– Сделай одолжение, – сказал рыцарь и добавил свое неизменное «пошевеливайся».
Они молча пошли дальше и примерно к полудню достигли моста. Он нависал над извилистой звонкой речушкой, которая распевала свои песни у подножия Сторожевых Пиков и затем бежала вдоль Большого Южного Пути до самой реки Белая Ярость. Мост был достаточно широк, чтобы по нему могли проехать фургоны, упряжки лошадей или пройти потоки людей.
В прежние дни движение по мосту было бесплатным, но по мере того, как оно становилось интенсивнее, поддержание переправы в порядке требовало все более серьезных сумм. Власти в Утехе устали постоянно латать дыры в городском бюджете, возникавшие из-за ремонта моста, и учредили специальную мостовую подать. С этой целью у входа на мост поставили воротца, а рядом будку для сборщика пошлины. Плату установили очень скромную. Речка, над которой нависал мост, была мелкой, и во многих местах путешественники могли бы перейти ее вброд, но берега были крутыми и скользкими; и уже не один фургон сорвался с них в воду вместе с поклажей. Большинство путешественников предпочитали платить пошлину.
В то утро рыцарь и кендер были единственными, кто оказался на берегу реки. Сборщик подати завтракал в своей будке, а рядом, привязанные к тополю, стояли две лошадки. Тут же на траве дремал молодой парень, по одежде и запаху которого можно было догадаться, что он конюх. Одна из лошадей была вороной масти (ее блестящая шкура так и лоснилась на солнце) и довольно норовистой – она беспрестанно фыркала и то и дело натягивала поводья, как будто хотела проверить их прочность. Другая лошадка оказалась чудесным пони, крохотным, серым в яблоках, с ясными глазками и торчащими ушками. Его густая шерсть доставала почти до копыт.
При виде этой прелести странное удушье мгновенно испарилось из груди Таса. Пони тоже смотрел на него во все глаза, радостно и как будто лукаво.
– Она моя? – выдохнул Тас.
– Нет, – хладнокровно ответил Герард. – Я всего лишь нанял этих лошадей на время путешествия.
Рыцарь подошел к конюху, толкнул его, и тот проснулся. Потягиваясь и зевая, он объяснил, что за лошадей, сбрую и одеяла полагается тридцать монет, из которых десять будут возвращены, если лошади вернутся целыми и невредимыми. Герард вынул кошелек и рассчитался. Парень, все время стараясь держаться подальше от кендера, взял монеты, тщательно пересчитал их и засунул куда-то под рубашку.
– Как зовут пони? – восхищенно спросил Тас.
– Малыш Серый.
Тас чуть нахмурился:
– Какое простое и неинтересное имя! Не много же нужно воображения, чтобы такое придумать. Можно было бы изобрести что-нибудь покрасивее. А как зовут вороного?
– Черныш. – Парень невозмутимо ковырял в зубах соломинкой.
Тассельхоф разочарованно вздохнул.
Сборщик пошлины высунулся из своей будки и принял причитавшиеся ему деньги. Управившись, он принялся разглядывать рыцаря и кендера с таким живым любопытством, будто приготовился провести остаток утра, обсуждая, кто они такие и куда держат путь.
Но отрывистые «угу» и «гмм» Герарда были единственным, чего он достиг. Рыцарь усадил Таса на пони, который тут же повернул к седоку головку и посмотрел на него с таким видом, словно они уже совершили вместе несколько великолепных путешествий и хранят много общих секретов. Сам Герард приторочил таинственный мешок и завернутый меч позади седла, надежно привязал их, затем, взяв в руку поводья пони, сел верхом на свою лошадь, и они направились к мосту, оставив сборщика пошлины в печальном одиночестве.
Рыцарь скакал впереди, Тас позади, вцепившись скованными руками в поммель седла своей чудесной лошадки. Черныш, казалось, так же не любил пони, как Герард не любил Таса, – возможно, потому, что из-за Малыша ему приходилось двигаться таким недостойно медленным шагом, возможно, потому, что он вообще был животным строгих правил и слегка стыдился игривости пони. Как бы то ни было, если Серый из чистой забавы выкидывал один-два курбета или останавливался, чтобы попробовать на вкус придорожные лютики, вороной тут же поворачивал голову и окатывал пони холодным взглядом.
Они проскакали пять миль, когда Герард дал команду остановиться. Он привстал в стременах и оглядел дорогу. Они не встретили ни единого путешественника с тех пор, как пересекли мост, да и сейчас дорога была совершенно пустынной. Спешившись, Герард скинул с себя плащ и, скатав, сунул во вьюк. Его черные доспехи сверкали, а нагрудник был украшен черепом и мертвой лилией – эмблемой Рыцарей Тьмы.
Тас замер в восхищении.
– Какой у тебя чудный костюмчик! Ты так и сказал Повелителю Уоррену, что будешь путешествовать как рыцарь, только не сказал какой. Можно, я тоже наряжусь рыцарем? То есть, конечно, Неракским Рыцарем? Ой, нет, нет, я все понял! Я буду твоим пленником! – Тассельхоф был ужасно горд, что так хорошо все вычислил. – Это будет еще забав… я хочу сказать, будет еще интересней, чем я думал.
Лицо Герарда оставалось серьезным.
– Это не увеселительная прогулка, кендер. – Его голос звучал еще строже, чем обычно. – От тебя зависят и твоя, и моя жизнь, равно как и успех всего дела. Возможно, мне не следует доверять тебе такие важные вещи, но у меня нет другого выхода. Скоро мы прибудем на территорию, принадлежащую Неракским Рыцарям. И если ты одним словом обмолвишься о том, что я Соламнийский Рыцарь, то меня арестуют и казнят как шпиона. Предварительно подвергнув пытке, чтобы выведать то, что мне известно. У них принято растягивать людей на дыбе. Тебе никогда не приходилось видеть, что это такое, а, кендер?
– Никогда, но один раз, когда Карамон стал делать гимнастику, он сказал, что это прямо как на ды…
Герард, не обращая внимания на его слова, продолжал:
– Они привязывают руки и ноги человека к дыбе и начинают тянуть их в разные стороны. Колени, локти, запястья, щиколотки, все кости выскакивают из суставов. Боль бывает невообразимой, но вся красота пытки заключается в том, что человек от этого не умирает. Они могут держать несчастных на дыбе по нескольку дней, и те, хотя и испытывают неимоверные страдания, продолжают жить. К тому же после пытки человек на всю жизнь остается калекой. Его даже на эшафот приходится тащить на руках, а чтобы повесить, они должны подставить стул. И если ты проговоришься, то эти мучения ждут меня, кендер, понимаешь?
– Понимаю, – ответил Тас. – И хоть ты не любишь меня – а я должен признаться, что мне это ужасно обидно, – я не хочу, чтобы тебя мучили на дыбе. Кого-нибудь другого – еще ладно, я, может, и посмотрел бы на это – никогда не видел, как кости выворачиваются из суставов, – но не тебя.
Герард, казалось, не оценил такого великодушия:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});