Читать интересную книгу Простой план - Скотт Смит

Потом я занялся мусором. Выбросил пивные бутылки и старые газеты, обертки от конфет и пустые пакеты из-под корма для собаки. После этого подошел к кровати. Я содрал простыни, завернул будильник в теплое нижнее белье и все это запихнул в коробку. Подушку я отшвырнул к двери. От всего, что мне попадалось под руку, слегка пахло Джекобом.

Мебель в квартире принадлежала хозяину, так что, когда я упаковал подушку и простыни, из вещей Джекоба оставался лишь один чемодан. Это был старый солдатский сундучок — реликвия нашего дядюшки со времен Второй мировой войны, которую он передал Джекобу в день его десятилетия.

Я хотел отнести его вниз не открывая, но в последний момент передумал, положил чемодан на кровать и открыл крышку.

В чемодане все было сложено на редкость аккуратно. Слева — запасной комплект постельного белья и полотенца. Все это было из родительского дома; я сразу узнал эти старенькие зеленовато-голубые полотенца с вышитыми на них инициалами матери и простыни в мелкие розочки. В правом углу чемодана лежали бритвенный прибор в красной коробке, старенький томик Библии, крикетная перчатка, коробка с пулями для ружья Джекоба и мачете, принадлежавшее все тому же дядюшке, который подарил брату этот чемодан. Привез он его с какого-то острова в Тихом океане. Мачете было длинным и выглядело зловеще — с толстым, но изящно закругленным лезвием и деревянной светло-коричневой рукояткой. Оно вполне могло стать украшением музейной экспозиции как образец примитивного и смертоносного орудия труда.

Под мачете я обнаружил большую, похожую на старинную книгу. Любопытство взяло верх, и я, вытащив ее из чемодана, присел на край кровати. Солнце уже зашло, и в квартире стало темно. Свет горел только в ванной, больше нигде, так что мне пришлось напрячь зрение, чтобы прочитать название книги. Оно было оттиснуто на переплете золотыми буквами: «Фермерское хозяйство от А до Я».

Я перевернул обложку и на титульном листе прочел написанное карандашом имя отца. Под ним, чернилами, Джекоб нацарапал свое. Я предположил, что книга эта в числе прочей ерунды была завещана Джекобу отцом — жалкая компенсация обещанной фермы. Но, листая страницы, я понял, что Джекоб относился к этому подарку весьма серьезно. Бросались в глаза подчеркнутые строчки, пометки на полях. Отдельные главы книги были посвящены ирригации, осушению, обслуживанию сельхозтехники, использованию удобрений, семеноводству, законодательству, правилам транспортировки — в общем, всему, что, как мне казалось, Джекобу было неведомо и недоступно.

Он овладевал азами фермерства.

Я вернулся к титульному листу и проверил год издания. Книга вышла в свет в 1936 году, более пятидесяти лет назад. На ее страницах еще не встречались такие термины, как пестициды и гербициды, опыливание урожая. А нормативные акты, которые были расписаны так подробно, с тех пор неоднократно пересматривались. Выходило так, что мой брат штудировал, и с завидным упорством, никчемный, устаревший учебник.

В корешке книги торчал сложенный лист бумаги. Это оказался эскиз проекта отцовской фермы, составленный, судя по всему, самим Джекобом. На нем указывались места расположения сарая, навеса для сельхозтехники, зернового бункера. Были очерчены границы и проставлены точные размеры полей, стрелки указывали направление стока вод при осушении. К эскизу была приклеена фотография нашего дома, сделанная — судя по тому, что на окнах уже не было штор, — перед самым сносом. Вероятно, Джекоб съездил туда, чтобы успеть заснять родительский дом, пусть даже и в руинах.

Мне трудно передать чувства, которые овладели мной, когда я взглянул на фото, эскиз, испещренную пометками книгу. Наверное, первой нахлынула досада — что не хватило ума оставить чемодан в покое и отнести сразу же в машину. Ведь я планировал проявить максимум оперативности. Я предполагал, что вещи брата хранят в себе скрытую опасность для меня, и потому заранее настраивал себя на то, что следует быть предельно внимательным и собранным, как будто в комнате повсюду расставлены мины-ловушки. По сути дела, ими могли стать самые безобидные предметы, начиненные бомбовыми зарядами грусти и печали. Из-за собственного любопытства я и наткнулся на такую мину, опрометчиво заглянув в чемодан. И вот теперь сидел на кровати Джекоба, чувствуя, как закипают в глазах слезы, и в темной пустой квартире слышалось мое тяжелое дыхание — предвестник горьких рыданий.

Печаль. Пожалуй, именно это чувство определяло в тот момент мое душевное состояние. Возникло ощущение, будто в груди внезапно созрела злокачественная опухоль, которая давила на легкие, лишая их возможности черпать воздух, так что мне пришлось заглатывать его самому, широко открывая рот. Я по-прежнему был согласен с Сарой в том, что мои действия диктовались крайней необходимостью: ведь, не убей я Сонни и Джекоба, нас бы непременно поймали и отправили за решетку, так что речь шла о самосохранении. И в то же время душой я протестовал против того, что произошло. Я попробовал представить боль, которую испытывал Джекоб, нашпигованный трубками, с изодранными внутренностями; подумал о его планах в отношении фермы, вспомнил пометки в книге, нарисованный эскиз; подумал и о том, что он пришел мне на помощь, застрелил своего лучшего друга, дабы защитить меня, своего брата; и все эти мысли и воспоминания были окрашены печалью.

Я вдруг понял, что Джекоб, по сути, был наивным ребенком. И, что бы Сара ни говорила о случайностях, необходимой самообороне или отсутствии выбора, в том, что произошло с Джекобом, виноват был только я. Я был убийцей, и нечего закрывать на это глаза. На мне лежала ответственность за все, что случилось, на мне лежал тяжкий грех.

Минут десять, может, и пятнадцать я сидел на кровати и плакал, закрыв лицо руками. И совершенно неожиданно для себя самого почувствовал, что слезы приносят облегчение; ко мне вернулись силы, я словно очистился от грехов своих и тут же начал успокаиваться. Я затих, как после приступа рвоты; тело мое, повинуясь собственному желанию, просто перестало сотрясаться от рыданий.

Я выждал какое-то время, но слезы больше не приходили. За окном совсем стемнело. Я слышал, как наверху, над моей головой, кто-то расхаживает взад-вперед по комнате. Половицы громко поскрипывали под тяжелыми шагами. Время от времени за окном раздавался шум от движения автомобилей по Мейн-стрит. Еле слышно потрескивала отопительная батарея.

Я вытер лицо рукой. Свернув эскиз, я вложил его обратно в книгу, бросил ее на дно чемодана и захлопнул крышку. Занимаясь упаковкой вещей Джекоба, я засучил рукава; теперь же аккуратно опустил их и расправил, застегнул манжеты.

Меня чуть пошатывало и немного мутило, как будто я не ел целый день. Я даже начал ощущать, как давит на тело одежда. Лицо мое было еще влажным от слез, и, пока они подсыхали, кожа слегка натягивалась. На губах чувствовался солоноватый привкус.

Еще до того, как подняться с кровати, я уже решил для себя, как реагировать на минутную слабость, которую я допустил в этот вечер. Пусть это останется аномалией, эпизодом в моей жизни, крошечной лагуной отчаяния, в которую я нечаянно плюхнулся, но все-таки сумел выкарабкаться. Саре я ничего не расскажу, сохраню все в тайне. И, когда это повторится, а я не сомневался, что так и будет, я сумею убедить себя в необходимости смириться с тем, что произошло. Что сделано — то сделано, и, только усвоив это, можно жить дальше, приняв смерть брата как неизбежность. Иначе, если уступить отчаянию и боли, печаль может медленно перерасти в сожаление, сожаление в упрек, а упрек в конце концов породит жажду понести наказание. И это отравит мою жизнь. Мне необходимо было обуздать эмоции, загнать их в самые потаенные уголки сознания.

Через минуту-другую я уже был на ногах и надевал куртку. Потом прошел в ванную и умылся. И наконец, заперев за собой дверь, понес чемодан и коробку с постельным бельем к машине.

Приехав домой, я оставил коробки на заднем сиденье. Я знал, что вытащить их сейчас равнозначно тому, чтобы выбросить, а я еще не был морально готов к этому.

Пожалуй, единственным существом, кто вместе со мной скорбел по кончине Джекоба, был Мэри-Бет. За те несколько недель, что он пробыл в нашем доме, с ним произошла удивительная метаморфоза. Он превратился в злого, брехливого пса. На нас стал рычать, а когда мы пытались приласкать его, скалил зубы.

Сара волновалась за Аманду, опасаясь, что собака может броситься на ребенка, и я решил, что лучше держать Мэри-Бет на улице. По утрам, уходя на работу, я стал привязывать его бельевой веревкой к стволу боярышника, что рос во дворе нашего дома, а на ночь запирал в гараже. Новый распорядок, казалось, еще больше злил собаку. Целый день пес сидел на снегу во дворе дома и лаял на проезжавшие мимо машины, на детей, поджидавших на углу школьный автобус, на почтальона, совершавшего свой ежедневный обход. Постоянно дергая веревку, он стер себе шерсть, и на загривке появились проплешины. По ночам, запертый в гараже, он выл — подолгу и протяжно, и вой эхом разносился по спящей улице. Среди соседских ребятишек поползли слухи о том, что наш дом наводнен привидениями и ночью воет вовсе не собака, а призрак моего брата.