Ровно час. Женщина за конторкой открывает ящик, вынимает коричневый бумажный пакет и достает из него несколько сэндвичей, яблоко и «Милки Вэй», а следом — пластиковую бутылочку свежевыжатого апельсинового сока.
— Простите, — говорит Салим, — не могли бы вы позвонить мистеру Блэндингу и сказать, что я все еще жду?
Она поднимает глаза с таким выражением, словно не ожидала его здесь увидеть — будто бы они не сидели в пяти футах друг от друга в течение последних двух с половиной часов.
— У него обеденный перерыв, — говорит она. — У дего обедеддый берерыв.
Салим знает, просто нутром чует, что мужик с незажженной сигарой и был Блэндинг.
— А когда он вернется?
Она пожимает плечами, откусывает сэндвич.
— У него весь день расписан, — говорит она. — У дего безь день разбизан.
— Он примет меня, когда вернется? — спрашивает Салим.
Она пожимает плечами и сморкается.
Салим хочет есть, чем дальше тем больше, он чувствует себя обманутым и обессиленным.
В три часа женщина бросает на него взгляд и говорит:
— Од де бердёцца.
— Что, простите?
— Бизтер Блэддигг. Од зегодня бодьше де бердёцца.
— Я могу назначить встречу на завтра?
Она утирает нос.
— Бам дуждо базбанидь. Бзтречи даздачаюца долько ба тедефоду.
— Понятно, — говорит Салим. И улыбается: в Америке, твердил ему Фуад там, в Маскате, продавец без улыбки все равно что без одежды. — Тогда я завтра позвоню.
Он берет чемодан с образцами и спускается по длинной лестнице на улицу, где вместо холодного дождя начинает идти мокрый снег. Оценив перспективу долгого возвращения в гостиницу на 46-й стрит, по холоду, с тяжелым чемоданом, он подходит к краю тротуара и машет рукой приближающимся такси, не обращая внимания на то, горит на крыше лампочка или нет, но все они проезжают мимо.
Одно такси даже прибавляет скорость; колесо попадает в выбоину и грязная ледяная вода брызжет Салиму на пальто и брюки. На одно мгновение он задумывается, не броситься ли ему под колеса какого-нибудь большого автомобиля, но решает, что зять сильнее расстроится из-за чемодана с образцами, чем из-за него самого, и что горевать о нем будет только любимая сестра, жена Фуада (для отца с матерью он всегда был обузой, а его романтические увлечения были по необходимости недолгими и относительно анонимными): к тому же он не уверен, что машины едут с достаточной скоростью, чтобы сбить его насмерть.
Тут возле него останавливается порядком битое желтое такси, и Салим, радуясь, что сможет наконец прервать цепочку размышлений, залезает в машину.
Заднее сиденье заклеено серым скотчем-герметиком; на полуопущенной плексигласовой перегородке висят объявления, одно предупреждает о запрете курить в салоне, другое сообщает о стоимости проезда до аэропортов. Какая-то знаменитость, о которой он даже не слышал, записанным на пленку голосом напоминает ему о необходимости пристегнуть ремень безопасности.
— Отель «Парамаунт», пожалуйста, — говорит Салим.
Таксист что-то бурчит себе под нос, резко берет в сторону от обочины и встраивается в движение. Он небрит, на нем толстый серый свитер и черные пластиковые солнцезащитные очки. На улице пасмурно, сгущаются сумерки: у шофера, должно быть, проблемы со зрением, думает Салим. Дворники размазывают по стеклу уличный пейзаж: вместо четкой картинки — световые пятна и серые разводы.
Прямо перед ними, откуда ни возьмись, проскакивает грузовик, и таксист, поминая бороду пророка, шлет водителю грузовика проклятия.
Салим пытается прочесть имя на приборной панели, но не может разобрать ни буквы.
— Скажи, друг, ты давно работаешь таксистом? — спрашивает Салим на родном языке.
— Десять лет, — на том же языке отвечает водитель. — Ты откуда?
— Из Маската, — говорит Салим. — Это в Омане.
— В Омане? Я там был. Давно. Ты когда-нибудь слышал о городе Убар? — спрашивает таксист.
— Конечно слышал, — говорит Салим. — Затерянный Город Башен. Его нашли в пустыне, лет пять-десять назад, точно не помню. А ты участвовал в раскопках?
— Вроде того. Славный был город, — говорит таксист. — По ночам там обычно по три, а то и по четыре тысячи человек вставали лагерем: любой путник останавливался, чтобы отдохнуть в Убаре, и музыка там звучала, и вино лилось рекой, и река там тоже текла — поэтому и город стоял.
— Я об этом слышал, — говорит Салим. — А когда он погиб, тысячу лет назад? Или две тысячи?
Таксист не отвечает. Они останавливаются на красный свет. Когда зажигается зеленый, таксист не трогает с места, игнорируя немедленно раздающийся позади нестройный рев гудков. Салим нерешительно просовывает руку в щель над перегородкой и тормошит водителя за плечо. Тот резко, рывком вскидывает голову, дает по газам, и они, петляя, переезжают через перекресток.
— Сукаблянах, — ругается водитель по-английски.
— Ты, должно быть, очень устал, друг, — говорит Салим.
— Да я уже часов тридцать сижу за баранкой этого Аллахом забытого такси, — говорит водитель. — Это перебор. А спал всего пять часов, и перед этим еще четырнадцать крутил баранку. Перед Рождеством с такси напряженка.
— Надеюсь, ты хотя бы прилично заработал, — говорит Салим.
— Куда там! — вздыхает водитель. — Сегодня утром вез одного мужика от Пятьдесят первой стрит до Ньюаркского аэропорта. Только мы приехали, он как выскочит — и бегом в аэропорт, больше я его не видел. Плакали мои пятьдесят долларов, да еще самому пришлось платить за обратную дорогу.
Салим кивает.
— А я сегодня без толку полдня ждал встречи с одним человеком. Зять меня ненавидит. Я уже неделю в Америке, но так ничего и не продал, только деньги проедаю.
— А что ты продаешь?
— Дерьмо всякое, — говорит Салим. — Бессмысленные побрякушки да безделушки, сувениры для туристов. Страшное, дешевое, жуткое, никчемное дерьмо.
Таксист резко выворачивает руль вправо, что-то объезжает и снова движется по прямой. Салим удивляется, как он видит, куда ехать: в сумерки, в дождь, да еще в темных очках с толстыми стеклами.
— Дерьмо, значит, продаешь?
— Да, — говорит Салим, и его охватывает страх и ужас оттого, что он сказал правду.
— И никто не покупает?
— Нет.
— Странно. А зайдешь в магазин — все полки дерьмом завалены.
Салим нервно улыбается.
Впереди улицу перегораживает грузовик: перед ним стоит красномордый коп, кричит и размахивает руками, показывая, что объезжать нужно по соседней улице.
— Поедем другим путем, в объезд, по Восьмой авеню, — говорит таксист. Они сворачивают и оказываются в чудовищной пробке. Гудки исполняют какофонический концерт, но машины и не думают двигаться с места.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});