Читать интересную книгу Макей и его хлопцы - Александр Кузнецов

Поздно вечером, когда партизаны остановились на ночлег, Новик подошёл к Логинову, что работал кочегаром на баркасе, и спросил его, как бы желая ещё раз растравить свою рану:

— Это что за баркас был?

— А это, может, слыхал, «Сокол» — так он раньше назывался.

— Не слышал, — соврал Новик и с болью в сердце отошёл от Логинова, который не понравился ему одним тем, что не высказал сожаления по поводу гибели «Сокола». Не понравились ему и его пушистые русые усы и даже приветливая лучистость чуть водянистых синих глаз и простота его обращения с людьми. «Уж и на ты меня», — думал о нём Новик. — «Если я в лаптях, так можно и на ты?»

Логинов быстро освоился с партизанской жизнью. Он чувствовал себя как старый член этого боевого коллектива. В простоте душевной он, действительно, обращался ко всем на ты, полагая, что церемонии среди своих излишни. Другого мнения держался на этот счёт Носик.

Что поделаешь, у каждого человека на всякий случай жизни свое понятие имеется!

Вечерело. На небе появились одна за другой мерцающие звёздочки. По мере того, как небо темнело, звёзд высыпало всё больше и больше. Костров жечь не было велено. Лесок, где остановились макеевцы, был небольшой. Молодые дубочки и невысокие ели чуть–чуть укрывали собой вооружённых людей, и уж никак не могли служить доброй защитой, если бы здесь пришлось занимать оборону.

На привале хлопцы раскупорили консервные банки и закусили. Командиры отделений, готовясь к ночлегу, велели наломать еловых веток. Среди партизан укрепилось мнение, что смолистые еловые ветки не пропускают сырости от влажной лесной почвы, предохраняя людей от простуды. Длинный путь, пройденный партизанами, давал себя знать: ныли ноги, ломило спину. Почти каждый партизан что‑нибудь нёс — кто миномёт, кто щит станкового пулемёта, кто тело «Максима», кто патроны или тол. Даже винтовка казалась теперь непомерно тяжёлой. Одних продуктов питания было у каждого не меньше восьми–десяти килограммов. А ведь известно, что самая лёгкая вещь становится непосильной тяжестью в конце пути, словно каждый пройденный километр повисает незримым грузом на заплечную сумку.

Лёгкий ветерок, пробегавший по вершинам деревьев, шумел тихо и монотонно. В потемневшем небе, ярко горя, трепетали звёзды, словно через дырявый театральный занавес просвечивал мерцающий электрический свет. Утомление быстро овладевало людьми, прошедшими в этот день почти сорок километров. Говор постепенно стал смолкать и, наконец, всё погрузилось в сон. Только ветер шумел зелёной листвой деревьев, да иногда раздавались осторожные, шаги сменявшихся на постах часовых и тихий шёпот разводящего. Под одним плащом, прижавшись друг к другу, спали Макей и комиссар Хачтарян.

XV

Как всегда, Макей проснулся рано, ещё до восхода солнца, вскочил и, потянувшись, хрустнул суставами рук. Он вынул из кармана свою трубочку, хотел было закурить, но, не обнаружив в карманах табаку, с сожалением положил её обратно. Андрюша Елозин лежал неподалёку животом вниз, подложив под голову вещевой мешок. «Как это он так спит? — думал Макей, глядя на адъютанта. — А вот я даже на боку не могу, только ьа спине. Кто‑то говорил, что на спине спят только женщины». Поймав себя на этих мыслях, Макей выругался. «Какая чушь, однако, лезет в голову. Надо обдумать ещё раз путь дальнейшего движения».

Комиссар проснулся и посмотрел на Макея своими большими смеющимися глазами.

— Ты чего, комиссар? Всё смеёшься?

— А ты всё думаешь?

— Я вот думаю, не разгромить ли нам волость Журавель? А?

— Толково! — одобрил Хачтарян. — Представь сэбэ, Макэй, ведь и я аб этом падумад вчера.

— Значит, решено?

— Надо ещё падумать, кацо.

Подумать, действительно, надо было. При удаче в. народе заговорят о партизанах. Народ воспрянет духом: значит, скажут, есть люди, которые не сложили оружие перед врагами, и сами тогда пойдут в партизаны. Но и немцы насторожатся: усилят гарнизоны, охрану дорог.

И всё же соблазн был настолько велик, что Макей и Хачтарян решили сегодня же ночью разгромить Журавель. И это удалось осуществить с помощью орловских партизан из отряда Вощилы. Помещение волости было сожжено, в огне погибли и все документы, налоговые квитанции, списки граждан. Бургомистра убили.

Вскоре после этого макеевцы разгромили большой немецкий гарнизон, стоявший в Никоновичах. Это был, пожалуй, один из самых тяжёлых боёв после Развад. Освобождённые жители Никоновичей сказали Макею и Хачтаряну про станцию Прибор, где за колючей проволокой томятся советские люди.

— Сколько? — с какой‑то болезненной поспешностью спросил Макей.

— Да, чай, человек сто али двести, а может, около того, — говорил старик, всё время тыча оземь клюкой и сердито поглядывая на Макея. — Поможете? А? Поможете? — грозно вопрошал он.

— Поможем, деду! — сказал Макей и ласково обнял старика.

К вечеру подул южный ветер, небо заволокло тучами. Как и ожидали, ночью разыгралась буря, полил дождь. Косые струи дождя то и дело озарялись молнией. Воздух сотрясали раскаты грома. Партизаны, ведомые стариком, требовавшим от Макея помощи, шли, увязая в грязи, измокшие, усталые.

Пять человек, во главе с политруком Бураком, отделились от общей колонны и пошли к железнодорожному мосту. Взрыв этого моста входил в план боевой операции. Где‑то недалеко на путях стоит бронепоезд, готовый в любую минуту подать помощь станции Прибор. Необходимо было отрезать ему путь. Взрыв моста должен был служить Макею сигналом для начала штурма станции Прибор.

Среди диверсантов из группы Бурака оказался и Гарпун. Кто его назначил и зачем, Бурак не стал разбираться. Знал он политику Макея испытывать людей огоньком. Значит, и этого толстого, коротконогого человека дали ему на испытание.

Долго ползли они по открытому полю. Только тёмная дождливая ночь укрывала их от взора врага, зорко наблюдавшего за мостом через смотровые щели бункера. Часто сверкала ломаная стремительная молния, освещая ажурные конструкции железнодорожного моста в виде двух полудужий. Партизаны в это время инстинктивно прижимались к грязной жирной земле, прекращая движение.

В такие минуты особенно не по себе было Гарпуну. Каждый мускул его тела вздрагивал, трепетал, а зубы стучали и от страха, и от холодных струек воды, стекавших с фуражки за шиворот рубахи. Мысли его путались и он клял немцев и Гитлера, из‑за которых послали его на это страшное дело.

— Гарпун, Гулеев, Догмарёв, — тихо сказал Бурак, — вперёд!

При этих словах Гарпун вздрогнул, холодный пот выступил у него на широком лбу. Кто‑то сунул ему в руки снаряд — мокрый, холодный. Ползти стало сразу тяжело, неудобно. По небольшому ящику с толом несли Догмарев и Гулеев.

— У кого шнур? — спросил Бурак, имея в виду бикфордов шнур.

Гулеев сказал, что шнур у него.

— Мы с Ивановым поддерживаем вас огнём. Весь огонь противника, в случае чего, примем на себя.

Эти благородные слова Бурака не только не успокоили Гарпуна, но, напротив, окончательно потрясли его. «Значит, — думал он, — будет и огонь. Не выпустят они нас».

Круглый длинный снаряд был тяжел, ползти с ним неудобно, и Гарпун начал отставать. Вся одежда, руки и даже лицо его были вымазаны липкой грязью. Догмарёв уже взбирался на высокую и крутую железнодорожную насыпь. За ним полз Гулеев.

— Гарпун, чёрт, быстрее! — шипел Гулеев.

Гарпун не подавал голоса. Говорить‑то, собственно, и нельзя было. На мосту раздавались мерные шаги часового.

— На, держи, — сказал шёпотом Гулеев и сунул Догмареву запал и шнур. — Я мигом приволоку сюда этого оползня.

И точно: через минуту Гулеев нёс на плече снаряд, а за ним на четвереньках полз Гарпун. Часовой заметил, видимо, что к мосту кто‑то подбирается, и бросил вверх осветительную ракету. Но в это самое время по нему ударили Бурак и Иванов, так что тот, не успев ничего рассмотреть, кубарем скатился под откос. Из бункера брызнула огненная струя пулемётной очереди, но пули летели мимо цели. Ясно, охрана моста стреляла вслепую, от страха. Ракету могли увидеть с бронепоезда, поэтому необходимо было действовать быстрее.

Гулеев кошкой вскочил на парапет моста, через который светящимся потоком неслись, свистя, вражеские пули, и начал привязывать толовые пакеты. Он действовал быстро, ловко, не обращая внимания на опасность. Гарпун, напротив, с каждым выстрелом со стороны немцев терял сгТособность даже координировать движения. Голова у него кружилась, ноги и руки дрожали. Наконец, рядом с толом был привязан и снаряд. По законам детонации он должен взорваться, как только взорвётся тол.

— Готово! — крикнул Гулеев. — Беги!

Он чиркнул зажигалку, поднёс огонь к бикфордову шнуру и, как только тот загорелся, прыгнул на насыпь и быстро сбежал вниз. Пуля свистнула над ухом. Он пригнулся и вдруг какая‑то страшная сила толкнула его в спину. Он упал, уткнувшись руками в грязь. Это был удар взрывной волны. Гулеев посмотрел назад: скрюченные конструкции железнодорожного моста, вырисовываясь на посветлевшем фоне неба, повисли над обрывом, где, журча, бежал ручей.