Читать интересную книгу Богатая белая стерва - Владимир Романовский

КИНГ. И вам не пришло в голову, что причиной приглашения послужило?…

МАЙЕР. О. О! Да нет, не может быть. Вы имеете в виду, что они хотели, чтобы я… Впрочем теперь, когда вы об этом сказали, я вспоминаю, что миссис Уолш настояла, чтобы я слышал весь концерт целиком. Да. Теперь помню.

КИНГ. И вы слышали его весь, мистер Майер?

МАЙЕР. Да. О, да, теперь я все вспомнил. Знаете, возможно вы правы. Черт. Я думал она просто хорошо ко мне расположена.

КИНГ. Извините, если я вас разочаровал. Расскажите мне об исполнении. Дирижер…

МАЙЕР. Все хотят использовать всех. У всех корыстные мотивы, куда не посмотри. Просто позор. Что ж, я думаю, что…

КИНГ. Дирижер, мистер Майер.

МАЙЕР. А, да. Молодой черный парень. Да.

КИНГ. Что вы о нем думаете? Уверяю вас, мистер Майер, вы можете быть также открыты со мной, как были бы с лучшим другом, хотя, конечно, я не рекомендовал бы вам высказываться в том смысле, что черный, который был бы в состоянии дирижировать симфоническим оркестром, еще не родился.

У Майера на лице сомнение. Но, обнадеженный, он решает делать то, что его просят, хотя зацикленность Кинга на дирижере его не радует почему-то.

МАЙЕР. Ну хорошо. Значит, мое честное мнение.

КИНГ. Да, мистер Майер.

МАЙЕР. Ну, ладно, значит так… Было, если не ошибаюсь, какое-то попурри из Верди, плюс «Тангейзер», плюс «Орфей», и еще какая-то вещь в начале. Дирижер очень молодой, не так ли?

КИНГ. Я вас не о его возрасте спрашиваю, мистер Майер.

МАЙЕР (наставительно). Но ведь, знаете ли, Инспектор — вырастить хорошего дирижера занимает много времени. Молодые люди скорее просто реагируют на партитуру, а не направляют ее. Они хотят, чтобы все было правильно, берут нахрапом, и на это уходит вся их энергия, а действительно важные, реальные детали музыки, внутри музыки, им не видны.

КИНГ. Хорошо. Продолжайте, пожалуйста.

МАЙЕР. Что же касается молодого человека на концерте… Ну, он еще неотесанный, грубоват… Хотя, если честно, сомневаюсь, что он когда-нибудь дорастет до настоящего понимания музыки. Очень агрессивен. Да, теперь я все вспомнил. Его метод, или, вернее, его прочтение музыки… как бы вам сказать… монохроматично все звучало, вот что. В двух измерениях, плоско… не хватало остроты. Важный пульсирующий трепет в басовой линии — поэзия и ритм очевидно отсутствуют. Посредственное исполнение, мягко говоря.

КИНГ. Возможно, это была вина музыкантов, мистер Майер.

МАЙЕР. Вовсе нет, Инспектор. Как заметил однажды Густав Малер, нет плохих оркестров, есть плохие дирижеры. Ну, мы-то понимаем, что даже некоторые хорошие дирижеры не попадают иногда в ясный ритм. В технике молодого человека присутствует очевидный недостаток страсти. Вы видели когда-нибудь видеозапись Бернстина? Он весь изворачивается спиралью, как сумасшедший танцор, он всем телом показывает музыку оркестрантам. А этот наш парень едва двигался. Чтобы быть великим дирижером, музыкой нужно жить. Власть над оркестром и партитурой строится на настоящем, очевидном.

КИНГ. Давайте уточним. Что вы подумали о его «Тангейзере»?

МАЙЕР. «Тангейзер»… А, так у вас все-таки есть какое-то музыкальное образование? Хорошо. «Тангейзер»… А, да, помню. Он просто пробежал через него. Будто торопился куда-то. Вот и все. Буквально бегом пробежал через всю пьесу. Понимаю, что он молод, но нельзя же, помилуйте, играть «Тангейзера» на одном тестостероне? Он проиграл весь опус меньше чем за десять минут! Не быстро ли? «Тангейзер», будучи одним из лучших произведений его автора, следует смаковать, а не проглатывать. Да, теперь я помню. Было, типа, эй, где-то пожар, или чего? Может, у него было назначено свидание после концерта, я не знаю.

КИНГ. А сколько по-вашему, мистер Майер, должно длиться исполнение этого опуса?

МАЙЕР. Откуда мне знать. Это ведь не секундомером мерить, Инспектор, это ведь не олимпийские игры. Только плохо информированный дилетант стал бы мерить на время. Хорошую музыку под метроном не сыграешь.

КИНГ. А все-таки, мистер Майер?

МАЙЕР. Ну, минут четырнадцать, по крайней мере, если подумать.

КИНГ. А сам Вагнер не говорил ли, какой длины, по времени, должна быть эта увертюра?

МАЙЕР. О! Знаете, забавно, что вы спросили. Только давеча я читал последнее издание писем Вагнера. Захватывающее чтение, особенно та часть, где про фон Бюлова, который продвигал вагнеровские опусы в Мюнхене…

КИНГ. Так стало быть, мистер Майер?…

МАЙЕР. Забавно, но если верить самому Вагнеру, то вся увертюра к «Тангейзеру» по времени ближе к тому, что сыграл наш молодой человек, чем… Да. Забавно, а? Но кто ж в наше время серьезно относится к инструкциям Вагнера?

КИНГ. Вы имеете в виду, мистер Майер, что сегодня мы знаем о музыке Вагнера больше, чем знал он сам?

МАЙЕР. Нет, конечно. Я просто говорю, что наше восприятие поменялось со времен Вагнера. Мы все делаем по-другому. Сегодня следует показывать скрытые красоты партитуры, позволять им светиться, нельзя просто пробегать через пьесу — и все. Следует надстраивать музыкальную структуру, как мастерский художник надстраивает холст, слой за слоем. Совершеннейшая правда, например, то, что написал Эрнст Ньюман в «Жизни Рихарда Вагнера» — прекрасная книга, кстати говоря, Инспектор — что темпы композитора гибкие, их можно менять, но они всегда верны мелодической линии. Так, как исполнил увертюру молодой человек на лужайке — там не было ни психологических, ни эмоциональных подтекстов. То же самое относится к его «Орфею».

КИНГ. Оффенбаха?

МАЙЕР. Да. Парень не дает музыке подышать. Его фразирование… и я не хочу быть резким… фразирование у него идиосинкразическое, говорящее о… полном незнакомстве с основным музыкальным синтаксисом. Перефразируя, скажу — он не видит тонального цвета. К сожалению, этому не научишь, Инспектор. Ах, да, и еще одно. Вся его программа… Я помню, хозяйка дома сказала мне, что дирижер сам составлял программу?

КИНГ. Да, я тоже об этом слышал, мистер Майер.

МАЙЕР. Вот, в общем, и главное. Как составлена программа — просто дурной вкус. Слишком много внимания уделено мелодии. Это — романтический подход, и он давно устарел. Недавно закончившие консерваторию знают, что мелодия — это еще не все, далеко не все. Более того, во многих случаях она лишняя. Слишком много мелодий — отвлекают, из-за них невозможно получить впечатление от того, другого, не похожего ни на что, мира, который создает для слушателя музыка. Тональная красота, Инспектор. В наши дни композиторы с хорошей репутацией даже не пытаются строить мелодии. Большинство мелодий именно построены, в конце концов. Ну, конечно, несколько мелодических вещей, которые знает толпа, надо сыграть. Но нельзя из таких вещей составлять целую программу, это немыслимо, Инспектор.

КИНГ. Была там еще пьеса, сразу после «Орфея»…

МАЙЕР. Я только что о ней подумал. Помню ее смутно… Кто композитор, не знаете ли, Инспектор?

КИНГ. По-моему, Юджин Вилье. Какой-то, насколько я помню, молодой талант. Но не уверен.

МАЙЕР. Нет, похоже вы правы. Да, помню — Вилье. Я не могу сказать, что знаком со многими его вещами, но эту вроде бы слышал раньше. Что ж. Если уж отбираешь современную вещь — это похвально, кстати говоря — но нельзя в очередной раз работать на толпу. Этот опус Вилье, как и остальные в программе — построен целиком на мелодиях. Я уже сказал, что я не большой поклонник музыки Вилье, особенно когда он потакает вкусам толпы, но… Да, это был тот опус, что оканчивается виолончельным соло, и оно, это соло вдруг просто останавливается в середине каденции?

КИНГ. Именно.

МАЙЕР. Интересно. Это единственный интересный аспект во всем опусе. Остальное банально.

КИНГ. Благодарю вас, мистер Майер. Теперь же, если я вам не очень наскучил, перейдем к обсуждению некоторых гостей…

VI.

Эммерих сам подал Санди завтрак. Помимо них никого в особняке не было. День был солнечный.

Она плохо спала предыдущей ночью, и скучала по Юджину. С другой стороны, жизнь ее последнее время была таким роллер-коустером, с такими дикими перепадами эмоций, что она решила взять себе выходной.

Она походила босиком по саду, покурила, сидя на краю пикантного декоративного бассейна, сконструированного больше столетия назад, ушла обратно в дом, чтобы прихватить бутылку вина и рюмку. Снова выйдя наружу, она увидела машину, припаркованную у самой калитки, внутри. Задняя дверь машины открылась и хорошо сохранившаяся, с врожденным достоинством, элегантно одетая женщина вышла на гравиевую дорожку. Она помахала Санди рукой.

Только не это, подумала Санди.

Женщина изящным шагом двинулась по дорожке к ней. На полпути к крыльцу она раздвинула руки, каждую на полфута в сторону от торса, давая понять, что полностью готова вежливо, в рамках хорошего тона, обнять Санди.