Читать интересную книгу На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы - Валентин Пикуль

Они покатили обратно. Аристид Карпович снял пропотелый мундир, отцепил шашку.

– Надоела, проклятая, – сказал он.

Мышецкий тоже скинул сюртук, почесал волосатую грудь. Отдыхали после нервного напряжения. Полковник ногою вы­двинул из-под полки ящик с пивом, выбил пробку. Достал откуда-то один чурек, сдунул с него пыль:

– А я вот… разжился по бедности.

Разломил чурек на колене, протянул половину Мышецкому:

– Не побрезгуйте… Ехать-то еще далеко!

И совсем неожиданно прозвучало признание жандарма:

– Смолоду я скверно жил. Годам к тридцати только отъелся. Батюшка-то мой при Муравьеве-вешателе за восстание был сослан. Я и родился в Сибири… Жуть, как вспомню!

– Как же вы попали в корпус жандармов? – спросил Сергей Яковлевич, удивленный.

И с предельной ясностью ответил полковник:

– Как?.. Да купили, батенька вы мой…

Мышецкий был поражен откровенностью признаний. Но жандарм не понял этого или просто не хотел понимать. Спокойно высосал пиво из бутылки, а пустую посудину выкинул в окно.

Глянул на вице-губернатора посветлевшими глазами.

– А вы, – сказал он, – совсем не умеете разговаривать с людьми, ниже вас стоящими.

Мышецкий пожевал чурек, скривил губы.

– Может быть, – согласился. – У кого же мне было учиться?

Сущев-Ракуса сфамильярничал, подмигнув ему:

– Виктор Штромберг – вот кто умеет говорить с темнотой разума нашего! О-о, князь, вы бы хоть раз послушали, как поет этот соловей, выпущенный из клетки Зубатова!

5

Выездной прокурор быстренько смотался из губернии обратно в Москву, и теперь Влахопулов должен был подмахнуть свою подпись, чтобы человека вешать не как-нибудь, под горячую руку, а по всей законности. Время военное, скорые дела отлагательства не терпят, а пост высокий, почти генерал-губернатор, – так что подпиши и не греши. Формальность, и только!

Но случилось невероятное: Симон Гераклович отказался утвердить исполнение приговора.

– Я, полковник, – заявил он жандарму, – еще никогда не душегубничал. Поймали вы с Чиколишкой этого масона – ну и вешайте себе на здоровье. А меня в это дело не впутывайте.

Никогда еще не видел Мышецкий полковника таким растерянным, даже погоны на его плечах повисли наклонно; жандарм худел и таял на глазах.

– Ваше превосходительство, – пытался убедить он губернатора, – это же глупая формальность. Но без вашей подписи приговор не имеет той силы, которая необходима для…

– Бросьте! – остановил его Влахопулов. – Я, полковник, и не настаивал на этом приговоре. Сами вы его вынесли – сами и обтяпывайте…

Захоронив свирепость в глубине души, Сущев-Ракуса собрал бумаги и ушел. Мышецкий тоже собирался уходить из присутствия, заранее откланялся губернатору.

– Поймали мальчишку и вешать! – бурчал Влахопулов.

Сергей Яковлевич прошел к себе, накинул свой легонький пальмерстон. Случайно сунул руку в карман пальто, нащупал в ней какую-то бумагу.

Вынул, развернул – и пальцы его затряслись.

На бланке под эпиграфом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» был отпечатан на гектографе текст:

«Уренский Боевой Комитет Социалистов-Революционеров доводит до сведения всех приспешников монархии, что ему известно о смертном приговоре, вынесенном нашему товарищу. Комитет считает своим кровным долгом предостеречь исполнителей приговора: они в полной мере испытают на себе весь гнев Социал-Революционной Партии».

В дверь без стука вошел Влахопулов:

– Можно к вам, Сергей Яковлевич?

– Да, пожалуйста.

Симон Гераклович прошел за стол своего помощника и сел, сложив перед собой красные клешни рук.

– Вот что, батенька мой, – сказал он, – вы получали какие-нибудь угрозы?

«А-а, вот почему ты не подписываешь приговора!» – подумал Мышецкий и честно сознался:

– Вот только что получил… Подкинули!

– Я так и знал. Мне подкинули прямо на дом. Еще вчера.

Лицо Влахопулова вдруг передернуло тиком, один глаз его почти не открывался, только желтый зрачок глядел на Мышецкого – прищуренно и недоверчиво.

– Сергей Яковлевич, – спросил он, – не обижайте старика, скажите… Вы, наверное, думаете, что я с испугу боюсь подписывать? А?

Мышецкий быстро ворошил свои мысли, чтобы ответить поделикатнее.

– Так нет же! – опередил его Влахопулов. – Не потому, голубчик, что боюсь, а просто… не могу! Не хочу уходить из губернии, наследив тут кровью. Был солдатом – убивал, сие верно, но палачом быть не желаю.

«Вот ведь как бывает!» – невольно поразился Мышецкий.

Казалось – роковая дубина, заматеревшая в раздавании ударов направо и налево, а вот – на ж тебе: не может послать человека на смерть. В хамской душе его, черствой и грубой, как солдатский сухарь, еще теплится где-то огонек жалости и справедливости…

– Вы мне верите, что это так? – спросил Влахопулов.

– Верю, Симон Гераклович!

– Ну и спасибо вам, уважили старика…

В этот момент Мышецкий даже зауважал Влахопулова.

Он вернулся домой, и Алиса встретила его в дверях – жалкая и потерянная от страха.

– Serge, Serge! – взывала она к мужу. – Ты посмотри, что мы получили по почте…

Сергей Яковлевич только глянул на череп и кости, скрещенные внизу бумаги, и отстранил ее от себя.

– Не надо, Алиса, – сказал он, – я уже знаю… Только приговор подписывает Влахопулов, а я пока что лишь «вице»!

Самое смешное, что подобную же угрозу получила и Додо. Она появилась в доме брата, аккуратно расправила перед ним смятый листок бумаги.

– А ты – в кусты? – спросила она. – Ну как же, я понимаю. Ты и не можешь иначе: у тебя жена, сын, казенные дрова… Дай мне! – вдруг выкрикнула Додо. – Дай мне этого негодяя, и я задушу его вот этими руками! Вы все – ничтожества, жалкие людишки, позор России… Боже, куда делся век рыцарства? Век Орловых, Потемкиных и Аракчеевых?

Сергей Яковлевич спокойно досмотрел ее истерику до конца и так же спокойно заметил:

– Додо, а ведь ты пьянствуешь! Бедная, бедная… Сначала конфеты с ромом в Смольном институте, потом ром с конфетами во фрейлинской, а теперь – ром без конфет!

– Молчи, брат… Я совсем одна!

– В одиночку или же с Атрыганьевым, но ты – пьешь…

– Ну что ж, – согласилась Додо. – Но мы не только пьянствуем. Борис Николаевич – единственный человек, который понимает, чту нужно сейчас для России, и я стала понимать тоже…

Мышецкий спросил ее с иронией:

– Что же ты поняла, Додо?

Евдокия Яковлевна потрясла подкинутой ей бумажкой:

– О-о, я не стала бы раздумывать над этим… Угроза – на угрозу, террор – на террор. Они – бомбу, мы – десять бомб!

– Это разврат крови, – сказал Мышецкий.

– Россия покачнулась бы от взрывов, но она бы – выстояла. Это великая страна, самая великая из всех, и она сумеет подняться даже из праха!

Сергей Яковлевич ничего не ответил на это, но испытал чувство опасности, которая надвигается откуда-то из темноты, тихая и липкая, – так выходят на блуд, так выходят на преступление.

– Оставим это, Додо, – примирительно сказал Мышецкий. – Я не хочу с тобою ссориться…

Так он только сказал, но поступил иначе: на следующий же день вызвал к себе Чиколини.

– Установите негласное наблюдение за господином Атрыганьевым, – наказал князь полицмейстеру.

Бруно Иванович всплеснул руками:

– Как можно? Предводитель дворянства всей губернии… Такие связи! Камергер двора его императорского величества…

– Чиколини, – тихо досказал Мышецкий, – я вам плачу за это деньги. Влахопулов не сегодня, так завтра уберется отсюда. А кто-то будет его заменять… Вот и подумайте об этом на досуге!

Чиколини покорился. Расчет был таков: в сферу наблюдения за Атрыганьевым, несомненно, попадет и сама Додо, вся мерзостная банда «истинно русских людей», а сейчас – это самое главное!..

Первые дни наблюдения ничего не дали. В доме предводителя шло тихое патриотичное пьянство, в котором принимали участие местные крезы и крезики (владельцы кожемячных и красильных мастерских).

– Сестрица моя тоже пирует?

– Да, ваше сиятельство, и ей – внимают!

Совсем неожиданно в этот список попал и Ениколопов.

– А ему-то что нужно в этой своре? – удивился Мышецкий.

– У предводителя хороший погреб, – ответил Чиколини…

– Это уж совсем глупо!

В один из дней Чиколини собрался с духом и выложил:

– Не имейте на меня сердца, князь! Вчера ваша сестрица, ея сиятельство Евдокия Яковлевна, изволила провести ночь в доме Вадима Аркадьевича…

Мышецкий треснул кулаком по столу, было стыдно поднять глаза на полицмейстера.

– Вот что, – решил он, – снимите пока наблюдение с этой компании, Бруно Иванович.

В этот момент он просто испугался, что похотливое неистовство Додо станет известно в городе. «Черт с ними, – подумал Мышецкий, – пусть варятся в грязи, как им угодно…»

Приехал и Петя, которого Сергей Яковлевич встретил на вокзале. Петя осунулся, постарел, поплакался, как всегда в жилетку.