— Нужно забрать тела наших погибших воинов и предать их земле, — проговорил, выступая вперед, градоправитель Эмхеб.
— Люди не должны жертвовать жизнью ради умерших. Сначала возьмем город в кольцо.
Египтяне разбили лагерь вокруг городских стен, держась подальше от стрел, разложили шатры, и хранитель печати Неши занялся распределением провианта.
По приказу царицы передовые отряды во главе с Усачом и Афганцем расположились на севере, ближе к реке, чтобы проследить, как бы гиксосы не прислали к городу подкрепление и не напали внезапно на осаждавших.
После захода солнца Яхмес, сын Абаны, с десятком смельчаков подобрался вплотную к стенам. Им удалось перенести в лагерь останки убитых товарищей, а также троих тяжелораненых. Их поместили на барку, ставшую походной лечебницей. Кошечка начала выхаживать пострадавших.
— Похоже, стены Неферуси крепкие, — заметил градоправитель Эмхеб. — Если мы непременно хотим взять город, осада продлится долго.
— Я пока что вернусь на судно, — решил Камос.
В пику осадившим город повстанцам и в знак пренебрежения к опасности Тита, сын Пепи, устроил роскошный пир во дворце. Вместе с прекрасной супругой он восседал во главе стола.
— Ну что ты хмуришься, Анат? Даже если ты не в духе, сделай вид, что тебе весело.
— Разве ты забыл, что к городу подступил враг?
Медведь с аппетитом обгладывал гусиную ножку.
— Жалкая горстка бунтовщиков недолго продержится. Угроза невелика.
— Ты уверен?
— Гиксосы не замедлят прислать нам подкрепление. Завтра же на рассвете этих дурней атакуют с тыла и передавят всех до единого. Впрочем, нет. Пусть оставят парочку в живых. Я пошлю их в Аварис, в дар правителю Апопи. Уж он натешится, их пытая. А потом в благодарность осыплет меня милостями. Так что, по существу, нападение безмозглых мерзавцев нам на руку. Победив их, я упрочу свое положение.
Музыканты играли уныло, без малейшего вдохновения. Выводили на флейтах и арфах такую монотонную, назойливую мелодию, что градоправитель Тита, сын Пепи, в бешенстве их прогнал.
— Пошли вон, ничтожества!
Музыканты ушли.
Анат по-прежнему тревожилась, слова мужа не успокоили ее.
— Ты, правда, сумеешь защитить город?
— Я уже расставил по стенам лучников, ни одна собака не сунется. Успокойся, душечка, никакой опасности нет!
— Ты уверен, что гиксосы — непобедимые воины?
— Гиксосы непобедимы, не сомневайся.
Камос в тревоге ходил из угла в угол, словно запертый в клетку зверь. Он все думал, как сохранить жизнь своим воинам и в то же время взять город. Но не мог придумать. Задача казалась неразрешимой. Напряженные размышления ни к чему не привели. В конце концов он вышел на палубу и увидел мать, в раздумье смотревшую на закат.
— Какое решение ты принял, сын мой?
— Я не могу принять решения. Затяжная осада охладит пыл египтян и замедлит наше наступление на север, а ведь мы двигались столь стремительно! Поспешный штурм окончится неудачей и унесет много жизней.
— Вот о том же раздумывала и я.
— Что ты посоветуешь мне?
— Не знаю. Сегодня ночью я буду молиться богу луны Хонсу и вопрошать его. Он ведает временем, знает волю небес и пошлет нам знамение, дабы мы не сбились с пути. Спи спокойно, сын мой.
Афганец и Усач почуяли неладное и решили спуститься вниз по Нилу в легких лодках, взяв с собою десяток опытных искусных воинов. Плыли себе тихонько, не торопясь, вглядываясь во тьму и чутко прислушиваясь.
— Они здесь, — прошептал Усач. — Вот видишь, мы с тобой не ошиблись.
У самого берега стояли на якоре две барки гиксосов.
Дозорных не было видно. Должно быть, они беспечно ушли со своих постов. Прочие высадились на сушу и спокойно отдыхали, полагая, что здесь некого бояться: враг сосредоточился у стен Неферуси, а туда предстояло приплыть лишь на следующий день.
Усач отправил одного из воинов обратно в лагерь за подкреплением. Оба передовых отряда разбили шатры поближе к реке и ждали сигнала в полной боевой готовности.
Через некоторое время все были в сборе.
— Сначала займемся барками, — решил Афганец. — Пусть лучшие ныряльщики бесшумно подплывут к ним, незаметно вскарабкаются на корму и перебьют оставленных дозорных. Как только справитесь, готовьте барки к отплытию. Да, и пришлите к нам гонца, мы будем ждать вестей.
Если дозорных не удастся застать врасплох и захват барок окончится неудачей, гиксосы поднимут тревогу, всполошатся, примутся прочесывать окрестности. Тогда кровопролитного боя не избежать.
Все напряженно вглядывались во тьму. Казалось, время остановилось.
Наконец из воды вынырнул воин.
— Мы победили. Барки наши. Там ни одного гиксоса не осталось.
— Окружаем тех, что на берегу. Заходим с трех сторон. Как только они уснут, нападаем! — приказал Усач.
Камосу не спалось. Он все думал об отце и чувствовал невыносимую боль, будто это его, а не Секненра изрубили в бою. По правде сказать, бессонница мучила его с тех пор, как он стал фараоном. Юноша отдыхал не больше двух часов в сутки, однако силы его не иссякали.
В дверь постучали.
— Государь! Приближаются две вражеские барки! — сообщил градоправитель Эмхеб.
Камос выбежал на палубу. Кто мог предугадать, что враг отважится плыть ночью, в непроглядной тьме, хотя это смертельно опасно? Поздно сокрушаться, пора готовиться к бою.
Поднявшись по тревоге, египтяне мигом взялись за дело. Вдруг кто-то крикнул:
— Глядите! Это же Усач! Размахивает факелом на мачте!
Все вздохнули с облегчением.
Две барки осторожно причалили к берегу.
Воины праздновали победу и поздравляли смельчаков.
— Государь! — доложил Афганец. — Египетский флот увеличился. Отныне у нас под началом еще две барки. А вот предатель Тита напрасно ждет подкрепления. Помощь не подоспеет.
— Молодцы! Отлично сработано!
— Мы напали на врагов, когда те спали. У нас трое убитых и пятнадцать раненых.
— Их раны перевяжут. А вы пока отдохните.
— Отдыхать нам некогда — штурм на рассвете. Едва успеем перекусить!
Фараону нечего было на это ответить.
Когда первые лучи солнца пронзили тьму, к нему подошла царица. Хотя Яххотеп не спала всю ночь, она выглядела на удивление бодрой и радостной.
— Матушка, что ответил бог Хонсу?
При этих словах в небе показался ястреб с пестрыми крыльями. Огромными, на мгновение заслонившими все вокруг. Он поднялся с востока.
— Теперь я тоже видел его знамение, — сказал Камос. — Видел собственными глазами и, кажется, понял.