Читать интересную книгу ...И вся жизнь - Павел Гельбак

— Человек — это звучит гордо, — Виктор явно хватил лишнего, и его начало заносить, из интересного собеседника он становился назойливым. — Гордо! Алексей Максимович писал, а мы, как попугаи, повторяем.

Володька стал за стулом Светаева и тряхнул его за плечи:

— Что ты знаешь? Вырвал одну фразу и действительно, как попугай, повторяешь. Послушай, что писал Горький.

— Просвети нас, неучей, вью-ю-ноша!

Владимир, пожалуй, не по зубам моему приятелю. Светаев остер на язык, но брат еще в школе слыл энциклопедистом. Читает он все — энциклопедию и стихи, уставы и беллетристику, историю кино и какие-то философские трактаты. Спорить с ним бесполезно. Он все равно окажется прав, сошлется, найдет и покажет какой-нибудь весьма авторитетный источник. Вот и сейчас, устремив взгляд на балконную дверь, брат читал по памяти, как по книге:

— Человек — вот правда! Все — в Человеке, все — для Человека! Существует только Человек, все же остальное — дело его рук и его мозга! Человек! Это — великолепно! — погрозив пальцем Виктору, добавил: — И уже потом, понимаешь, потом, как вывод, — это звучит гордо!

Виктор в знак капитуляции поднял руки. Заговорили все сразу. Каждому хотелось сказать свое слово о единственном чуде на земле. Говорили о призвании человека, долге, обязанностях. Женя прочла стихи Межелайтиса, а мама — Есенина. Когда мать читала стихи, Женя мне шепнула на ухо:

— Какая у тебя чудная мама.

— Станет твоей свекровью, не то запоешь, — пошутил я.

Женя смутилась.

Действительно, мать словно помолодела. Криницкий произнес в ее честь панегирик и поднял бокал:

— Хочу еще раз выпить за тебя, Тамара. Ты даже не можешь себе представить, как мне было приятно, когда в какой-нибудь чужой стране я слышал по радио наши «Последние известия» или «Маяк» и среди других — коротенькое сообщение из Принеманска. А однажды в Париже я услышал в выпуске «Маяка» твой голос. Ты вела репортаж с нашего Лебединого озера. Чувство было такое, будто стоишь ты рядом, будто я вас всех увидел. Очень было приятно.

— Спасибо, Олежек, на добром слове.

Криницкий подошел к маме и поцеловал ее, а потом, обращаясь ко мне, добавил:

— Гордись, Анатолий, такой матерью, гордись!

— Что же ты молчишь, Толик? — спросил отец.

— Я не молчу, я горжусь мамой, ее даже в Париже слушали.

Перед родителями мы всегда в долгу. Как правило, не успеваешь его заплатить, как сам становишься родителем и тебе самому должают.

Точка. Теперь уже не поздно, а слишком рано. Встает заря, а я еще не ложился спать. Гости давным-давно разошлись, я проводил Женю, выслушал мнение матери о моей избраннице:

— Славная девушка, только ты ее не обижай.

9 марта

— Я хочу послать вас в отдел писем. Поработаете, присмотритесь, подумаете, что можно создать на базе этого главного в редакции отдела, — такое предложение сделал Светаеву и мне главный редактор.

— За какие грехи, Олег Игоревич? — взмолился Виктор. — Неужели вы не можете простить нам ту злополучную полосу?

Криницкий объяснил, что в отделе писем наиболее интересный участок работы в редакции, что там ощущается пульс жизни и т. д. и т. п.

Светаев расстроен, хотя и иронизирует.

— Как в кинематографе. В первой серии героя посылают по заданию отдела писем проверить письмо склочницы. Зарождается любовь. Во второй герой — уже из международного отдела — летит за границу. Весело проводит время среди коллег. Пьет, закусывает. Возвращается домой — любовь крупным планом. Мы с тобой, Толя, на пути к славе. Отдел писем, заграничная командировка, поцелуй в диафрагму.

В самом деле, почему главный решил перевести нас в отдел писем? Не является ли это замаскированным взысканием за нашу с Виктором пьянку, за мой пьяный бунт против отца?

3

11 марта

Виктор Светаев смеется так, словно его щекочет взвод русалок. Возле него собрался весь, ныне самый многочисленный в редакции, отдел — отдел писем.

— Не надо ли вызвать скорую помощь? — спрашивает заведующая отделом Регина Казимировна Маркевич.

— Этому письму цены нет, — вытирая набежавшие на глаза слезы, утверждает Виктор. — Уй, черт, такого не придумаешь, это самому талантливому пародисту не сочинить.

— Показывай, что за классика? — руки тянутся к нескольким листкам бумаги, лежащим перед Светаевым. На этих листках, исписанных мелким, довольно сносным почерком, — помесь зловонной обывательской сплетни, цинизма, мещанской воинственности, вопиющей неграмотности и еще чего-то, так же смердящего. Но читать без смеха невозможно, действительно такого не придумаешь.

Какие-то мещане описывают все, что видят сквозь замочную скважину спальни о беспутной жизни соседки. Письмо в редакцию они назвали: «Милда Ивановна — лицо действующее».

По словам соседей, это действующее лицо «радовала и удовлетворяла только развратная жизнь и денежный вопрос. Ее муж, инженер, не в состоянии был предоставить своей жене эти порывистые удовлетворительные эффекты. Вскоре Милда Ивановна совершенно потеряла облик советского человека и перешла на открытый шарж разврата. В то время как инженер уходил на работу, к жене приходила и приезжала всякая нечисть на аудиенцию. Случалось так, что когда муж придет с работы, а у нее еще незаконченный процесс с пациентами.

Такая странная жизнь измучила инженера, и он решил оставить семью и все хозяйство, а самому уйти в поисках личного счастья».

Пока инженер ищет личное счастье, его жена, по словам авторов письма, «женщина хожалая, смазливая, на язычок не сдающая», «…еще могущественнее воспроизвела свое ремесло в ход действия. Здесь не только насладительная половая страсть восторжествовала в ее недрах, но и открытый разврат налицо. Она нигде не работала, а создала себе превосходную обстановку, увеличила свои ресурсы». И так далее, в том же духе. Заканчивался сей опус советом: «Посмотреть внимательно в квартиру, где существует конспирация, и не ставить точку на Милду Ивановну. Следовало бы кое-кому из органов заняться ею по-настоящему. Вредную траву плевелы с корнем вон из Принеманска! Общественности следует смелее разрушать очаги презренных людей в нашем социалистическом обществе, приучать людей, не сведущих с моральным кодексом, призвать их к порядку и занятиям полезным делом в быту и обществе.

Советская семья Боборыкиных».

Посмеялся над людской злобой и тупостью, теперь переведи дыхание, мой дневник.

— Что станем делать? — взяв письмо из рук Светаева, спросила Регина Казимировна. — Куда отправим это произведение? Придется тебе, Светаев, им заняться.

— А что, если «восторжествует насладительная половая страсть в недрах Милды Ивановны»? — спросил Виктор.

Смешно и грустно! От человеческой тупости грустно. Не знаешь, кем больше возмущаться, — Милдой Ивановной — «женщиной смазливой и на язык не сдающей» или «советской семьей Боборыкиных», которые и о нашем социалистическом обществе пекутся, и всуе моральный кодекс упоминают. Мещане, подлые мещане! Самый острый конфликт и в наши дни остается между обществом и мещанством. И в век звездных полетов мещанин не исчезает с благословенной советской земли. Мещанство меняет свои позиции, обрастает, как обезьяна шерстью, своей новой маскировочной философией. Теперь мещанин не желает довольствоваться былыми мещанскими заповедями: «На рожон не лезь», «Моя хата с краю», «Сор из избы не выноси». Нет, он грамотный. У него на всякий случай припасены чистая бумага и чернила. Он выписал адреса центральных и местных газет, высоких учреждений. К соседке пришел в гости старый знакомый, и мещанин, брызгая слюной и желчью, строчит послание в редакцию.

Не помню, где и когда читал статью какого-то ученого, который в сердцах сказал, что процесс очеловечивания обезьяны не кончается превращением ее в вульгарного себялюбца, мещанина. Чтобы завершить этот процесс, человек должен подняться над мещанином выше, чем мещанин поднялся над обезьяной.

В окружении мещан оказался и мой подопечный Сергей. Мещане всегда равнодушны к судьбе «чужих» детей. Благопристойные, приветливые, улыбчатые, непримиримые во гневе — поговоришь с ними, люди как люди. Некоторые даже приятные собеседники, любящие матери и бабушки, верные мужья, с соседями ладят, членские взносы вовремя платят. А вот парня общими силами толкнули на край пропасти, и будто ничего и не произошло.

Совсем немного потребовалось усилий, чтобы устроить беспризорного мальчика в школу-интернат. Прощаясь со мной, Сережа спросил:

— Ты меня в субботу возьмешь?

— Непременно. Ведь мы с тобой друзья, побратимы.

В поисках самостоятельности я готов был бежать из родного дома на край света. Мой побратим, похоже, пытается найти родных даже под чужой крышей.