Мой следующий вопрос был прерван стуком в дверь. Гоукинс просунул голову, пробормотал извинение и спросил, не могу ли я выйти к нему на минуту в коридор. Пришлось сдержаться, чтобы не ответить ему резко. Как, черт побери, можно вести серьезный допрос, будучи ограниченным во времени и постоянно прерываясь! Гоукинс был до того напуган и взволнован, что боялся собственной тени, и все же я предпочел бы, чтобы он не наступал мне все время на пятки.
Когда я вышел из кабинета, Гоукинс метался по коридору в состоянии сильного беспокойства. Он умолял меня поторопиться и поскорее кончить беседу с Дикстрой. У герцога начался очередной приступ бешенства, и на этот раз он позвонил по телефону начальнику штаба ВВС. Он, казалось, знал по именам всех больших начальников и клялся позвонить всем своим знакомым и пожаловаться на крайне оскорбительный прием, который оказали ему и его спутнице.
— Во имя всего самого дорогого вам, — умоляюще произнес Гоукинс, — побыстрее кончайте это дело. Если мы не выпроводим их через несколько минут, и вы и я можем попасть под трибунал! Для вас служба в армии — дело временное, а для меня это карьера. У меня жена и двое детей.
— Послушайте, — сказал я, — мне жаль, что вы оказались в такой переделке, но вам ничего не остается, как поводить за нос этого старого кота еще некоторое время. Мне нужно закончить допрос, а это не значит задать пару банальных вопросов. К тому же я не могу прервать уже начатое дело.
— Как долго, вы полагаете, это может продолжаться? — умоляюще проговорил Гоукинс.
Я пожал плечами.
— Трудно сказать. Самый длительный, известный мне, допрос продолжался три с половиной недели!
— О боже! — Большего сказать Гоукинс не мог. Он прислонился к стене коридора и вытер платком мокрое от пота лицо. — Что же мне сказать герцогу? — жалобно спросил он, направляясь в офицерскую комнату.
Я не мог не улыбнуться ему вслед. Извинившись перед Дикстрой, попросил ее продолжить рассказ от того момента, когда она со своими спутниками достигла территории Испании.
Дальше рассказывать оставалось уже немного. После пересечения границы группа направилась пешком на юго-запад в направлении Португалии. Испания считалась нейтральной, но они, тем не менее, должны были быть начеку. Поэтому днем они, как правило, лежали в засаде, а передвигались ночью, причем пешком, за исключением короткого отрезка пути, когда им удалось украсть два велосипеда. Члены группы по очереди проехали на них около тридцати или сорока километров, пока обе машины не сломались.
— Что случилось с вашими спутниками? — спросил я. — Антон и Билли все еще в Лиссабоне?
— Нет, — ответила она. — Несчастные! Им так и не удалось добраться туда.
— Как так? — не выдержал я.
— Потрясающая удача сопутствовала нам. Еще два-три дня — и мы были бы в безопасности, по ту сторону португальской границы. Как я вам уже говорила, шли мы ночью, и однажды случилось так, что мы сбились с пути. Конечно, нам следовало бы переждать до рассвета. Но очевидно, проделав без затруднений большой путь, мы недооценили грозившей нам опасности.
— Что вы хотите этим сказать?
— После того как мы сбились с пути, Антон решил постучаться в один дом и навести справки. Билли сначала возражал, но Антон убедил его в том, что риска, собственно, никакого нет. Меня они оставили на дороге, за плетнем. Оказалось, что Антон и Билли выбрали дом, который был занят местным полицейским отрядом. Вопрос Антона о дороге в Португалию вызвал подозрение у открывшего дверь жандарма. Обоих моих спутников тотчас же арестовали. Я слышала крики и шум, но ничего не могла сделать. Если бы я попыталась помочь им, то сейчас не стояла бы перед вами. Около часа я пряталась за забором, а потом решила идти дальше. Бедняги! Их схватили на последнем участке пути. Я до сих пор ругаю себя за то, что не остановила их! — В глазах Дикстры стояли слезы.
Я размышлял. Усталые люди иногда совершают неразумные поступки, а сознание, что цель фактически достигнута, может придать излишнюю самоуверенность. Но в то же время мне показалось странным, что два опытных бойца Сопротивления, прошедшие более тысячи километров, в конце путешествия сбились с пути и рискнули постучаться в незнакомую дверь.
— Когда это случилось? — спросил я.
— Прошу меня извинить, — ответила Дикстра, — но за это короткое время произошло так много событий, что я потеряла счет дням. Дайте сосчитать. Сегодня четырнадцатое, не так ли? Значит, это было девять, нет, десять дней назад. Четвертого числа!
— Когда же вы прибыли в Лиссабон?
— Через три дня после этого. Как раз неделю назад.
— А это все откуда? — Я показал на ее изысканный костюм и модную шляпку. — Вы несли это с собой?
— Конечно, нет, — отрезала Дикстра, смущенно улыбнувшись. — Когда я добралась до Лиссабона, вся моя одежда превратилась в лохмотья. На следующий день я случайно встретила герцога, старого друга моей семьи. Он сжалился надо мной и великодушно купил все новое.
— Это действительно великодушно, — пробормотал я. — Но где же все-таки вы встретили его?
— В холле гостиницы «Авиз». Он снимал там номер и как раз выходил из гостиницы, когда увидел меня.
Я знал, что гостиница «Авиз» была, пожалуй, самым роскошным отелем во всем Лиссабоне и самым подходящим местом для таких людей, как герцог. Но сюда вряд ли приходили беженцы. Даже бомбежки не могли заставить «Клариджес» и «Ритц» (фешенебельные гостиницы Лондона) широко открыть свои двери случайным людям. Война прошла мимо Лиссабона, и социальные стандарты должны были соблюдаться там так же строго, как и в довоенном Лондоне. Я сомневался в том, что одинокая девушка в лохмотьях могла войти в такую гостиницу, как «Авиз», минуя бдительное око швейцара. К тому же что было делать беженке в фешенебельной гостинице без гроша в кармане?
Я уже собрался расспросить Дикстру обо всем этом, как в дверь снова постучали. На этот раз Гоукинс послал вестового, чтобы вызвать меня. Но это уже граничило с нелепостью. Как я мог сконцентрировать внимание на допросе, который требовал большого умственного напряжения, когда меня так часто отвлекали?
Гневные изречения, которые я уготовил Гоукинсу, выходя из кабинета, исчезли при одном виде его удрученного лица. Он выглядел совершенно обезумевшим и сказал мне, что герцог вне себя от ярости, снова звонил в Уайтхолл и жаловался, что его заставляют ждать. Герцог рявкал в телефонную трубку с такой силой, что Гоукинс, находившийся в соседней комнате, слышал, как он говорил о «вообразивших бог весть что бюрократах» и «кровожадных слюнтяях», которые считают себя вправе задержать лицо, выполняющее ответственное поручение.
— Я должен вам заявить, Пинто, — сказал Гоукинс, — что больше ждать не могу. Вы допрашиваете эту девицу добрых полчаса. Вы, конечно, уже можете сказать, все у нее в порядке или нет? Помимо всего прочего, если бы она была шпионкой, герцог никогда не связался бы с ней. Почему бы нам не отпустить их обоих подобру-поздорову? Ведь если мы не отпустим их через несколько минут, и вы и я можем подавать прошение об отставке, пока его не потребовали у нас сверху!
— Мне очень жаль, — спокойно ответил я, — но дело следует довести до конца. В рассказе этой девицы есть какая-то фальшь.
— Вы можете доказать это уже сейчас?
— Нет еще.
— Тогда, умоляю, торопитесь! И что вас только принесло сюда сегодня?
— Позвольте напомнить, что именно вы просили моей помощи. — Тон моего голоса был довольно резким. — Кроме того, чем дольше мы стоим и продолжаем этот ребяческий спор, тем нетерпеливее будет герцог!
Прежде чем Гоукинс успел что-либо ответить, из офицерской комнаты в конце коридора послышался крик герцога. Рычание, напоминавшее стоны голодного льва, видимо, означало, что его светлость готовится к новой вспышке бешенства. Гоукинс, подобно напуганному зайцу, бросился прочь. Я повернулся, ударился носком ботинка о пожарное ведро, стоявшее рядом, подскочил от боли и выругался. Но тут меня осенила новая мысль.
Войдя в кабинет и усевшись, я несколько минут смотрел на Дикстру, не говоря ни слова. Затем сказал:
— Итак, давайте уточним. Вы пересекли испанскую границу около двух месяцев назад?
— Да.
— И прибыли в Лиссабон через шесть недель?
— Да.
— Это значит, что вы прошли около тысячи километров за шесть недель, приблизительно по сто пятьдесят километров в неделю?
— Да. Но как я вам уже говорила однажды, мы украли велосипеды и ехали на них, пока они не сломались.
— Хорошо. Но, тем не менее, большую часть пути вы шли пешком?
— Да.
— Хорошо. Разуйтесь! — приказал я.
Дикстра была так удивлена, что повиновалась. Быстро выпалив: «Извините», я нагнулся и ощупал ступню ее правой ноги сквозь тонкий шелковый чулок. Она смотрела на меня удивленными глазами и, очевидно, подумала, что я схожу с ума.