Читать интересную книгу Взрыв - Илья Дворкин

— Вернулась? — спросил он. — Где ты была?

— Ты помнишь Катькин сад, сенбернара, апельсин? И весь этот день? Я была там, — ответила Таня.

 

Никита почувствовал, что самолет пошел на снижение — заложило уши. Значит, скоро Каспий.

Никита сидел, прикрыв глаза. Со стороны казалось — спит. Мирно спит молодой человек со спокойным, загорелым дочерна лицом.

Стюардесса на миг задержалась около него, но будить не стала, пусть спит человек.

«Странное лицо, — подумала она, — какое-то заострившееся и словно обугленное».

Она пошла дальше.

Никита глаз не открыл. Почему с такими подробностями помнится самый первый день на границе? И тот разговор слово в слово, до самого незначительного жеста, самой неуловимой интонации?

Потому ли только, что первые впечатления самые яркие?

Или же это ненавистное, трижды проклятое слово — терьяк, звучащее, как хруст ломающейся кости, служит катализатором в его воспоминаниях, помогает восстановить тот день по минутам, секундам?

Терьяк... Белая смерть, хотя он совсем не белый, а бурый, как засохшая кровь.

За разговорами незаметно подошли к сторожевой вышке, присели на плоский обломок скалы у ее подножия.

Метрах в десяти была граница. В этом месте она проходила по гребню горной гряды, дальше начинался крутой спуск, переходящий в обширное плато — безрадостное, без единого деревца, густо усеянное скальными обломками.

Кое-где виднелись разбросанные в беспорядке плоские приземистые дома.

— Так вот она какая — заграница... — сказала Таня.

— Нравится? — Капитан улыбнулся.

— Нет. Унылое какое-то место...

— Время сейчас такое, холодно еще. Погодите, летом зазеленеют поля, веселее будет. Летом здесь благодать. Внизу жарища, духота, а здесь хорошо. Ну как, на вышку будем подниматься?

— Конечно! Пошли быстрее, — заторопилась Таня.

— А вот быстрее не стоит, пойдем потихоньку. Вам сейчас лучше все делать неторопливо, пока не акклиматизируетесь.

Бабакулиев идти отказался.

— Неинтересно, сто раз видел, пойду делами займусь. Нам ведь завтра работать, — сказал он Никите и побежал вниз, легко перескакивая с камня на камень.

— Вот черт легконогий, — с завистью пробормотал капитан, — скачет, что твой джейран.

Таня засмеялась:

— Джейран! Звучит! А скажи, горный баран — совсем другое дело, обидно. Баран все-таки, хоть и горный.

— А есть здесь они — джейраны? — спросил Никита.

— Ха! Еще какие! Зайдите ко мне, покажу рога — ахнете. Вот погодите, выберем время, возьмем Авеза, у нас есть лицензия на отстрел, и он здесь каждую тропиночку знает — охотник заядлый, и отправимся на джейранов.

— А я? А мне можно? — спросила Таня.

— Тоже охотница?

— Нет. Я еще ни разу не пробовала, но очень хочется.

— Ну, если очень хочется — устроим это дело. Вот сходите с солдатами на стрельбище, карабином овладеете, и возьмем вас на охоту.

У Татьяны глаза загорелись.

— Карабином? Настоящим, боевым?

Никита и капитан переглянулись, засмеялись.

— Настоящим. Есть у нас легкий, кавалерийский, — в самый раз вам будет.

— Диана-охотница, — хмыкнул Никита.

— Татьяна-охотница, — поправила Таня.

Они медленно, не торопясь поднялись на первую площадку вышки, передохнули и полезли дальше. Ветер продувал насквозь.

На самом верху в маленьком помещении, похожем на крошечную каюту, было тепло. Солдат-пограничник четко доложил капитану обстановку, передал бинокль.

Вдалеке виднелся довольно большой поселок. Дома лепились близко друг к другу. Крестьянин пахал землю. Когда Никита приложил бинокль к глазам, он увидел, что пахарь налегает на ручку сохи, а тащит ее понурый ослик. Видно было, что соха едва царапает сухую землю.

— Да-а, землица у них не больно щедрая, — сказал Никита.

— Мало земли, — подтвердил капитан, — вкалывают до седьмого пота, трудяги, а толку мало. Плохо живут, бедно.

В сторону границы шел солдат в долгополой шинели голубовато-серого цвета. На круглой шапке отчетливо видна была большая кокарда, что-то вроде орла. За спиной торчала винтовка.

— Жандарм, — пояснил капитан, — какой-то новенький, я его не знаю.

— А остальных всех знаете? — спросила Таня.

— Конечно. И жандармов, и жителей поселка. От мала до велика. — Капитан повернулся к дежурному: — А что мотоциклист?

— Суетится. Шастает из дома в дом, да что-то быстро он оттуда выходит, вроде бы не больно привечают. А недавно переоделся, вдоль самой границы гулял. Конспиратор!

— А что?

— Да он с ишаком к осыпи притопал. У ишака две корзины через спину. Ну, как обычно. А мотоциклист щебенку стал в корзины грузить. Только сдается мне, товарищ капитан, этот грузчик первый раз в жизни лопату в руках держит.

— Интересно, — капитан хмыкнул, — занятно получается. Смена когда?

— Через двадцать минут.

— Рашидов?

— Так точно, товарищ капитан!

— Ну, я с ним потолкую, но и ты не торопись уходить. Подробно все ему расскажешь.

— Слушаюсь, товарищ капитан!

Они шли обратно на КПП, капитан притих, хмурился, о чем-то думал.

— Третий раз за последнюю неделю появляется этот тип. Прикатит на мотоцикле, бегает, мельтешит, а зачем, непонятно. А тут еще этот фарс с переодеванием.

— Думаете, что... — начал Никита.

— Нет. Не думаю. Слишком все топорно.

— Тогда почему вы беспокоитесь?

— Обязанность моя — обо всем здесь беспокоиться. Может, и нет ничего, какой-нибудь коммивояжер ездит с образцами... Или к родственникам погостить кто приехал. Но ведет себя непонятно, а этого быть не должно.

Стремительно наступали сумерки. Когда поужинали, выпили по случаю приезда бутылочку вина, совсем стемнело.

Наступила первая ночь на границе, первая ночь новой жизни в новом доме.

Так прошел этот нескончаемо долгий день.

 

Самолет приземлился в Каспие, надо было выходить, ждать предстояло минут сорок.

Над раскаленным полем аэродрома дрожал горячий воздух, иногда под порывом ветра марево раскачивалось, и тогда самолеты, служебные постройки, заправщики казались смазанными, нереальными.

Никита забрел в чайхану. Крытая гофрированным пластиком чайхана была миниатюрной моделью предбанника ада. В розовой духоте, обливаясь горячим потом, сидели невозмутимые люди в стеганых халатах и вливали в себя пиалу за пиалой кок-чай.

Между столами сновал с расписными чайниками в руках бойкий разбитной чайханщик, что-то говорил по-туркменски, шутил и сам же заливисто хохотал над своими шутками.

Чаевники одобрительно кивали, но лаковые лица их оставались по-прежнему невозмутимыми.

Никита попытался войти, но раскаленный, густой до осязаемости воздух словно толкнул его в грудь, и Никита остановился. Нет, надо обладать особой термостойкостью, чтобы пить горячий чай в этой парилке.

«Крупным, наверное, мыслителем был деятель, построивший на солнцепеке сие сооружение, — подумал Никита, — зимой холодильник, летом доменная печь».

Он вспомнил чайхану в Кушке, где пекло почище, чем в Каспие.

Та чайхана была изумительна: с саманной солнценепроницаемой крышей метровой толщины, прикрывающей решетчатое возвышение, на котором полулежа пили душистый чай.

Чайхана стояла поперек широкого арыка, и сквозь щели в решетке поднимался освежающий резкий холодок.

Таня и он уже считали себя старожилами. Они успели полюбить и горы, и пески, и арыки, научились пить вприкуску зеленый чай из пиалы, держа ее тремя пальцами снизу, полюбили карачорпу — черный суп, необыкновенную на вкус похлебку, сваренную из сильно прожаренного мяса.

А главное, полюбили людей — неторопливых, добрых и гордых.

Они сидели тогда над арыком и были так счастливы, что Никите внезапно сделалось страшно, потому что знал — такое не дается судьбою надолго. Он взглянул на Таню, увидел ее сияющие распахнутые глазищи и ему трудно стало дышать.

Оттого что солнце плавится в небе и печет нещадно; оттого что арык лопочет и всхлипывает; оттого что рядом сидит самый близкий, любимый человек и нежность переполняет душу; оттого что жить прекрасно и весело.

Никита ничего не сказал Тане, но она вдруг наклонилась к нему и быстро поцеловала в губы.

— У меня такой же неприлично счастливый вид? — прошептала она.

— Я люблю тебя, — ответил Никита.

— Молчи! Спугнешь. — Таня прижала к его губам палец.

А ведь если вдуматься, жизнь их была не такой уж легкой. Через границу в Союз шли в основном сухофрукты — урюк (в России эти сухофрукты назывались курагой, они были без косточек), изюм, сушеные груши, яблоки. Изредка — ткани, каракуль, шерсть, лезвия безопасных бритв, посуда.

Из Советского Союза — автомобили, тракторы, станки, электромоторы, радиоприемники, механизмы и промтовары десятков наименований.

КПП и Рагуданская таможня служили перевалочным пунктом, на котором автомобили с обеих сторон разгружались, обменивались грузами, уходили домой.