Читать интересную книгу 999. Последний хранитель - Карло Мартильи

Клык пришел в себя и, пошатываясь и кашляя, выбрался из дома. Рядом никого не было. Он сел в машину и повернул ключ в замке зажигания. Мотор сразу заработал, и «балилла» понеслась по немощеной улице, поднимая тучу пыли. Впереди был закрытый поворот. Клык затормозил и правильно сделал, потому что иначе налетел бы на телегу, запряженную быком. Крестьянин поднимал солому, упавшую на землю. Клык несколько раз нажал на клаксон, но тот не обратил на сигнал ни малейшего внимания. Тогда он открыл окно и нацелил в крестьянина «беретту», вынудив его быстро отвести телегу к обочине.

Машина умчалась, но крестьянин успел разглядеть надпись «Рим» и пятизначный номер. Этих он хорошо знал, с ними приходилось считаться. Он провожал машину взглядом, пока она не скрылась за поворотом, потом сплюнул на землю.

~~~

Рим

Понедельник, 16 июля 1487 г.

Ферруччо не особенно доверял служанке и всегда боялся, что она разболтает что-нибудь о хозяевах, желая придать себе важности. По этой причине он, как простой слуга, в этот понедельник отправился на рынок, где купил свежих фруктов, зелени, хлеба и мяса, а также две вазы для цветов, которые ему заказала Леонора. Сейчас де Мола был спокоен, а три дня назад, когда перед домом остановилась повозка, пережил несколько долгих неприятных моментов. Ранним утром на эту телегу грузили мебель и ковры. В одном из них прятался Джироламо Бенивьени. Весь товар, включая поэта, погрузили на баржу, стоявшую на якоре у пристани Тиберина, и перевезли в старый порт Траяна. Там на якорной стоянке уже ждала «Санта-Марта», суденышко совсем небольшое, но снабженное широким квадратным парусом и солидным рядом весел. Ферруччо ехал за повозкой, держась на расстоянии, но в порту спешился и расплатился с капитаном. Он удостоверился, что Джироламо, как и было договорено, хорошо спрятан внутри бочонка до тех пор, пока таможенная стража не закончит осматривать груз. Через пятнадцать дней «Санта-Марта» вернется. Если Джироламо подтвердит, что прибыл живым и здоровым, то капитан получит еще столько же. Теперь оставалось только ждать.

Ферруччо был единственный, кто мог относительно безнаказанно перемещаться по Риму, хотя и делал это с осторожностью. У Леоноры и Джованни, напротив, было множество причин не показываться на улице, чтобы их не узнали. Сидя целыми днями взаперти, они пристрастились к долгим беседам, и между ними установилась новая близость, основанная на взаимном доверии. Леоноре хотелось все знать, ее любопытство оказалось ненасытным. Она была поражена и очарована, когда попросила Пико объяснить истинное значение его исследований. Джованни рассказывал ей, как постепенно пришел к открытию тайны Великой Матери, первородной Создательницы всего сущего. Леонору изумила и привела в восторг мысль о том, что начало всех начал заключено в женском образе и не имеет ничего общего с суровым бородатым Богом, который остался в дураках.

День ото дня ее вопросы и наблюдения становились все точнее и убедительнее:

— Отец, Сын и Дух Святой для церкви — единая субстанция. А Марию, женщину, в молитвах называют Матерь Божья. Разве не абсурд?

— Ты абсолютно права, это бессмыслица. Но подумай о молитве Святой Девы как о способе, которым Мать явила себя миру, пользуясь земным образом. А может быть, кто-то намеренно воспользовался плодом ее чрева, чтобы тот вырастал в тени. Имя нарицательное Матерь Божья родилось в ходе Эфесского собора. С тех пор прошло более тысячи лет.

— Значит, когда монахини учили меня молиться Божьей Матери, они были ближе к истине, чем могли предположить.

Джованни улыбнулся и кивнул:

— Они действительно многого себе не представляли. Зато об этом знал Алигьери, тосканский поэт.

— Я знаю его «Божественную комедию», читала ее в монастырской библиотеке.

— Если бы монашки понимали, какая ересь содержится в этой книге, они бы ее сожгли.

Глаза Леоноры глядели изумленно.

— Да, ересь. Великий поэт был тамплиером, шел дорогой познания, а не доктрины. В своей «Комедии» он наметил черты, которые могли распознать только такие же посвященные. Данте выражался достаточно недвусмысленно, забавляясь тем, что провел читателей вроде твоих монашек. В девятой песне «Ада» он пишет: «О voi che avete gl’intelletti sani, mirate la dottrina che s’asconde sotto il velame delli versi strani».[61] Алигьери призывает нас прочесть непонятные строки и понять, что он хотел сказать. Вот, к примеру: «Matto è chi spera che nostra ragione possa trascorrer infinita via che tiene una sustanza in tre persone».[62] To же самое, что говорила только что ты. А когда прибавляет: «State contente umane genti al quia che se potuto aveste veder tutto mestier non era partorir Maria»,[63] то, наверное, хочет сказать, что если человек узнает истину, то вся история религии, от Христа и дальше, окажется совсем другой.

— И он оставил даже указания относительно Матери?

— Оставил, по-своему. Во всей «Комедии», посвященной Богу-Отцу, имена Марии и Беатриче упоминаются чаще, и их образы более реальны и важны, чем фигура Создателя. Они порой так близки друг другу, что почти перемешаны, по крайней мере, поэт подает сигналы тем, кто умеет читать между строк. И во всем этом часто присутствует число «девять». Девять кругов ада и небес в раю. А в «Новой жизни» Алигьери снова говорит нам о Беатриче, о Вселенской Женщине, о Матери, если угодно. Она весьма любима числом «девять», и поэтому «Любовью зовется».

Леонора зажмурилась и вспомнила бесконечные унижения, которые всю жизнь терпела только потому, что родилась женщиной. Когда же она открыла глаза, в них горел новый воинственный огонек.

— А Церковь?

— Церковь — обычное государство, и правит там не Господь и не Великая Мать. У Церкви есть свой император — Папа. Она зародилась как еврейская секта, противостоявшая империи, но Павлу из Тарса удалось интегрировать ее в структуру римской власти. Со временем римляне предпочли религию этой секты остальным. А конец истории, то, что было дальше, тебе и самой известен.

— Знаешь, я, наверное, скажу тебе странную вещь, но, когда мы беседуем о Матери, мне хочется молиться.

— О чем?.. Не говори ничего, я сам тебе скажу. О том, чтобы Ферруччо перестал вести себя как медведь и наконец попросил твоей руки.

Леонора открыла рот, но так и не смогла вымолвить ни слова. Потом опустила голову и улыбнулась.

— У меня нет никаких заслуг по отношению к нему. Не думаю, что я достойна…

— Согласно легенде, Мария тоже так говорила. Даже и не думай об этом. Я уже сказал Ферруччо, что, когда он решится попросить твоей руки, буду свидетелем на вашей свадьбе.

Леонора вытянула шею, и у нее перехватило дыхание. Но она все же нашла в себе силы спросить о том, что волновало ее больше всего на свете:

— Так ты и вправду думаешь, что он хочет на мне жениться?

— По-моему, настал момент его об этом спросить. И я сделаю это сам, потому что вы оба для таких вещей не годитесь…

Леонора подошла к нему, от всей души обняла и застыла. Уткнувшись лбом ему в грудь, она позабыла все беды и унижения, выпавшие ей в жизни. Ощутив ее так близко, Джованни вспомнил другую женщину, ее волосы, ее руки, и подумал, насколько разные чувства их соединяли. Осторожно отстранившись, он погладил Леонору по щеке и ушел в свою комнату.

* * *

Таверна «Медведь» на улице Медвежьей не была обычным для Рима заведением. Из-за ее близости к лучшим палаццо и к самому Ватикану в ней собирались сливки римской прислуги. Здесь встречались пажи, камеристки, кучера, повара, конюхи, прачки и лакеи лучших домов Рима. Они знали, что сама окружающая обстановка защитит их от нежелательных встреч, а кроме того, у них была возможность поболтать и посплетничать за спинами своих хозяев, не опасаясь, что их кто-то подслушает или упрекнет. Словом, таверна «Медведь» идеально подходила для постоянно менявшихся разношерстных компаний. Выпивка и оживленные разговоры иногда завершались беглыми потасовками, но до крупных скандалов дело не доходило.

Ферруччо взял привычку захаживать в таверну, выдавая себя за оруженосца семейства Медичи, что было не так уж и далеко от истины. Будучи на целую ступеньку социальной лестницы выше половины посетителей заведения, он ко всем относился доброжелательно, щедро угощал вином и рассказывал забавные истории из жизни флорентийского двора. Женщины к нему льнули и часто усаживались на колени. Случалось, в его отсутствие какая-нибудь из них начинала хвастаться подружкам, что провела с ним ночь, но в ответ обычно встречала недоверие и зависть. Ферруччо об этом знал, но не вмешивался, ничего не отрицая и не подтверждая. Это место, как никакое другое, было для него важнейшим источником информации.

Утро выдалось жаркое. Легкий западный ветер, обычно приносивший прохладу, до сих пор не задул. Проходя мимо замка Сант-Анджело, Ферруччо увидел, что к стене бастиона подвесили еще три клетки. Эти гигантские подобия птичьих домиков висели неподвижно, словно те, кто находился внутри, давно умерли. Такой смерти он боялся больше всего. Уж лучше пытка, кораблекрушение или гангрена, когда ты можешь разом прекратить все мучения, нацелив удар клинка прямо в сердце. Ему захотелось пить, а страшная вонь тухлой рыбы, идущая с рыбачьей лодки, причаленной рядом, сделала жажду нестерпимой.