– Стой! – Костыль поднимает руку в предупредительном жесте, известном каждому, кто смотрел голливудские боевики про «морских котиков».
Я послушно замираю, вытягиваю шею.
– Что?
– Дом. Или сарай. Крыша торчит.
– Деревня?
– Не похоже. Жди, я скоро. – И Костыль, не дожидаясь возражений, исчезает среди деревьев.
Прижав к груди контейнер, сажусь на выпирающий корень, приваливаюсь голой спиной к шершавому стволу. Тут хотя бы тенек, можно перевести дух и дать отдых распухшим, покрасневшим ногам.
Не знаю, сколько проходит времени – двадцать минут или все полчаса? Костыль появляется внезапно, лицо, как обычно, непроницаемо.
– Это хутор. Дом, сараи, амбар, хлев. Хозяева вроде в поле, я никого не увидел. – Он говорит тихо, быстро, четко выдавая информацию. – Собаки нет. Нам нужны обувь, одежда, еда, вода. Шум не поднимать, ничего лишнего не брать. Пошли!
Мы выходим к сараю, продираемся через живую изгородь, исцарапавшись о колючки. Костыль прав – на хуторе пусто. У дома бродят длинношеие пучуки, что-то вроде наших индюшек или цесарок. Пучуки – самая распространенная в Центруме домашняя птица. У них вкусное мясо, их пухом набивают подушки и подкладки зимних курток – получается очень теплая одежда, в которой можно спать хоть на снегу.
– Стой здесь, – говорит Костыль и скрывается за приоткрытыми дверями сарая. Томительно тянутся минуты. Неожиданно в хлеву мычит какая-то скотина. В Центруме есть коровы, но в основном на востоке, в Аламее, Оннели и Сургане. Здесь крестьяне держат по большей части овец, свиней и суро – это такие большие ламы, мохнатые и агрессивные. Своими раздвоенными копытами суро может запросто забить насмерть взрослого мужчину.
Появляется Костыль. В руках – вилы и моток веревки.
– Больше ничего полезного, – говорит он. – Идем в дом.
Мы по краю двора перебегаем к крыльцу. На замочном кольце висит красная веревочка – знак, что хозяев нет дома. Воровство среди сельских жителей везде считается большим грехом, в пустой дом чужие просто не заходят. Мы нарушаем это правило – и становимся вне закона, как конокрады, но выбора у нас нет.
– Сядь у крыльца, – приказывает Костыль. – Смотри по сторонам. Если что – стукни в окно, только тихо, один раз. Я пошел.
Он бесшумно открывает дверь и исчезает внутри. Опять ожидание, нудное, тревожное. Как на войне…
Двадцать второго июняРовно в четыре часаКиев бомбили, нам объявили,Что началася война…
Вообще война – это всегда ожидание. Ты ждешь, что тебя убьют. Ты ждешь боя, вначале первого, затем – очередного. Ты ждешь, когда начнется наступление или отступление или, как говорят сейчас, передислокация. Днем ждешь вечера. Ночью – утра. Ждешь обеда, ждешь ротации, когда стоишь на блокпосту. Ждешь возможности докурить сигарету, которых всегда не хватает, поэтому их курят по двое, по трое, а иногда и по десять человек. Ждешь новостей, писем из дома, хотя сейчас их, видимо, заменили СМС и телефонные звонки, все же прогресс не стоит на месте.
И еще: на войне и ты, и все вокруг тебя всегда ждут самого главного – когда война закончится. Вот именно это ожидание выматывает сильнее всего, потому что оно с тобой всегда – и днем, и ночью, и в бою, и когда ты, обжигая губы, держишь щепочками крохотный окурок «Примы», втягивая в себя драгоценный дым.
А еще война – это всегда грязь. Ты весь в грязи, все вокруг – тоже. Запах пота и мочи сопровождает тебя все время, под ногтями – черные полоски, которые писатели романтично именуют «траурными каемками». Щетина колет шею, на загривках у многих фурункулы – пот пропитывает ворот хэбэшки, ворот натирает кожу, в рану попадает инфекция – и готово. Фурункулы болят иногда хуже, чем зубы, – острой, дергающей болью, от которой нет спасения.
На войне все время нужно что-то носить. Во-первых, собственное снаряжение – автомат, штык-нож, гранаты, фляжку, саперную лопатку, противогаз, аптечку, бронежилет, разгрузку, патроны, рюкзак с НЗ и дополнительным боезапасом, сменными портянками или носками и выменянной у старшины банкой сгущенки. Во-вторых – короба с патронами для пулемета, сам пулемет, ПКМ, например, который весит под восемь килограммов, ВОГи для подствольников, ствол, «ноги» или опорную плиту ротного миномета, ПЗРК, гранатометы, выстрелы к ним, а также тушенку, дрова, котлы, термоса, носилки с ранеными, ящики с боеприпасами или медикаментами – и еще массу самых разнообразных вещей. На войне все всегда «ездит» на солдатском горбу – это аксиома. Именно поэтому на войне тяжелее всего дрищам и дохлякам, которых медики именуют астениками.
Ну и еще про войну хорошо в одной песне сказано, кто-то из наших сочинил, а потом уже все, кому не лень, петь стали:
Ну, вот и все. Остались мы –Я и Андрюха с Костромы,В живых на блокпосту среди акаций.Есть пулемет, есть автомат,Есть мой подствольник без гранат,И есть, конечно же, комбат, но тот – по рации.Комбат по рации кричит:«Всем действовать по плану «Щит»!»А нам с Андрюхой все равно – что щит, что меч…Наш лексикон предельно прост,Идет атака на блокпост,Нам не до планов, нам бы головы сберечь.Горящих скатов черный дым,Орем: «Спецназ непобедим!»,Хоть черным стал АндрюхинКраповый берет. И у его КПВТ[8]Уж интонации не те:Как говорится, чем богат – другого нет.Я посчитал сквозь эту тьму –Примерно сорок к одному,А это – пуля или плен, одно из двух.Мы оба поняли – хана,Но тут… очнулся старшина.И матом поднял наш почти упавший дух!Я слышу, он орет сквозь дым:«Ща рукопашную дадим,Ядрена сила, чтоб твою державу мать!Вот этот краповый берет –Бесплатный пропуск на тот светДля тех скотов, что захотят его сорвать!»А дальше было как во сне:Пришли ребята на броне,Кругом свои, и наша кончилась война.А мы стоим как дураки –Спина к спине, в руках – штыки.Акации, блокпост и тишина…И что-то говорит комбат,И мы смеемся невпопад,И матерится, как сапожник, старшина –Мы были здесь и не сдались,Но пятерых не дождались –Кого-то – мать, кого-то – дочь, кого – жена…Я поднимаюсь во весь рост,За мной расстрелянный блокпост,И сам не верю, что я цел и невредим.И краскою на блокпосту,Чтоб было видно за версту,Я написал: «Спецназ непобедим!»
Вот примерно так там все и было… У нас с Костылем ситуация, с одной стороны, получше, чем на войне, а с другой – мы в полной заднице. Когда вокруг тебя люди с автоматами, воюющие на той же стороне, что и ты, ты как бы перекладываешь на них часть своих тревог и волнений. Еще часть, причем большую, берут на себя отцы-командиры. Среди них встречаются, конечно, и самодуры, и просто откровенные дураки, способные загнать подчиненных на тот свет скорым маршем, но тем не менее главная сила настоящей регулярной армии – властная вертикаль. Ты исполняешь то, что приказали, и чем четче и лучше ты это делаешь, тем быстрее твоя армия победит. Это тоже аксиома. За тебя думают другие, и от этого ты немного крепче спишь и точнее стреляешь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});