часам.
Вайолет вспомнила о слизи и сгустках крови, выходивших из нее каждый месяц, сопровождаясь несколькими днями судорожной боли. Так вот что он имел в виду. Вайолет в первый раз слышала медицинский термин для этого: няня Меткалф всегда называла это ее проклятьем. Вайолет даже в голову не приходило, что такое случается и с другими девушками. В прошлом месяце, впервые за несколько лет, оно не потревожило Вайолет. И она ничуть не скучала об этом.
Няня Меткалф посмотрела на нее, нахмурившись.
– Кстати, в прошлом месяце она не просила у меня тряпочек, – сказала она доктору. Вайолет захотелось, чтобы они перестали говорить о ней так, будто ее самой здесь не было. У нее начали гореть щеки от того, что они говорили на такие личные темы с совершенно чужим человеком.
– Хм-м-м, – повторил доктор. Затем он еще помял ей живот, а потом задал настолько дикий вопрос, что Вайолет подумала, что ослышалась.
– Она цела?
Вайолет вспомнила фотографии из отцовских газет: раненые на войне солдаты, руки, заканчивающиеся у локтя, и ноги – у колена.
– Насколько мне известно, доктор, – ответила няня Меткалф. Ее голос слегка подрагивал, как будто она чего-то боялась.
Затем, без всякого предупреждения, доктор проник пальцами между ее ног, прямо в то место, которое после случившегося в лесу ощущалось как сплошной синяк. Вайолет вздрогнула от боли и шока.
– Нет, – сказал он, глядя на нее с легким отвращением. Няня Меткалф судорожно вдохнула, прижав руки ко рту. Вайолет почувствовала, как ее охватывает леденящий стыд. Каким-то образом он точно знал, что произошло между ней и Фредериком, как будто бы заглянул к ней в мозг.
Доктор заставил ее помочиться в унизительно прозрачную пробирку, затем поднес жидкость к свету, коротко проинспектировал и убрал в карман своего жакета. Вайолет отвернула лицо.
– Я позвоню через несколько дней, когда будут готовы результаты, – сказал он.
Няня Меткалф кивнула, едва найдя в себе силы сказать «хорошего дня, доктор», когда он спускался по лестнице. Они молча сидели рядом, прислушиваясь, как открывается дверь отцовского кабинета, как негромко рокочет беседа, а затем тяжело хлопает входная дверь и фыркает мотор автомобиля доктора.
На миг в воздухе повисла тишина, как дождевая капля, что вот-вот упадет с листа. Затем раздался жуткий треск и звон бьющегося стекла. Тонко взвыл Сесил. Потом няня Меткалф расскажет Вайолет, что Отец был так зол, что одним движением смахнул все, что стояло на якобинском приставном столике в прихожей.
– Что ты наделала? – сказала няня Меткалф, которая все еще не объяснила Вайолет, что происходит. Но на самом деле в этом уже не было необходимости. Вайолет вспомнила слово, неделями сидевшее на краю сознания, несмотря на то что она всеми силами старалась о нем не думать. Сперматофор.
Вайолет почти не спала, боясь, что ей снова приснится лес. И Фредерик. Дни между визитом доктора и его телефонным звонком прошли как в тумане, между сном и бодрствованием. Она изо всех сил пыталась не поддаваться смыкающимся векам и тяжелеющим конечностям, но все равно оказывалась в кошмарном калейдоскопе сновидений: Фредерик сверху, под небом, исчерченным деревьями, вздутый темный живот, гниющий изнутри. Пульсирующие вокруг поденки.
Даже перо Морг не приносило ей никакого покоя.
Грэму и слугам сказали, что она снова заболела, что у нее то же самое «нервное расстройство», из-за которого она уже лежала в постели раньше. Правду знали только Отец и няня Меткалф.
Пять дней спустя после визита доктора зазвонил телефон; Вайолет лежала под одеялом и ждала, что к ней поднимется няня Меткалф и расскажет новости. Но шаги по лестнице, а затем по коридору были слишком тяжелы для няни Меткалф.
Отец открыл дверь. Вайолет села в кровати, гадая, не шокирует ли Отца ее вид. В последний раз он видел ее несколько недель назад, и с тех пор она сильно похудела от постоянной рвоты. Скулы на лице заострились, под глазами появились темные круги от недосыпания. Может, он спросит, как она себя чувствует.
Мгновение он смотрел на нее с таким выражением отвращения, будто ему на тарелку попал гнилой кусок мяса.
– Я говорил с доктором Рэдклиффом, – сказал он звенящим от ярости голосом. – Он поставил меня в известность, что ты носишь ребенка, причем уже несколько недель.
Пульс Вайолет замерцал. Она подумала, что сейчас упадет в обморок.
– Что ты можешь сказать в свое оправдание? – спросил он, подходя ближе. От гнева его лицо покраснело и распухло еще больше обычного, так что голубые глаза практически исчезли. Кровеносный сосуд на щеке набух и стал фиолетовым, как толстый слизняк. Вайолет подумала, что он вполне может лопнуть.
– Ничего, – сказала она тихо.
– Ничего? Ничего? Ты что, возомнила себя чертовой Девой Марией?
Вайолет никогда не слышала, чтобы он позволял себе так говорить.
– Нет, – сказала она.
– Кто отец? – спросил он, хотя, конечно, он уже давно должен был догадаться. Кто бы еще это мог быть? Она вспомнила, что рассказал Грэм о том, когда они с Отцом проснулись, не обнаружив рядом Вайолет и Фредерика. Мне показалось, Отец был весьма доволен.
– Кузен Фредерик, – ответила Вайолет.
Он развернулся и вышел, хлопнув дверью; в воздух взлетели пылинки. На мгновение они повисли в луче солнца, напомнив Вайолет мошек, которых они видели с Фредериком в тот день, когда он ее поцеловал. Тогда ей казалось, что они похожи на волшебную пыль.
Каким же она была ребенком!
В тот день няня Меткалф пришла в ее комнату с огромным потрепанным чемоданом, который Вайолет никогда раньше не видела. Она нигде не бывала, поэтому ей никогда не нужен был чемодан. Не глядя на Вайолет, няня Меткалф начала складывать в него вещи.
– Я куда-то еду? – спросила Вайолет, хотя ей было практически все равно. После визита доктора все стало каким-то бесцветным и приглушенным. Она знала, что неумолимо движется к чему-то, чему-то ужасному, и сопротивляться этому бессмысленно. Она вспомнила о своих снах, о почерневшем животе, поддающемся под ее пальцами. Гниющем.
– Тебе все объяснит отец, – сказала няня Меткалф. – Остальные будут думать, что ты лечишь нервы в санатории в Уиндермире. Говори им то же самое.
Вайолет добавила в чемодан только перо Морг, бережно завернув его в старый шарф. Все остальное – свои книги, зеленое платье, набор для скетчинга – она оставила. Она даже Золотце не взяла – няня Меткалф согласилась незаметно от Отца выпустить паучка в сад.
Остальные слуги и Грэм выстроились в прихожей, чтобы попрощаться. Няня Меткалф одела на нее старый отцовский плащ и шляпу с