Ивэн снова вернулся в комнату на Бродвее и проанализировал ситуацию. Так как он не привлекал никакого внимания, то должен был где-нибудь выставить, желательно в масле. Он просмотрел все свои наброски и выбрал один — голых негритят, растянувшихся на пляже. Он увеличил размеры и переписал эскиз маслом. Он рисовал просто и точно, он рисовал все, как видел, включая все детали пляжа, пальмы и коричневые фигуры в блеске тропического солнца.
Когда он закончил работу, то понял, что у него прекрасно получилось. Он послал ее в Академию, но был отвергнут. Ивэн сначала был ошеломлен, потом взбешен. Он надел свой единственный хороший костюм, причесал вьющиеся волосы и направился прямо в Академию. Там он встретил двух членов жюри. Они не стали объяснять, за что его отвергли. Оба джентльмена были неприятно удивлены резкостью его картины, о чем сразу ему и сказали.
— Можно подумать, что это работа ребенка, мистер Редлейк. Но ребенок не смог бы нарисовать так вульгарно. Обнаженная натура, если она имеет место, может сопровождаться классической красотой. Здесь же — никаких признаков композиции, а что касается красок, то они просто грубые и сырые.
— Были ли вы когда-нибудь на Мартинике, сэр? — спросил Ивэн одного из критиков.
— Я полагаю, мистер Редлейк, — сказал джентльмен, сердито глядя на своего коллегу, — что вам стоит отказаться от своего любительского искусства, которым вы так гордитесь. Молодые часто совершают ошибки.
Ивэн откланялся, взял свою шляпу, повернулся и вышел. Он не помнил, как дошел до своего жилища. Закрыв дверь, он плюхнулся на кровать и ощутил, как неистово бьется его сердце. Пролежав какое-то время, он поднялся и открыл фляжку с кьянти. Запивая вином черствый рулет, он придирчиво смотрел на полотно «Мартиника», затем, развернув картину к стене, Ивэн открыл свою дорожную сумку, порылся в куче грязных носков и вынул небольшую коробочку. Он открыл ее и пересчитал деньги. Тридцать два доллара. Ивэн положил их обратно в коробку. После недолгих раздумий он взял карандаш и блокнот и отправился в Центральный парк.
Усевшись в небольшой беседке, он стал ждать. Вскоре у выхода с Шестьдесят пятой авеню появились две хорошенькие школьницы. Они были модно одеты: одна — в розово-лиловое, другая — в бутылочно-зеленое платья.
Ивэн вышел навстречу и, улыбаясь, приветствовал их. Не попозируют ли они здесь, в беседке, недолго? Он был очень настойчив. Но манеры его приятные, к тому же в нем чувствовался высокий интеллект. Барышни пошептались немного и, решив, что из этого получится прекрасная история для подружек, согласились. Ивэн задержал их немного дольше, чем обещал, но они все равно были довольны результатом. Он сделал из них прекрасных леди, придав особую пикантность их лицам.
— Прекрасно, просто великолепно! Как вы талантливы, сэр! А что это у нас в руках?
— Я думаю, это молоток для крокета, — вежливо ответил Ивэн, — вы не играете в крокет? А может быть, это пастуший посох. Я не уверен.
Девочки засмеялись и начали задавать вопросы, но Ивэн уже потерял к ним всякий интерес. Он поблагодарил своих натурщиц и ушел, оставив их разочарованными.
Дома он нарисовал с наброска две картины. На первой — юные леди с крокетными палочками в изящных руках, а на заднем плане — веранды и портики прибрежного отеля. В нижнем углу своего творения Ивэн написал: «Летний отдых».
Затем он прошелся карандашом еще раз, заменяя локоны девушек на пастушьи шляпки, убрав кринолины и до смешного укоротив их юбки. Развернув эскизы с розами и овечкой на заднем плане, недавно скопированными из календаря фермера, он скомпоновал все это на одном полотне. Этот шедевр он назвал «Американская пастораль». Ивэн работал над картинами два дня, результатом этого явилась поразительная четкость каждой линии. Закончив, он долго смотрел на свою работу с ненавистью и горьким ликованием.
Следующим утром он первым делом посетил редакторские конторы. В течение недели Ивэн всюду предлагал свои рисунки и продавал их на рынках. Теперь он разжился двадцатью пятью долларами.
В апреле была объявлена война. Ивэн знал негров лишь по общению с ними на Мартинике. Его отношение к ним не было проявлением местного патриотизма, он испытывал умеренное любопытство.
В своем камине он сжег все женские журналы и эскизы с симпатичными девушками. Все свои акварели в Мартинике он отдал на хранение хозяйке. Во время войны его повысили до чина лейтенанта, он был легко ранен в битве при Шилохе.
У Ивэна появилось несколько друзей, но когда настал мир, он понял, что не нуждается в них. Побывав в родительском доме, он вновь вернулся в Нью-Йорк. Это было после того, как он нарисовал свою единственную картину на военную тему. Замысел ее был потрясающим — двое простых солдат в разорванных и окровавленных мундирах, один — сторонник Конфедерации, другой — союзник, дружно ловят рыбу, сидя на развалинах моста. Эта картина излучала силу и верность, простые лица солдат сентиментально отражали наступление первых мирных дней. Ивэн послал картину в Академию, и она была принята новым жюри, которое ничего не знало о его ранних работах. На критиков картина не произвела особого впечатления. Они ругали ее цвета, которые были слишком близки ему. Несмотря на все это, картина была куплена одним французским коллекционером, который охотно заплатил Ивэну пятьсот долларов.
— Мне нравится, как вы рисуете, мой юный друг, — сказал француз. — Вы видите по-новому. Не позволяйте им влиять на вас.
— Не позволю, — пообещал Ивэн.
Положив деньги на банковский счет, он уехал на побережье Новой Англии. Лонг-Айленд-Саунд а позже и квартира на берегу, под Бостоном, не сильно влекли его.
Он скучал по более бурному морю, по его непокорности, обнаженности.
Прибыв в Марблхед, Ивэн сразу понял, что его желание сбывается. И с первого взгляда на Эспер, стоящую по колено в воде, он почувствовал, что она поможет ему понять море. В первый же вечер у него не было желания делать ее своей любовницей. Действительно, с тех пор как она, как и все женщины, с которыми он когда-либо имел дело, так бесцеремонно влезла в его жизнь, он стал чувствовать отвращение к ней. Его раздражали уродливая одежда Эспер, ее собранные в пучок рыжие волосы, бестактное самосознание, излучаемое ею. Обольстительная морская дева исчезла. Однако интуиция подсказывала Ивэну, что он сможет вернуть свое первоначальное представление о ней.
В первую ночь, проведенную в гостинице, Ивэн не спал. Он видел густую мерцающую зелень надвигающейся волны и фигуру Эспер, вырисовывающуюся под ней. Его переполняли сменяющие друг друга чудесные видения.