на восток от Тамбова до Волги, в результате чего казанские земли были защищены от набегов из Нижнего Подонья. Однако во всех остальных случаях военная экспансия на восток принимала другие формы.
Калмыки, появившиеся в низовьях Волги в середине XVII века, стали угрозой мирной жизни в регионе к юго-западу от укрепленной линии между Тамбовом и Самарой. Это был кочевой народ, чье внушительное и хорошо организованное конное войско имело богатый опыт набегов и ведения степной войны [Collins 1975: 275]. Русское государство не могло отгородиться от калмыков еще одной засечной чертой, поскольку такое строительство перерезало бы важные торговые пути между Средним Поволжьем и Астраханью в устье Волги. Поэтому в течение XVII столетия царское правительство заключило с калмыками несколько соглашений, откупившись от новых соседей ежегодной данью и подарками их вождям, а также выделив им обширные пастбища и даровав право беспошлинной торговли. В результате этих договоренностей во второй половине XVII века калмыки не нападали на русские земли. Этот казавшийся непрочным союз тем не менее позволил Русскому государству предварительно распространить свой контроль на новые степные территории. Оставив в покое русские поселения, калмыки стали совершать набеги на земли Крымского ханства, вассала Османской империи. Чтобы защитить себя и своих союзников-ногайцев от этих вторжений, крымские татары вынуждены были построить собственные линии укреплений; кроме того, в конце 1660-х и начале 1670-х годов состоялось несколько морских походов казаков на Крым [Ostapchuk 2001: 60–61; Загоровский 1969: 281–282].
Однако в долгосрочной перспективе надежды Москвы на то, что калмыки станут послушными союзниками, которых можно будет использовать как вспомогательные войска, указывая им цели для новых набегов, так и не сбылись. Калмыки сами выстраивали и развивали отношения со своими соседями по степи и за ее пределами [Khodarkovsky 2002: 138; Ходарковский 2019]. В этой непростой ситуации царское правительство ограничилось тем, что укрепило некоторые поселения и города Среднего и Нижнего Поволжья, не соединяя их друг с другом валами и засеками. Из-за проходящих здесь торговых путей и меньшего геополитического значения Москва не тратила на военно-административную консолидацию этого региона столько ресурсов – как материальных, так и организационных, – сколько на юго-западе империи [Михайлова, Осятинский 1994: 101–102].
В то же самое время длинная рука Москвы через всю Сибирь дотянулась до Тихого океана. Русское присутствие в Сибири ограничивалось небольшим количеством разбросанных по огромной территории острогов; царскому правительству приходилось решать там принципиально иные военные задачи, чем в сравнительно густонаселенных регионах с развитым сельским хозяйством. Снабжением и комплектованием гарнизонов этих городков занимался Сибирский приказ [Gibson 1969: 3–9; Никитин 1988: 28–30; 42–43], и в целом продвижение русских казаков и служилых людей все дальше на Восток в XVI и XVII веках происходило по одному и тому же сценарию: «исследование и заселение земель, покорение местных племен и строительство укрепленных острогов» [Hughes 1990: 210]161. Из-за жадности русских промышленников и ясака, собираемого казаками, местное население часто восставало и нападало на остроги. Однако в условиях северной тайги эти восстания, как правило, быстро затухали, столкнувшись с бюрократической мощью Русского государства, неуклонно расширявшего сферу своего влияния все дальше на восток вплоть до самого Тихого океана.
Однако в отличие от ситуации в северной Сибири русская экспансия на юго-восток вдоль границы Казахской степи происходила медленно и с трудом даже в петровское время. Здесь Русское государство столкнулось с ожесточенным и неутихающим сопротивлением со стороны различных степных народов. Стратегия царского правительства заключалась в том, чтобы собрать как можно больше информации об этих племенах и убедить казахов и их соседей совместно оберегать древние, но все еще активно используемые торговые пути. Однако из-за постоянных войн всех этих племен между собой этот план потерпел наудачу; попытки Москвы тем временем обратить местное мусульманское население в православие еще сильнее восстанавливали кочевников против русских. В результате все южно-сибирское приграничье было зоной постоянных военных конфликтов [Khodarkovsky 2002: 147–148; Ходарковский 2019; Проскурякова 1998: 103–140; Gibson 1969: 4–8]. Только в XVIII и XIX веках русское правительство изыскало возможность для строительства оборонительных линий к востоку от Урала. Благодаря этому Российская империя смогла, наконец, установить более надежный контроль над этими территориями [Gorban 1984: 177–178; Горбань 1953].
Вся эта экспансионистская деятельность медленно истощала военные и административные ресурсы Русского государства. Установление контроля над Средним и Нижним Поволжьем, Сибирью и Внутренней Азией не являлось в XVII веке первостепенной задачей русской политики – ни внешней, ни военной. Тем не менее в конце XVII столетия эта экспансия привела к столкновению России с другой большой и агрессивной империей – Китаем. Чтобы утвердить свое присутствие в Забайкалье, Русским государством в 1653 году была построена крепость, официально названная в 1659 году Нерчинским острогом. Оттуда русские промышленники и небольшие казачьи отряды двинулись на юг в долину Амура; к 1650–1651 годам в среднем течении Амура был построен и сразу сожжен городок Албазин; Албазинский острог, служивший пограничной крепостью, был восстановлен усилиями России только в 1665 году. Однако в 1685 году цинские войска напали на этот русский опорный пункт и взяли его. Хотя вскоре казаки отвоевали Албазин обратно, китайцы не хотели уступать русским Приамурье и особенно упорно препятствовали заключению русскими союза с Джунгарским ханством162. После получения известий об этом конфликте из Москвы для заключения договора с империей Цин было отправлено посольство во главе с Ф. А. Головиным. Следуя полученным инструкциям, он пошел на территориальные уступки, но добился включения в текст соглашения выгодного для России положения о торговле. По Нерчинскому договору, подписанному в августе 1689 года, Россия официально отказалась от претензий на долину Амура163. Это событие совпало по времени с безрезультатным походом против Крымского ханства. Впрочем, новости с востока доходили до столицы нескоро, поэтому утрату Приамурья, в отличие от неудачи в Крыму, нельзя считать одной из причин политического кризиса, приведшего к падению правительства Софьи.
При этом не стоит преуменьшать значение восточной экспансии – как в Поволжье, так и в Сибири – для Русского государства. Безусловно, Москва воспринимала Китай как второстепенного, если не третьестепенного противника. Центральное место в степной политике России занимало временами переходящее в войну соперничество с Османской империей за контроль над огромными территориями от Украины до Уральских гор, которое длилось всю последнюю четверть XVII столетия. Однако Москва не прекращала вкладывать средства в освоение Сибири и усиление там своего военного присутствия. Во-первых, все эти годы торговля сибирскими мехами приносила казне большие деньги, и лишиться этого источника доходов было крайне нежелательно. Во-вторых, все, что происходило на востоке степи, особенно действия калмыков, непосредственно влияло на положение дел на степном западе – в землях ногайцев, крымских татар и донских казаков.
Восстание
К 1660-м годам численность казаков, проживавших в низовьях Дона, резко увеличилась. В эти земли бежало много людей из центральных и южных областей Русского государства и даже из Украины. Однако по мере того, как на Дону становилось все больше казачьих станиц, казакам становилось все труднее обеспечивать себя за счет скудного сельского хозяйства, набегов и торговли. Царское правительство регулярно отправляло из Воронежа вниз по реке суда с зерном и другими припасами, однако объемы этих поставок были недостаточно велики: Москва никогда не ставила перед собой задачи накормить все население Нижнего Подонья. К концу 1660-х годов, когда Тринадцатилетняя война уже близилась к завершению, новые поселенцы на Дону жили намного хуже, чем казаки Войска Донского, наслаждавшиеся сравнительным благополучием.