Читать интересную книгу Новеллы - Франко Саккетти

Является в церковь священник. Увидев обломки на полу, он обращается к своей ключнице и говорит ей: «Какой черт был здесь? Кружка разбита, деньги украдены, а распятие на полу, хотя о нем я беспокоюсь мало*.

Ключница ответила на это: «Я видела, как сюда входил Петруччо. Не знаю: может быть, он сделал это».

Священник отправляется тогда к Петруччо и говорит ему: «В церкви у меня, оказывается, проделали такую-то работу, и мне сказали, что ты там был. Не видел ли ты, кто это сделал?».

Петруччо отвечает на это: «Это сделал я»…

Тогда священник спрашивает его: «Но почему же?»

А Петруччо отвечает ему: «Эта расплата по обещаниям, о которых ты мне говорил, кажется тебе таким странным делом? Ты мне тысячу раз обещал, что я получу сторицей и что тот, кого я повалил на пол, должен мне уплатить, а между тем я никак не мог получить от него деньги, и не получил бы, не сделай я того, что сделал, к не будь у меня топора. Но я скажу тебе, что мне остается получить еще много. Если ты не уладишь дела и я не найду плательщика, то ту штуку, которую я разыграл с ним, я разыграю с тобой».

Священник сказал на это: «Ах, дорогой Петруччо! Ты неправильно понял меня: я говорил тебе, что он воздаст тебе сторицей на том свете».

На что Петруччо ответил: «Ты указываешь мне на то, чего я не знаю? Ведь почем я знаю, что там будет на том свете? И к чему мне там будут деньги? Бобы что ли покупать? Если со мной не расплатятся полностью, ты увидишь, что я с тобой сделаю».

Увидев, что он попался и может, таким образом, потерять прихожан, священник столковался с Петруччо и дал ему еще столько же денег, но попросил его никогда больше не жертвовать их. Так тот и сделал.

Таким образом, священник уплатил наличными то, что должен был, по его словам, уплатить на том свете Христос. Случись это и с другими, не пришлось бы говорить: Centum per unum accipietis и т. д.

Новелла 136

Маэстро Альберто доказывает, что флорентийские женщины благодаря своей ловкости – лучшие художники в мире, и притом такие, что превращают каждую дьявольскую фигуру в ангельскую и чудесным образом исправляют уродливые и кривые лица

В городе Флоренции, который всегда был богат людьми необыкновенными, жили несколько живописцев и иных мастеров. Находясь за городом в местности, называемой Сан-Миньято а Монте, где они писали и выполняли какую-то работу в церкви,[366] после обеда у аббата, за которым плотно поели и хорошо выпили, они стали спорить между собой. Один из них, по имени Орканья,[367] бывший главным мастером при известной капелле богоматери, в Орто Сан-Микеле, предложил вопрос: «Кто лучший живописец после Джотто?» По мнению одного, это был Чимабуэ,[368] по мнению другого – Стефано,[369] третьего – Бернардо,[370] четвертого – Буффальмакко.[371] Кто называл одного, кто другого. Находившийся среди них Таддео Гадди[372] сказал: «Было, конечно, много отличных художников, и писали они так, что это казалось не под силу человеческой природе, но мастерство это упало и падает с каждым днем».

На это возразил некто, по имени маэстро Альберто,[373] мастерски высекавший из мрамора: «А мне кажется, что вы сильно заблуждаетесь, и я докажу вам с полной несомненностью, что никогда еще человеческое искусство не было на такой высоте, как сегодня, в особенности же в живописи, а еще более в изготовлении изображений из живого человеческого тела».

Услышав это, все мастера стали смеяться как сумасшедшие. Тогда Альберто сказал: «Ах! Вы смеетесь, но если вам угодно, я вам это разъясню».

Некто по имени Николаи[374] заявил на это: «Ну-ка, разъясни, пожалуйста!»

Альберто ответил ему: «Раз ты хочешь, я это сделаю, только прислушайтесь немного» (ибо все раскудахтались в эту минуту, как курицы), и Альберто стал говорить так: «Я считаю, что лучшим мастером, который когда-либо писал и создавал, был наш господь бог, но мне кажется, что многие разглядели в созданных им фигурах большие недостатки и в настоящее время исправляют их. Кто же эти современные художники, занимающиеся исправлением? Это флорентийские женщины. Существовал ли когда-нибудь, кроме них, художник, который писал бы белым по черному, или из черного сделал бы белое? Случается часто и, пожалуй, даже в большинстве случаев, что родится девица, похожая на жука. Потри ее здесь, подштукатурь там, выставь на солнце и готово – она станет белее лебедя! А разве найдется такой суконщик, шерстобит или живописец, который мог бы из черного сделать белое? Конечно, нет, ибо это противно природе. Если женщина бледна и желта, искусственными красками ее превращают в розу. Ту, которая от болезни и времени кажется высохшей, делают цветущей и свежей. Ни один живописец, не исключая Джотто, не мог бы наложить краски лучше них. Но самое замечательное то, что лицо неправильное, с глазами на выкате, вдруг окажется имеющим глаза сокола; если у кого-нибудь нос кривой, его мигом сделают прямым, ослиные челюсти мигом приведут в порядок; слишком крупные плечи подстругают, если одно из них ниже другого, его приподнимут с помощью ваты, так что плечи будут казаться пропорционально сложенными. Так это делают и с грудью и с бедрами без помощи резца так, как при помощи его не сумел бы сделать и сам Поликтет.[375] Говоря короче, я заявляю и утверждаю, что флорентийские женщины – лучшие мастера кисти и резца из всех когда-либо существовавших на свете, ибо совершенно ясно видно, что они доделывают то, чего не доделала природа. И если вы мне не верите, то взгляните на нашу страну, вы не найдете почти ни одной смуглой женщины. И это не потому, чтобы природа создала их всех беленькими. Большинство их превратилось искусственно в беленьких. То, что проделывается с лицом, проделывается и с грудью. Так что всему этому, будь оно от природы прямо, криво, или уродливо, придаются, при помощи разных ухищрений и искусства, прекрасные пропорции. Так вот, если я прав, то пусть дело хвалит мастера».

И, обращаясь ко Есем собравшимся, он спросил: «А вы что скажете на это?»

Тогда все в один голос воскликнули: «Да здравствует мессере, который так хорошо рассудил!»

Покончив с вопросом, они вручили маэстро Альберто жезл и велели принести вина из бочки, которым и угостились превосходно, заявив аббату, что они вернутся все в следующее воскресенье и доложат о своем решении по вопросу, который обсуждали. Таким образом, они все вместе вернулись в следующее воскресенье к аббату, чтобы проделать то, что проделали в этот день, но они принесли…[376]

Новелла 137

Как флорентийские женщины, не изучавшие и не знавшие законов, одержали некогда верх над неким доктором прав и смутили его с помощью своих законов, нося свои наряды

В предыдущей новелле было хорошо показано, насколько флорентийские женщины благодаря своей тонкой изворотливости превзошли в искусстве придавать себе известную окраску всех когда-либо существовавших живописцев; они, как дьяволы, меняют вид и становятся ангелами красоты, а также выправляют и приводят в порядок всякие природные недостатки. В настоящей новелле я хочу показать, как закон их восторжествовал над большими учеными и какими величайшими логиками они могут быть, когда они этого захотят.

Не так давно, в бытность мою, писателя, хотя и недостойного человека, приором в нашем городе,[377] к нам явился некий правовед по имени мессер Америго дельи Америги из Пезаро,[378] человек очень красивый, а кроме того, отличный знаток в своей науке. При появлении своем в приорате он торжественно представился нам и произнес подобающие слова, а затем вошел в палаты. Так как в эту пору был составлен новый закон относительно женских украшений, то через несколько дней после его приезда за ним послали и предложили ему возможно спешно расследовать, насколько исполняются названные правила. Америги обещал это сделать. Вернувшись к себе и рассмотрев правила, он затем в течение нескольких дней рассылал своих подчиненных для производства проверки. Когда нотарий его возвращался, он рассказывал ему о доводах, которые приводили ему те или иные женщины, когда он собирался записать их при встрече. Нотарий, казалось при этом, был как бы вне себя; мессер же Америго записывал и внимательно рассматривал отчеты своего нотария.

Случилось так, что несколько граждан, видя, что женщины носят то, что им хочется, без всякого ограничения, и зная в то же время об издании закона, а равным образом и о появлении нового должностного лица, отправили от себя представителей к синьорам для оповещения их о том, что новый человек настолько хорошо исполняет свои обязанности, что в платье женщин, которое они носят теперь, оказывается, никогда нет никаких злоупотреблений. Синьоры послали за названным должностным лицом и сказали ему, что они изумляются небрежности, с какою он блюдет правила относительно женщин. На это мессер Америго ответил следующим образом: «Синьоры, всю свою жизнь я предавался науке, с тем, чтобы изучить право. И теперь, когда я полагал, что кое-что знаю, я вижу, что не знаю ничего; ибо, расследуя дела об украшениях, запрещенных вашим женщинам на основании переданных вами мне правил, я убедился, что таких доводов, какие приводят они, я не встречал никогда ни в одном законе. Я хочу, привести вам, между прочим, некоторые из них. У одной женщины фоджа разрезана на мелкие части и обернута вокруг капюшона. Мой нотарий обращается к ней: „Назовите мне ваше имя: у вас разрезная фоджа". Женщина снимает фоджу, приколотую к капюшону булавкой, берет ее в руки и говорит, что это – венок. Нотарий идет дальше: видит другую, у которой платье украшено множеством пуговиц. Ей говорят: „Вы не имеете права носить эти пуговицы". Женщина отвечает: „Нет, мессер, имею: это не пуговицы, а чашечки;[379] а если вы мне не верите, посмотрите: у них нет ножки, а кроме того, здесь нет ни одной петли". Нотарий подходит к третьей женщине, которая носит горностаевый мех, и говорит ей: „Что вы возразите? Вы носите горностай", и он собирается записать ее. Женщина говорит тогда: „Не записывайте, нет: это не горностай; это шкурка сосунка". Нотарий спрашивает ее: „Что это такое за сосунок?" На что женщина отвечает: „Это животное". И нотарий подобно животному… Часто попадаются женщины с…»[380]