Я стал рассуждать о мастерстве строителей Новой Англии тех времен, и Ганс, соглашаясь, кивнул. «В любом экономически процветающем обществе дух места создается и поддерживается нуждами и действиями обычных людей, – заметил он. – Поэтому автократическое планирование сверху редко дает хороший результат». Веспасиано благодаря богатству и власти мог себе позволить проигнорировать этот принцип. По мнению Ганса, современные технологии в ряде случаев способствуют такой же слепоте: «Если взглянуть с технической точки зрения, мы можем построить практически все, что угодно, но это не означает, что построенное понравится людям или простоит долго. Сегодня мы буквально можем сбросить с парашютом в любую точку Земли домик с отоплением и кондиционером. Но это не будет соответствовать топографии. Это не даст устойчивый симбиоз человека и природы.
Нас очень часто увлекают современные технологии, но при этом важно осознавать и другую реальность, – продолжал Ганс. – С помощью различных ухищрений мы и сегодня можем строить дома и городские центры так, чтобы они обладали теми же объединяющими свойствами, которые были в старинных поселениях. Все, что для этого нужно, – талантливые архитекторы, проектировщики, способные мыслить гибко, и креативные инженеры, работающие в гармонии с реальными людьми, которым предстоит здесь жить. Тогда технология будет инструментом, а не самоцелью. Во многих маленьких тосканских городках жизнь сегодня так же привлекательна, как и двести лет назад. Они адаптируются к сегодняшним потребностям. Гибкость – это основа устойчивости».
Пиво закончилось, жажду мы утолили. Нам предстоял долгий путь обратно. Заходящее солнце скрылось за крепостными стенами, и с ним исчезло большинство дневных туристов. Пока мы шли к машине, Ганс, все такой же энергичный, подвел итог нашему разговору, наверное так же, как он делал это в конце лекции для студентов в Лондоне, Париже или Базеле. «В архитектуре и городском проектировании, – сказал он, махнув рукой в сторону длинной галереи Веспасиано, – устойчивость не тождественна длительной сохранности, как у этих монументальных сооружений». По мнению Ганса, устойчивость зависит от того, насколько мудрым был проект: «Если проводить аналогии с компьютерными технологиями, то это можно представить как "железо" и программное обеспечение. Детали, из которых состоит компьютер, – это то же самое, что кирпич, мрамор и бетон в архитектурном сооружении, а программное обеспечение – это человеческие потребности и различные точки зрения тех, для кого построено здание, как отдельных людей сегодня, так и тех, кто будет его использовать потом». Со сменой поколений меняются потребности и интересы – и жизненное «программное обеспечение» должно быть адаптивным. При этом в устойчивом сооружении материальная основа также должна быть способна к функциональным изменениям без потери единства. Старинный дом может превратиться из простого жилища в ферму, может стать офисом или магазином. Но при всех вариантах использования структурная основа остается неизменной. «Поэтому genius loci создается интеграцией меняющихся схем взаимодействия человека и места, – заключил Ганс. – Веспасиано ошибся при первом же ходе, однако он был умным человеком. Кто знает, проживи он еще десяток-другой лет, может быть, такая интеграция была бы достигнута и здесь».
* * *
Характер места раскрывается и запоминается благодаря повторяющимся событиям, которые мы переживаем. Многие из них совершенно обыденны и происходят в неизменном порядке изо дня в день, но именно наши повседневные привычки – завтрак на кухне, утренние новости, сборы на работу, возвращение домой, ужин, отход ко сну – определяют среду, в которой мы живем. Эти схемы, закрепленные во времени и пространстве, создают структуру человеческого мира.
Таким образом, строения, в которых мы живем, формируют наше отношение к своему жилищу и его взаимодействию с природой именно через память и привычки. У каждого из нас своя точка отсчета. Так, в моей памяти почему-то лучше всего отпечатался образ старого дома в Нью-Хэмпшире: это картинка кухни в начале зимы, с потрескивающей печкой и готовящимся ужином. И еще один образ, на этот раз связанный с Италией и летом: солнечные лучи, ранним вечером падающие на сосновые и оливковые деревья на Villa di Monte, и разлитое в воздухе спокойствие, которого не может нарушить даже какофония гудков автомобилей, бесконечной вереницей тянущихся вверх по ближайшей дороге.
Осознание места и способность творчески выразить это осознание появляется у человека в раннем возрасте. Помните, как в детстве вы играли в «дом»? У моей коллеги Нэнси, которая выросла на ферме в Мичигане, любимыми местами для таких игр были амбар ее бабушки или пустое кукурузное хранилище, которое обладало тем преимуществом, что, находясь внутри, можно было через щели увидеть, кто приближается. «Мы предпочитали места, где потемнее. Мы выметали оттуда насекомых, остатки зерна и паутину – это были настоящие подвиги, совершить которые дома нас было невозможно заставить». Старая посуда, консервные банки, полотенца, обрезки ткани – все, отсутствие чего взрослые бы не заметили, стаскивалось туда. «Столы мы делали из ящиков для зерна. Они же были стульями. Тряпки становились скатертями. Мы собирали цветы, "пекли" пирожки из грязи, готовили молочные коктейли и салаты из сорняков. Мы занавешивали воображаемые окна, потому что настоящие окна нам были совершенно не нужны: мы не хотели, чтобы на нас смотрели. Это был наш воображаемый мир, и мы не хотели, чтобы взрослые нарушили эту иллюзию». В сарае для кукурузы создавались тайные, личные и памятные места, места фантазий, где воображение было необходимым предметом обстановки. «Но мы почти никогда не делали кроватей, – вспоминает Нэнси. – Спать нам было некогда».
Кристофер Александер, знаменитый архитектор{254}, неустанно выступающий за внесение в жилищное строительство и городское планирование такого элемента, как человеческие ценности, считает, что именно благодаря детским воспоминаниям мы впервые осознаем истинные взаимоотношения между тем, что нас окружает, и нами самими. Тяга к строительству, по мнению Александера, – это фундаментальное человеческое стремление, такое же, как стремление к продолжению рода. Но чтобы овладеть «языком», с помощью которого можно проявить этот инстинкт, мы вначале должны создать его словарь. Александер называет это интуитивное чувство языком шаблонов. Как обычный язык дает нам возможность создать бесконечное множество фраз, так и язык шаблонов позволяет спланировать бесконечное множество вариантов оформления пространства, которое будет живым и полным энергии. Как устройство дома помогает членам семьи взаимодействовать друг с другом? Где лучше всего расположить окно в комнате, чтобы внутрь проникало больше света и было удобнее смотреть наружу? Как комфортно обустроить место у этого окна, чтобы в домашнем тепле наслаждаться видом? Александер считает, что язык шаблонов дает нам бесконечный источник практических ответов на подобные вопросы. Сосредоточенность на потребностях, памяти и воображении при разработке человеческого жилища – «это вневременной способ строительства, – говорит Александер. – Ему уже тысяча лет, и сегодня он все тот же, каким был всегда».
* * *
Кто-то может назвать Кристофера Александера неисправимым романтиком. Однако его подход к совершенствованию архитектуры – дизайн должен сочетаться с природой и поддерживать спонтанность человеческих взаимоотношений – получает все больший отклик среди проектировщиков и строителей, сталкивающихся со сложностями современной действительности. Жизнь в сегодняшнем мире изобилия, во многом благодаря доминированию автотранспорта, имеет центробежную тенденцию, а такая разбросанность в пространстве требует больших временных затрат и способствует разрушению связей внутри семьи и в других человеческих сообществах. Александер не единственный, кто осознал вред таких тенденций для нормальной человеческой заботы друг о друге. Например, в революционных работах Уильяма Уайта и Джейн Джекобс{255} еще в начале 1960-х гг. высказывались пророческие идеи о природе больших городов и о важности понимания поведенческих схем для разработки правильного дизайна общественных пространств.
Джейн Джекобс, канадская активистка и писательница американского происхождения, впервые заинтересовалась проблемами городской жизни, когда жила в нью-йоркском районе Гринвич-Виллидж в начале 1950-х. Работая на дому, она обратила внимание на то, что мелкие рыночные взаимодействия – обычный шопинг и прочие повседневные дела – часто имеют достаточно большое социальное значение и помогают в формировании приемлемого поведения. В частности, она заметила, что взрослые, работающие и делающие покупки в том же районе, где они живут, следили за безопасностью и поведением детей, играющих на улице. Джекобс высказала предположение, что такие взаимодействия и общий опыт, определяющие характер людской общности, порождают чувство гордости, причастности и единства. В те времена, когда по всему миру в крупных городах сносили трущобы и заменяли их высотными многоквартирными домами, отдаленными от центров экономической жизни, Джейн Джекобс выступала за диаметрально противоположное: за бóльшую плотность связей, единение и разнообразие как необходимую основу существования в городских условиях.