Снять номер на ночь? Раф порылся в карманах. Обнаружил записную книжку, вернее, толстую ученическую тетрадь со старыми записями, которую носил с собой уже несколько дней.
Из брючного кармана выгреб мелочь. Пересчитал. Хватит разве что на сигареты… Чёрт бы подрал всех этих Зубрицких и Лёвиных! Торчать до утра на этой проклятой набережной в обществе представителя городских низов! Он с ненавистью покосился на спящего.
Как окаянному бомжу удается уснуть на этой дурацкой скамейке? На ней и сидеть-то неудобно, жестко, перекладины впиваются в поясницу, в спину, в бока…
Скамейка располагалась как раз под уличным фонарем.
Сейчас бы книжку… Что-нибудь из исторических хроник, где на каждой странице кого-нибудь укокошивают самым коварным и кровожадным образом.
Но книжки нет. Делать нечего. Он раскрыл тетрадь.
Господи, сколько же он своё время, оказывается, написал всякой всячины! Постепенно вчитываясь, принялся листать страницы…
Здесь читателю будут предложены два варианта преодоления романного пространства.
Если читатель терпелив, непреклонен и его не пугают обширные литературные отступления, то, возможно, его заинтересуют записи Рафа, которые могут пролить свет на то, что держит в голове писатель, когда варганит свой очередной опус, призванный, по его мысли, поразить воображение публики исключительными литературными достоинствами и глубиной вложенного в него авторского чувства.
Если же читатель утомлен, то советуем сразу подсмотреть в конец романа, там он найдет ответы на свои вопросы, не отвлекаясь на изучение особенностей функционирования "творческой кухни" или "творческой лаборатории" писателя.
В этом смысле читатель, держащий книгу в руках, находится по отношению к ее автору в более выгодном положении, потому что, как уже было сказано в конце первой части сочинения, писатель, в настоящий момент пишущий эти строки, и сам еще не знает, "чем дело-то кончится".
Итак, записи (для терпеливых и настырных), сделанные Рафаилом Шнейерсоном в разные годы.
"Поскольку вселенная бесконечна, то бесконечно и разнообразие форм всех видов материи. А коли существует бесконечное разнообразие, значит, существует и бесконечное единообразие, то есть абсолютное сходство.
Это значит, что во вселенной существуют миры, не отличимые от нашей Солнечной Системы. И этих миров бесчисленное множество. Это означает, что в этом множестве миров существует бесчисленное множество миров, ничем не отличимых от нашего, земного мира".
Раф задумался. М-да, сорванца одолевали глубокие мысли, ничего не скажешь!
"Читал записные книжки Чехова. Наметки к рассказу "Крыжовник" сильно отличаются от окончательного варианта рассказа. В этом не было бы ничего удивительного — писатели нередко по сто раз меняют многое в своих произведениях, включая даже первоначальный замысел, — если бы не одна мысль, которая возникает при сравнении наметок и конечного продукта.
Если бы Чехов написал рассказ, строго следуя наметкам, получилось бы не произведение искусства, а заурядный фельетончик с "моралью". Из чего следует вывод: великие "творят" на всех этапах. В том числе и на стадии редактирования.
Снова и снова вспоминаются слова Бродского о зависимости писателя от языка (речь, естественно, не о графоманах, записывающих всё, что взбредает в голову). Язык, говорил Бродский, сам тебе подскажет, какое слово следует за только что написанным. Если чувствуешь фальшь, остановись, жди, когда придёт то слово. Следи за языком, успевай только поворачиваться. Чехов, держа в голове наметки, доверился языку и, как всегда, выиграл. Родился один из самых лучших его рассказов".
Раф хмыкнул.
Перевернул страницу.
"Судья осужденному:
— Я вижу, что вы честный и порядочный человек. Мало того, я знаю, что вы невиновны. Но войдите в моё положение, голубчик, если бы я отправлял на каторгу только убийц, насильников и воров, то в местах заключения было бы невозможно жить, поскольку там творилось бы сплошное беззаконие. Я глубоко убежден, что честные люди, находясь в гуще преступников, только одним своим присутствием оказывают облагораживающее воздействие на их заблудшие души. Таким образом, осуждая вас, я именем закона возлагаю на вас святую миссию исправления злодеев и обращения их в достойных членов общества. Надеюсь, что моё решение в вас как в интеллигентном человеке, которому небезразлична судьба нашего больного поколения, найдет поддержку и полное понимание. Смиритесь же и ступайте сеять разумное, доброе, вечное! И не возражайте мне! Не то приговорю к смертной казни!
— Ваша честь, мне будет дано последнее слово?
— Ну, разумеется.
— А многих ли невинных вы таким макаром закатали в места не столь отдаленные?
— Многих, голубчик, очень многих… и не счесть".
"Хорошие слова — ужель (неужели), полноте, сугубо, — де (дескать), отнюдь, право. Слова, практически вышедшие из употребления. А жаль… За ними — философия времени, которое жило звуками, запахами, намеками, сомнениями, "робким дыханием" и прочими атрибутами ушедших эпох".
"Беседа подружек:
— Как? Ты забеременела?!
— Сама не понимаю, наши отношения носили настолько целомудренный характер…"
"В католическом храме некий верующий обращается к старому священнику с вопросом:
— Скажите, святой отец, как мне преодолеть искушение?
— Молитва, сын мой, молитва помогает…
— А если и молитва не помогает, когда совсем невтерпеж, тогда как?..
Священник опять за свое:
— Помощи проси у Бога, молись, сын мой…
Верующий задумывается.
— А вы, святой отец, как обуздываете греховные порывы?
Священник вздыхает и кротко молвит:
— Какие могут порывы в мои годы…
— А в молодые годы, святой отец? — не успокаивается верующий и подмигивает. — Небось, бром литрами глушили, чтоб беса-то выгнать?
Священник хитро улыбается:
— Зачем же бром? Ради такого дела и согрешить — не грех".
"Поздний августовский вечер. Подмосковная станция. Из вагона электрички выходит человек и направляется к себе на дачу. Идет мимо небольшого пристанционного поселка, пересекает большак, вступает в лес и идет по лесной тропинке. Видит осколок бутылочного стекла, в зелено-золотых гранях которого тускло мелькнул лунный свет. Сразу вспомнился Чехов…
Хорошо идти по ночному лесу! Хорошо и страшно!
И тут слышит какие-то голоса над головой, он замедляет шаг. Кто-то в вышине, похоже, в кронах могучих дубов, переговаривается. "Давай нагоним на него страху", — говорит некто.
Человек, не столько напуганный, сколько удивленный, останавливается. Прислушивается. Лес полон таинственных звуков. Но голосов больше не слышно. "Вероятно, их только тогда можно услышать, когда идешь", — догадывается он.
Через неделю шел в тот же час той же дорогой. И опять слышал голоса.
Еще через неделю — опять. И так много раз.
Это была его тайна".
Когда Раф читал эти строки, он ещё не знал, что, фантазируя, заглянул в будущее. Будут еще в его жизни и лес, и странные голоса над головой…
…Иногда некие счастливчики проникают взглядом в параллельный мир, который существует рядом с нами и который похож на наш, как две капли воды.
Самое удивительное это то, что события в том, другом, мире немного опережают события в нашем мире, что позволяет этим счастливчикам иной раз увидеть то, что с ними произойдет через какое-то время.
"Он заставлял всех своих любовниц спать с ним валетом: лицо одного — к ногам другого.
Девушки так к этому привыкли, что потом, когда он каждой из них нашел по жениху, удивляли своих избранников странной манерой спать в супружеской постели, так сказать, верх ногами".
"Раньше выживали наиболее приспособленные. То есть, человечество, подчиняясь естественным законам природы, само себя контролировало, дисциплинировало, отсеивало, просеивало, отбирало и производило селекцию. Сейчас, благодаря достижениям медицины и фармацевтики, выживают все: ущербные, неполноценные, сумасшедшие, больные, увечные. В этом бы не было ничего страшного, если бы эти несчастные не производили потомства…"
"Руку гения направляет Господь. Рукой Джойса, похоже, попеременно водили то Господь, то Сатана…"