Читать интересную книгу Двадцать три ступени вниз - Марк Касвинов

Летом 1916 года полковнику Николаи удается совершить одну из крупнейших диверсий периода первой мировой войны. В обстановке исключительной секретности из британской гавани Скапа-Флоу выходит курсом на Архангельск крейсер "Хэмпшайр": он везет в Россию на переговоры о координации межсоюзнических оперативных планов фельдмаршала лорда Герберта Китченера, военного министра. 5 июня германская подводная лодка "У-22", поджидавшая английский крейсер в указанном ей квадрате у Оркнейских островов, торпедирует и пускает ко дну корабль, вместе с экипажем погиб и Китченер. Долгие годы после этого (вплоть до нацистских времен) (68) в Германии оспаривали нападение "У-22" на "Хэмпшайр", утверждая, что крейсер подорвался на мине. Однако расследование, предпринятое тогда же английской службой "Сикрет сервис" совместно с контрразведывательным отделом Скотланд-Ярда, выявило, что "Хэмпшайр" был взорван торпедой с подводной лодки и что сведения о его рейсе стокгольмский "Зеленый центр" фон Люциуса несколько ранее получил из Петрограда от некоего Шведова, завсегдатая квартиры 20 на Гороховой, 64. Подтвердил эти данные в 1921 году в своих мемуарах бывший секретарь Распутина (69). Вслед за ним в 1924 году в интервью для западной прессы, воспроизведенном и в советской печати, подтвердил то же бывший жандармский генерал М. С. Комиссаров (70), в свое время ведавший охраной Распутина. То же заявил в своих опубликованных в Лондоне в 1933 году мемуарах бывший инспектор контрразведывательного отдела Скотланд-Ярда Герберт Фитч. Из книги же Симановича можно узнать, что Николай II, встревоженный упреками из Лондона, попросил Распутина "указать виновника гибели Китченера". Распутин, по словам автора, указал на Андроникова и Воейкова, но "царь не тронул ни того, ни другого"... Шведов, однако, незадолго до Февральской революции был осужден и повешен.

К тому же примерно времени относится дело группы киевских сахарозаводчиков (Хепнер, Добрый и Бабушкин), умудрившихся во время войны наладить снабжение немцев русским сахаром. Всем троим грозила смертная казнь через повешение. Они обратились за помощью на Гороховую, 64. Однако спасти обвиняемых оказалось трудным делом даже для Распутина, потому что арестованы они были по приказу Брусилова (командующего Юго-Западным фронтом), генерал же и слышать не хотел о представлениях в их пользу, даже идущих от царицы. Лишь когда Николай повелел передать дело из военного судопроизводства в гражданское, спекулянты почувствовали себя ушедшими от петли; в конце же шестнадцатого года дело было и вовсе прекращено.

За самоваром в квартире 20 весной того же года банкир Д. Л. Рубинштейн просит Распутина узнать у царя дату предполагаемого русского наступления в Галиции. В ближайший свой визит во дворец божий человек, как бы между прочим, вклинивает в застольные диалоги такой вопрос:

- "Будешь ли наступать?

- Наступления не будет, Григорий Ефимович, - отвечает высокий собеседник.

- Когда же будешь наступать?

- Ружей будет достаточно только месяца через два. Тогда и наступать буду, раньше не могу" (71).

Узнав об этой беседе за царским столом, министр Хвостов спрашивает старца, почему, собственно, его интересуют предметы, столь далекие от Ветхого и Нового завета, а также от проблемы взаимозависимости духа и плоти? Следует объяснение: "Митяй" замыслил куплю-продажу лесных угодий в западных губерниях; он не знает, как пойдут военные события, и в зависимости от сведений решит - приступать к сделкам или воздержаться.

"Нужны ли были ему эти сведения, чтобы купить леса, или для того, чтобы по радиотелеграфу сообщить в Берлин и сделать для немцев возможной переброску 5-6 корпусов с русского фронта на Верденский - это теперь уже установить трудно" (72).

Тот же Д. Л. Рубинштейн, глава Русско-Французского банка и страхового общества "Якорь", в 1915 году был арестован по обвинению в систематической передаче своим партнерам в нейтральных странах сведений о движении застрахованных в "Якоре" русских транспортов с военными грузами. Немцы, перехватывая информацию, топили эти корабли. Рубинштейну грозила виселица. Но после вмешательства Романовых и Распутина он в 1916 году был выпущен на свободу.

От Распутина у царской четы не было государственных секретов, в том числе военных. Он спрашивал о чем хотел, и они отвечали ему на любые вопросы, какие он ставил. Без всякого риска навлечь на себя подозрение или хотя бы упрек в излишнем любопытстве он запрашивал информацию, доступ к которой закрыт был не только большинству старших офицеров, но и многим генералам. Переписка четы Романовых 1914-1916 года оставляет впечатление, словно и царь и царица озабочены были тем, как бы не прошло мимо внимания Григория Распутина ни одно важное военное событие.

"Наш Друг, - сообщает супругу в Ставку Александра Федоровна, - все молится и думает о войне. Он говорит, что необходимо, чтобы мы Ему тотчас же сообщали обо всем, как только происходит что-нибудь особенное". Строкой ниже: "Он сделал выговор, за то, что Ему своевременно об этом на сообщили" (73).

Как видим, "Друг" не только просит, но и требует сведений.

Несколько ранее Николай посылает из ставки своей супруге целое оперативное донесение об обстановке на фронте, в котором содержатся секретнейшие сведения. "Теперь, - пишет верховный главнокомандующий, несколько слов о военном положении: оно представляется угрожающим в направлении Двинска и Вильны, серьезным в середине к Барановичам... Серьезность заключается в страшно слабом состоянии наших полков, насчитывающих менее четверти своего состава; раньше месяца их нельзя пополнить... а бои продолжаются и вместе с ними потери". И далее - там же: "Тем не менее прилагаются большие старания к тому, чтобы привезти какие возможно резервы из других мест к Двинску... Вместе с тем на наши железные дороги уже нельзя полагаться как прежде. Только к 10 или 12 сентября будет закончено наше сосредоточение, если, боже упаси, неприятель не явится туда раньше нас" (74).

К концу послания автор деликатно приписывает: "Прошу, любовь моя, не сообщай этих деталей никому, я написал их только тебе". Уже одно то, что он оговорил такое условие, предполагает, что нераспространение подобных сведений не было для его адресата чем-то само собой разумеющимся. К тому же Распутин под это условие не подпадал, и из ответного письма царицы явствует, что тот с этими данными сразу же и ознакомился. Тем не менее, Николай продолжает снабжать супругу сверхсекретными военными отчетами.

"Несколько дней тому назад, - пишет он в другой раз, - мы с Алексеевым решили не наступать на севере, но напрячь все усилия немного южнее". Он и тут как будто спохватывается: "Но, прошу тебя, никому об этом не говори, даже нашему Другу. Никто не должен об этом знать" (75).

Спустя два дня он снова просит супругу обращаться осторожно с военными тайнами. Однако действенностью своих предупреждений не интересуется, ответные сообщения жены о военных консультациях с "Другом" принимает равнодушно. А вскоре - снова: "Теперь на фронте временное затишье, которое прекратится только числа 7-го; гвардия тоже должна принять участие, потому что пора прорвать неприятельскую линию и взять Ковель" (76). А затем сообщает жене факт, который уж никак нельзя было доверять бумаге: "Завтра начинается наше второе наступление вдоль всего брусиловского фронта. Гвардия продвигается к Ковелю" (77). На этот раз и оговорки о секретности нет; из ответных писем царицы видно, что она и эту информацию передала Распутину.

Александра Федоровна сообщает Николаю: "Он (Хвостов. - М. К.) привез мне секретные маршруты, и я никому ни слова об этом не скажу, только нашему Другу" (78). Позднее, перед Чрезвычайной комиссией Временного правительства, С. П. Белецкий засвидетельствовал, что "немцы знали маршруты и время прохождения особо важных поездов и на фронт, и в прифронтовой полосе".

Но бывало и так, что Николай вдруг становился несловоохотливым, возможно, под нажимом осторожного Алексеева. Тогда царица напрямик ставит вопросы, интересующие старца, она и не скрывает, кем информация заказана, для кого она сведения собирает.

"Дорогой мой ангел, я очень хотела бы задать тебе много-много вопросов, касающихся твоих планов относительно Румынии. Все это крайне интересует нашего Друга" (79). Позднее: "А теперь совершенно конфиденциально: если в тот момент, когда начнется наше наступление, немцы через Румынию нанесут удар в наш тыл, какими силами тыл будет прикрываться?.. И если немцы пробьются через Румынию и обрушатся на наш левый фланг, какие будут силы, способные защитить нашу границу?.. А какие существуют у нас теперь на Кавказе планы после того, как взят Эрзерум?.. Извини меня, если надоедаю тебе, но такие вопросы как-то сами собой лезут в голову" (80).

И после всех этих вопросов, которые трудно представить себе "само собой лезущими в голову", вопрос, который и подавно вряд ли могло родить ее собственное воображение: