сейчас, — потребовал тип.
— Шкура, мародер, — с ненавистью проговорил вслед ему Малышев.
— Этому мародеру мы с тобой в ножки должны поклониться, — сказал Сенин.
С завода они отправились в прокуратуру.
Следователя Короткова, который вел дело об убийстве, на месте не оказалось.
Девушка-секретарь объяснила, что он повез обвиняемого на следственный эксперимент.
— Куда повез? — не понял Сенин.
— В Радужный.
— Обвиняемого? — переспросил Сенин. — Значит, надо понимать, убийца Тарасова уже пойман?
— Зачем кричите? — спросила секретарша.
— Девушка, милая...
— Всю информацию даст вам Коротков, — строго сказала она. — Если, конечно, сочтет нужным.
В раскаленном за день гостиничном номере стояла невыносимая духота. От натертого пола едко пахло мастикой. За стеной орало радио.
Нужно было как-то прожить пустой сегодняшний вечер и долгую бессонную ночь.
Они спустились в ресторан.
Здесь тоже было жарко и шумно. Под потолком монотонно вращались длинные лопасти вентилятора, однако никакой прохлады они не давали.
Есть не хотелось. Ели медленно, с трудом. И Малышев вдруг заговорил о том, каким, в сущности, тираном был покойный Витя Тарасов. Он всегда всех терроризировал. Свою жену, Киру Скворцову и их обоих. Ему все должны были подчиняться, танцевать под его дудку. Ну почему, почему этот великий лентяй, этот вечный неудачник имел над ними такую власть?
И тут Малышев заплакал.
И хотя Сенин никогда прежде не видел плачущего Малышева и представить себе его таким не мог, сейчас Григорий Матвеевич совершенно не удивился.
— Дурачок, — говорил он, — Витя же был нашей с тобой совестью. Он же не позволял нам с тобой жить обыкновенно.
— А кто, кто дал ему право быть моей совестью? — спрашивал Малышев. — Я? Ты? Кто? Где он взял такое право?
Утром они опять были в прокуратуре.
У двери в кабинет следователя Короткова стоял милиционер. Он сказал, что товарищ Коротков сейчас занят, ведет допрос.
— Скажите ему, пожалуйста, что мы из Туранска, приехали за телом Тарасова, — попросил Сенин. — Ждать никак не можем.
Милиционер заглянул в кабинет и, выйдя оттуда, разрешил:
— Заходите.
Перед следователем на стуле сидел тощий невзрачный парень в пестрой рубахе.
Сенин извинился, объяснил, что они должны забрать гроб и ехать в Радужный за телом. Но прежде им бы хотелось узнать о результатах следствия.
Пока Сенин говорил, парень тупо смотрел на него, но тут в его глазах промелькнуло что-то вроде любопытства.
— Да вот он, голубчик, — сказал следователь. — Во всем признался.
И Сенин с Малышевым поняли, что тощий невзрачный парень и есть убийца Вити Тарасова.
— Признался, куда ж ему деваться, — повторил следователь. — Люди же все видели... У тебя какой магнитофон-то? — спросил он парня.
— Чего? — не понял тот.
— Говорю, с каким магнитофоном ехал ты шестнадцатого августа в автобусе?
— «Вега», — сказал парень.
— Четырехдорожечный, что ли?
— Ага.
— Хорошая машинка, знаю... А музыку какую крутил?
— Чего?
— Спрашиваю, какую ты музыку крутил там в автобусе?
— «Сердца четырех», — сказал парень.
— Ансамбль, что ли, такой?
— Ага.
— А потерпеть, не шуметь в пять утра, если люди тебя об этом просят, ты никак не мог?
Парень не ответил.
— Включил, понимаете, на всю катушку, — объяснил следователь. А люди на работу едут. Кто-то детей везет. Те еще спят, ночь, считай, на дворе... Ему говорят: «Выключи, не греми, музыку будешь слушать у себя дома». А он огрызается: «Кому не нравится, пешком идите»... Говорил так? — спросил следователь парня.
— Не помню, — сказал тот.
— Смотри, — усмехнулся следователь. — Память, значит, совсем отшибло? Ну ничего, мы тебе восстановим твою память. Люди попросили водителя: «Вмешайтесь, наведите порядок». А он: «Сами, дескать, разбирайтесь, мое дело вести машину». И вот тогда потерпевший, то есть Тарасов Виктор Сергеевич, подошел к нему, — следователь показал рукой на парня, — и, ни слова не говоря, выключил магнитофон... Егоров, — спросил следователь парня, — до Радужного ты уже больше музыку не включал? Без песен ехал?
Парень поднял голову.
— Я его трогал, да? — злобно выкрикнул он. — Просил ко мне лезть? Начальники все, командуют.
— Ну-ну, Егоров, — остановил его следователь. — Ты не его трогал, ты дерзко нарушил общественный порядок. Ясно тебе?
Парень ничего не ответил.
— А в поселке Радужный, — сказал следователь, — потерпевший, то есть Тарасов Виктор Сергеевич, вышел из автобуса. И этот вышел вслед за ним. Догнал и всадил в спину нож. Человека убил только за то, что тот выключил его магнитофон, помешал музыку дослушать, «Сердца четырех»... Ну скажите мне, — попросил следователь, — в нормальное сознание это укладывается? У тебя, Егоров, лично у тебя свое собственное сердце есть? Или, может, тебя мать совсем без сердца родила?
Парень молчал.
Сенин смотрел на него, на этого мерзавца, на это ничтожество, на эту мразь и думал о том, что в отличие от них всех у Вити Тарасова никогда не было чувства опасности. Нельзя даже сказать, что он отличался уж слишком большой смелостью. Просто у него не было никогда чувства опасности. В этом, наверное, все дело.
— Ах ты гадина, — сказал парню Малышев. — Да я же тебя сейчас своими руками задушу, слышишь? Я же от тебя мокрого места не оставлю. Подонок проклятый...
— Товарищ, товарищ, — попросил следователь. — Что вы? Нельзя, не надо... Будем держаться в рамках закона. Можете не сомневаться, свое он сполна получит. На всю катушку.
До завода Сенин и Малышев ехали не проронив ни слова.
Цинковый гроб был готов. Вчерашний тип их не обманул.
Вечером с вокзала Сенин позвонил в Туранск Тане Тарасовой и сказал, что убийца уже пойман. Витя действовал героически, вступил в борьбу с бандитом.
Похороны состоялись через два дня. Народу собралось не слишком много: август, большинство преподавателей и студентов в разъезде. Но речи говорили. О том, каким замечательным человеком и прекрасным педагогом был Виктор Сергеевич Тарасов,