мать не забывает, чтит. Не оставит одну на старости, к себе заберет.
В день отъезда Мария Ивановна совсем с ног сбилась. Курицу ощипала, тесто для пирогов поставила, принесла крынку меду, сала два куска.
— Ой, мама, да куда столько! — пыталась отговорить невестка. — Сало еще зачем? У нас его и не ест никто.
— Как — не ест? Сало украинское особое, хлебное. На нем яешню, картошку поджарить — смачно. Борщ заправишь салом, аромат на всю хату. Не скажи, разве сравнишь с покупным! Опять же, в магазине все денег стоит, а тут свое…
— Тяжесть какая! В поезд пока сядем, а в Киеве до аэропорта еще добираться.
— Тяжесть! Как же я на базар ходила? Перевяжу рушником ручки двух кошелок, через плечо перекину и пять километров поспешаю по холодочку, чтоб успеть к обеденной дойке обратно. Молоко, куриц продам, а возвращаюсь не с пустыми кошелками — хлеба буханки четыре куплю. Сейчас его в лавке сколько желаешь, белый и житный, а тогда…
К обеду ближе пошла к бригадиру, чтоб дал подводу или машину доехать до станции. Подкатил к вечеру грузовик, шофер посигналил. Перед уходом из хаты Мария Ивановна присела на лавку, окинула взглядом комнату: портреты отца и матери под рушниками, фотографии на стене, где и молодость, и замужество, где дети ее — две дочки и сын. Как ни трудно было одной после смерти мужа, а подняла на ноги, образование дала. Дочери университет закончили, сын — Черноморское высшее военно-морское училище имени Нахимова, затем и академию. На фотокарточках он в курсантской форме — молоденький, бескозырка чуть набекрень, золотые якорьки на погонах. Снимался сразу после присяги, в первое увольнение. Новенькая суконка еще не обмята.
Вспомнила, как приехал в отпуск, вишни только поспели. Калитку распахнул, во двор вбежал, рад-радехонек. В хату провела, она вроде бы низкой для сына стала, потом догадалась: вырос ее Михаил, в плечах раздался. Не усидел в хате, переоделся — и на огород. Огурцы собрал, полное ведро принес. Затем в сад ушел, вишню обрывать.
Наглядеться не могла, а сердце от жалости разрывалось: военный, не удержишь возле себя. Виду не подала, а ночью подушка мокрая от слез была. Отговорить бы от службы, в колхозе мужские руки нужны, но воспротивилась себе, приняла тревоги материнские, утешаясь тем, что других не коснется подобное. Должен кто-то землю оберегать. Видно, сама собою держалась в ней извечная женская ответственность за продолжение жизни. Полагала, что мир будет надежнее, если служит Михаил, плоть и кровь ее. Мать, она ненавидела войну, признавала только то оружие, которое защищает. Сын избрал ратное дело — благословила. Если бы он направил оружие на слабого, принес горе и слезы кому-то, она прокляла бы его и вычеркнула из памяти. Как мать любила свое дитя, одна была вправе судить или оправдывать перед людьми по содеянному.
Сын творил добро. Цену ему Мария Ивановна знала. Осиротевшая в войну, страданий насмотрелась. Большое ли село Великий Злеев на Черниговщине, но почти в каждой хате ведома боль утраты — кто на фронте сгинул, кто в Неметчине здоровье надорвал. В селе Козары каратели сожгли в одночасье без малого пять тысяч жителей. Не пощадили фашисты ни стариков, ни детей. Так и лежат в одной могиле матери, сыновья, невестки, внуки.
Чтобы не повторилось подобное, носит форму Михаил. Фотографию его, уже капитана третьего ранга, повесила в красный угол. Там и стоит за лампадой. На икону да на сына молится. Вернее, за него, чтобы здоровым оставался, война не грянула. Первым ведь уйдет по тревоге. Подумает о том — замрет сердце в страхе: на море служит — ни бугорка, ни ровика, где голову приклонить.
Перед селом не краснела за сына, гордая ходила. Знают люди, как трудно ей было поднять детей. Пошла вроде жизнь в гору, а тут муж у нее умер. Попросилась на ферму да двадцать годков и доила коров, собрать бы то молоко воедино… Дети и отвлекали от гнетущих мыслей, не давали впасть в отчаяние. О себе не тужила, спроси сейчас кто-нибудь ее о прошлом — не знала бы, что и ответить. Все в работе и в работе, на ферме и дома. С восходом солнца на ногах, закрутится так порой, что и поесть забудет. Каждую копеечку детям откладывала, только бы учились. Сама лето босая ходит, юбку на смену не справит. Вознаграждала себя тем, что на людях девочки и хлопец не хуже других выглядят — и обшиты, и обстираны.
С продвижением по службе Михаил наезжал в отчий дом реже. Мария Ивановна понимала: сын на корабле, многие месяцы в плавании. По письмам научилась угадывать, где на сей раз находится, в каких морях — в северных широтах или в Средиземноморье. Так и жила ожиданием, пытаясь представить корабельный быт, вахту в штормы, под палящим солнцем. В будничных своих хлопотах по хозяйству она тешилась приездом сына с семьей, готовилась, чтоб не застали врасплох. Запасала соленья, компоты, держала кур, чтоб не бегать к соседям за яичками. Звякнет ли щеколда калитки, машина прогудит — спешит к окну и глядит, не пройдет ли кто к порогу по дорожке, которую вымостил кирпичом когда-то хозяин. Тихо вечерами в доме, из старенького репродуктора — он висит на одной петле под зеркалом — льется музыка…
Теперь ехала сама в гости к сыну. В поезде никак не могла уснуть. Ей казалось, уж очень медленно тянется скорый, останавливается, считай, возле каждого столба. А поезд мчался сквозь ночь по графику, и утром они были уже в Киеве. На привокзальной площади взяли такси, поспешили в аэропорт.
В Калининграде сын Марию Ивановну не встретил. Вместо него, взяв под козырек, ей представился молодой капитан-лейтенант. Невестка не проявила беспокойства, а Мария Ивановна разволновалась. В селе как ни заняты сын или дочь, но к поезду придут. Не то обидят, перед людьми родителей на смех выставят. Капитан-лейтенант, видно, уловил растерянность, пояснил:
— Крейсер на учениях. Объявлены по всему флоту.
Ракетный крейсер «Грозный» держал в эту пору курс в район огневой подготовки. Предстояло нанести удар по береговой авиационной группировке «противника». Стрельбы, как говорили прежде, главным калибром — экзамен для экипажа перед дальним походом, проверка мастерства мерками современного боя. Противоборствующая сторона не дремлет, постарается использовать надводные и подводные силы, пойдет на любые тактические хитрости, чтобы перехватить инициативу, навязать свои условия.
Пинчук понимал это, был готов к любой неожиданности. С мостика ходовой рубки капитан первого ранга посматривал на море, подернутое сырой