЫНОВЬЯ
Однажды весенним вечером, когда Иоав и его войско все еще стояли лагерем у стен Раввы за Иорданом, Давид решил немного отдохнуть от своих забот. Он взошел на крышу своего дворца и озирал оттуда Иерусалим. Камни города казались насквозь пропитанными золотистым светом заходящего солнца. Давид обратил взор на восток, к Милло и к холмистой местности за ним, к остроконечным краям расщелины, круто спускавшейся к долине Иордана далеко ниже Иерусалима. За грядой отдаленных гор по ту сторону Иордана лежала Равва. Там, где Иерусалим начинал уступать место пустыне Иорданской расщелины, голая земля была сейчас покрыта ковром цветов пустыни, появившихся вслед за поздними зимними дождями. Вскоре летнее солнце выжжет их, и они превратятся в песок, а весенний сад снова высохнет в пустошь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});