Читать интересную книгу ЦРУ против СССР - Николай Яковлев

Но ни одно широкое восстание немыслимо, пока миллионы идеологически обработанных и искренне верящих рядовых коммунистов контролируют все вооруженные силы до чинов майоров, полковников и даже генералов. Лишь деморализовав этих коммунистов и побудив их передраться между собой, можно осуществить народную революцию. Однако идеологически их можно деморализовать лишь аргументацией, которая неопровержима с точки зрения их собственной политической философии… Мне удавалось «промыть мозги» искренним коммунистам. Техника очень проста». Далее шли советы, как клеветать на основы марксистско-ленинской философии, восходившие к концепции «прав человека» в пропагандистской американской интерпретации. В целом дикий вздор. Но Монголд торжествующе заключал: «Я могу переубедить любого преданного коммуниста в должное время, как правило, в два-три месяца, при условии, что встречаюсь с ним в среднем раз в неделю. После такого «промывания мозгов» убежденные коммунисты превращались в нечто среднее между бесстыдными оппортунистами и убежденными оппозиционерами» [231].

По поводу всего этого нужно сказать коротко – претенциозный дурак. Но дело не в престарелом маразматике, а в том, что высшие руководители США не оставляли неперевернутым ни одного камня в поисках философского камня для победы над СССР методами «психологической войны», серьезно относясь даже к бредовым прожектам типа изложенного выше. Во всяком случае, ясно, куда устремлена их «творческая» мысль. У них вошло в привычку списывать недовольство в США капиталистическими порядками на Советский Союз, изображая его виновником любых трудностей, перед которыми встает Вашингтон. В Белом доме сложился, во всяком случае в годы войны во Вьетнаме, такой стереотип мышления, который изумил Голдмана, а он, как мы видели, был человек закаленный – не удивился написанному Монголдом. Голдман описал в мемуарах сценку в кабинете президента в 1966 году, где собрались послушать его откровения член правительства и трос помощников:

«Президент Джонсон стучал по коленям моим и других, восклицая: «Либеральные критики! За всеми ими стоят русские». Он восхвалял ФБР и ЦРУ, которые сообщают ему обо всем «происходящем в действительности». «Русские и подняли всю эту агитацию… Русские поддерживают постоянные связи с сенаторами, выступающими против войны», – и посыпались их имена. Эти сенаторы ходили на ленчи и приемы в советском посольстве, дети их секретарей назначали любовные свидания русским. «Русские придумывают за этих сенаторов, что им говорить. Я часто заранее знаю, что они скажут в своих речах». Я был потрясен. Джонсон действительно верил, что его критики – советские марионетки? Что над его мышлением настолько довлел маккартизм? Было ясно, что трое других присутствующих не скажут ему и слова поперек. Один помощник неловко сжался в кресле, другой сидел невозмутимый, было очевидно – и он так думал. Член правительства рассеянно раскачивался в кресле, всем видом показывая – ну что же, такова цена, которую нужно платить за должность. Я же не хотел оставить пятно на собственной совести, промолчав, когда президент США нес этот опасный вздор. Линдон Джонсон дошел до того, что стал рассказывать: во время слушаний в сенате по поводу войны во Вьетнаме сотрудник советского посольства передал инструкции одному из членов комитета. Я вставил: «Господин президент…», – но было трудно прервать его монолог, наконец, мне удалось прорваться: «Господин президент, вы знаете, что вы говорите, просто не так». Президент удивленно взглянул на меня. Позднее я часто вспоминал этот взгляд, пытаясь сообразить – что бы он значил» [232].

Сообразить не очень трудно. Голдмана скоро попросили из штата Белого дома. Эпизод этот в который раз проясняет не только нравы правящих в США, но и показывает некоторые истоки чуть ли не кровожадности к этим «русским», от которых, дескать, буквально житья нет. Хотя отнюдь не русские, а Джонсон со своими прекрасными советниками погрузили США в трясину войны но Вьетнаме.

При таком складе мышления изыскивались малейшие возможности для перехода в решительное наступление против СССР, перенесения борьбы на нашу территорию, что обещала та же пресловутая кампания о «правах человека». По всей вероятности, основы ее заложил З. Бжезинский, который промелькнул на политической арене США на исходе президентства Джонсона, а в полную силу вошел с вступлением на пост президента Дж. Картера. Уже упоминавшийся советский юрист А. Трайнин показал механизм организации этой «правозащитной деятельности». Коль скоро он работал по первоисточникам, лучше не перефразировать написанное им, а воспроизвести надлежащую часть его большой статьи целиком [233].

9

«В феврале 1974 года из Советского Союза был выдворен Солженицын, что вызвало неописуемое замешательство среди противников коммунизма, где бы они ни находились. Однако это замешательство не идет ни в какое сравнение с той яростью, которая охватила западные спецслужбы, – был положен конец «операции Солженицын», считавшейся перспективной в подрывной работе против Советского Союза. Сложилась новая обстановка, которая требовала анализа и разработки новых планов на будущее. Не в том смысле, что спецслужбы пеклись о самом Солженицыне (битая карта не вызывает чрезвычайного интереса), речь шла о куда более важном, с их точки зрения: уместности и результативности методов, применявшихся в связи и вокруг этого человека.

В Соединенных Штатах задачу примерно в том плане попытался выполнить Институт исследования коммунизма Колумбийского университета, где тогда директорствовал З. Бжезинский. В 1975 году соответствующее исследование – громадный том почти в 500 страниц очень убористой печати – «Диссидентство в СССР: политика, идеология и народ» увидело свет. К моменту выхода книги это учреждение уже носило иное название – Исследовательский институт по изучению изменений в мире, но директором его был по-прежнему Бжезинский, которому в предисловии редактор труда профессор Р. Токес адресовал теплые слова благодарности за руководящие указания и прочее. Токес особо оговорил, что его ударная идеологическая бригада – 13 авторов – договорилась закончить изложение февралем 1974 года, который, по их мнению, является «важной вехой в истории современного диссидентства в Советском Союзе».

Токес уточнил, что под «диссидентами» в СССР авторы понимают всех, кто является противником Великого Октября 1917 года, давшего жизнь Советскому государству. Токес и К° попытались оценить силы «диссидентов» в Советском Союзе. Не в интересах любомудрия, а по причине очень практического свойства – разобраться наконец, в какой мере достоверны сведения о широкой поддержке в Советском Союзе, скажем, Солженицына. В общем, представилось настоятельно необходимым, хотя бы для исчисления ассигнований на подрывную работу, выяснить пропагандистскую эффективность «диссидентства». Когда такая калькуляция была сделана, результаты оказались удручающими. Рефреном через всю книгу звучит формулировка: «Диссиденты», может быть, естественный продукт советской истории за пятьдесят лет с лишним, но столь же естествен их провал возбудить хоть какое-нибудь понимание среди масс». Американские аналитики очень обиделись на «диссидентов», каковые, что прояснилось в полной мере при ближайшем рассмотрении, действительно оказались жалкой кучкой отщепенцев. Выяснилось, что различного рода заверения, которыми они пичкали западные спецслужбы, говоря их же языком, не что иное, как «туфта». С болью в сердце пришлось констатировать: «Совершенно очевидно, что осторожный оптимизм, который все еще был среди некоторых советских диссидентов и иностранных наблюдателей в 1970 году, в 1974 году уступил место глубокому пессимизму». Беда, да и только – оказывается, у народной власти нет противников в народе. Что, впрочем, было всегда очевидно, и для этого не нужно было бы затевать дорогостоящее исследование.

Неоднократно посещавший СССР публицист Д. Фейфер, который не мог найти лучшего применения своему времени, как болтаться по «диссидентским» норам (именно норам, ибо, по его свидетельству, признак инакомыслящего – ужасающая грязь в квартире), четко указал на тех, кто раздул значение группки отщепенцев в глазах Запада, Вот он со «своими людьми» появляется в некой квартире в Москве.

«Пробравшись через завешанную одеждой переднюю, мы попадаем в прокуренную спальню, похожую на сотни других, в которых обитает небольшой кружок «ловкой» молодой интеллигенции. Обставленная дешевой мебелью комната загромождена иконами, старыми картинами, поломанными произведениями искусства времени царизма, все это навалено и заткнуто кое-как между столами, стульями, диванами, а стены оклеены дрянными обоями. Довольно много книг в шкафах и неопрятными стопками на полу в окружении пустых бутылок и немытых тарелок. В основном это пожелтевшие дореволюционные издания и западная литература, которая не издается в России. Еще два наших друга безмятежно восседали в этом гостеприимном беспорядке – художник чеховского вида с бородкой, лысеющий врач в английском твидовом пиджаке и с американскими сигаретами. В кухне, как мы знали, двое молодых аспирантов занимались любовью… Мы курили под прелюдии Баха, танцевали под западную поп-музыку, допили остатки виски, водки и коньяк».