Это был наш последний вечер с друзьями из Института Серенгети.
Всю ночь я прислушивалась к рыку львов и топоту копыт бесчисленных стад. Выли и хохотали гиены, отзвуки музыки долетали до моей комнаты — ночные шумы так и не позволили сомкнуть глаз. Под моим окном продолжалась жизнь, неизменная для антилоп гну, которые год из года мигрировали, пересекая Серенгети во всех направлениях. В период непродолжительных дождей их популяция росла. В тот год появилось 200 000 малышей. В «пиковые» недели сезона рождений каждые сутки рожало не менее 10 000 матерей.
Никогда мне не забыть одного рождения, которое довелось наблюдать как-то во время миграции. Всегда хотелось присутствовать при начале жизни и запечатлеть на пленке это событие. Увидеть и прочувствовать все тяготы родов. И вот, еще находясь в Серенгети, ранним утром я выскользнула из дома до того, как первые отблески зари вспыхнули на горизонте. Львы бродили так близко, что слышалось их дыхание, но они находились в блаженном состоянии обжорства. У меня была машина без фар, но с помощью подфарников удавалось освещать дорогу и двигаться довольно быстро. Ночью прошел дождь; дорога была скользкой, и когда я добралась до долины, то остановилась, боясь увязнуть. После походов, лазанья по горам и акробатических упражнений на деревьях в Маньяре я была в прекрасной физической форме. Мне хотелось вжиться в этот мигрирующий мир. Шум стоял невероятный. В свежем предутреннем воздухе дрожали миллионы звуков. С первыми лучами солнца я погасила подфарники и тихонько двинулась навстречу потоку мигрирующих животных.
Утро началось тысячами рождений. Подлинное сотворение мира: из тьмы рождалось утро, и солнце освещало новую жизнь. Повсюду, куда ни кинь взглядом, на тонких дрожащих ножках покачивались малыши, еще дымящиеся от горячих вод материнского лона, — они спешили встать и научиться бегать: нельзя было терять ни минуты.
Мать с любовью обнюхивала новорожденного, облизывала его — первой приветствовала его появление в мире. Но с самого рождения малыши были в опасности: вокруг повсюду виднелись как предупреждение следы смерти.
Ночью вволю пировали хищники: добыча была беззащитна. Рождение и смерть были неразлучны. Повсюду валялись кости, которым суждено побелеть от солнца. Высоко в пустом небе незаметными знаками грифы указывали, где лежит утренняя добыча. Львы с трудом волочили переполненное брюхо по земле.
Повсюду учились бегать малыши: вначале они делали несколько шагов и падали, но тут же поднимались и снова делали несколько шагов. Кровь и сила приливали к их конечностям, готовя к жизни в постоянном беге, ибо нужно уметь хорошо бегать, чтобы выжить.
Когда машина остановилась, животные вокруг меня застыли всего в нескольких метрах. Они смотрели на меня, как бы спрашивая, что я буду делать. Наброшусь на них? Как ни странно, моя персона, казалось, не особенно пугала их. Прямо передо мной одна из матерей легла на землю; роды длились минут пять-десять. И в то время, пока мать лежала на земле и рожала, она была легкой добычей для хищника.
Как только малыш появился, она поднялась, несколько раз слабо проблеяла, повернулась к нему, обнюхала и начала вылизывать, насторожив ушки. Я видела, как трепещут при каждом вдохе ноздри малыша и моргают его мокрые, липкие веки. Через несколько мгновений он, казалось, понял, что ему поскорее надо встать на ноги и бежать. Тогда у него появлялось девять шансов из десяти, чтобы выжить. Между моментом его рождения и моментом, когда он галопом понесся рядом с матерью, прошло не более четверти часа. Напади на него гиена в это время и встань на его защиту мать, у него остался бы на выживание лишь один шанс из десяти. Напротив, если мать бросается в бегство, увлекая за собой малыша, им удается удрать от хищника, если только малыш не затеряется в общем хаосе.
Меня уверяли, что генетическое наследие регулирует количество матерей-защитниц и матерей, бросающихся в бегство. Первые намного уменьшают шансы своих малышей в борьбе за жизнь. Я готовилась стать матерью и знала, что при опасности брошусь на защиту ребенка, но, понаблюдав за жизнью животных, поняла, что лучше убежать, схватив его в охапку.
Грифы летели со всех сторон, планировали вниз, словно на парашюте, складывали крылья, вытягивали шею и с открытым клювом подходили на прямых ногах к добыче. Там, куда они опускались, было что поесть. Я взобралась на крышу машины. Хотя было еще рано, жаркое солнце светило вовсю, и везде грифы рвали убитых за ночь животных или подбирали то, что осталось после родов.
Когда наблюдаешь за грифами издали, они внушают отвращение, но, как и все в мире, они по-своему красивы и полны достоинства. Разве их можно осуждать за привычку питаться падалью или презирать за голую тощую шею, лысую голову и крючковатый нос? Гриф есть гриф.
На обратном пути я медленно двигалась по дороге среди моря антилоп гну. Стада животных разделяло расстояние метров в сто-двести.
Чуть дальше слева появились три гиены, которые поодаль друг от друга трусили по направлению к антилопам. Я не обратила на них особого внимания, считая, что они просто следовали за мигрирующим стадом и уже давно отъелись, ибо выглядели упитанными. Но вдруг они остановились, огляделись, принюхались и побежали дальше. Я двинулась вслед за ними. Меня обеспокоило их поведение, поскольку неподалеку на земле лежала самка, схватки уже начались, и малыш уже показался. «Этот пропал!» — подумала я. Животные вокруг бросились прочь, но мать не чувствовала опасности: хищники приближались с подветренной стороны.
И гиены обрушились на нее. Мать подняла голову, увидела их, вскочила одним прыжком и бросилась прочь. Но гиены подошли слишком близко. Они прыгнули, ухватили теленка и потащили его. Он отбивался копытцами, но его мгновенно разорвали на куски, словно бумажный листок. Я остановилась и разревелась, уткнувшись лицом в ладони. А потом пустилась в обратный путь, думая об ужасной участи матерей.
В саванне рождение — дело случая! Новорожденный гну несется галопом рядом с матерью и выживает; я оказалась свидетелем и другой судьбы. Но рождение животного мало чем отличается от рождения человека: одна мать может легко родить двойню в затерянной деревушке, а другая потеряет дитя в самой современной больнице.
Наутро мы летели над зеленой благоухающей землей и наблюдали за миграцией. Сверху казалось, что на земле царит мир.
После заключительного заседания в Институте Серенгети мы отправились в Маньяру. Самолет скользил между рифтовой стеной и зеркалом озера, и казалось, что опрокинулось само небо. Плотный свод зелени впитывал в себя солнце, ветви смоковниц, пинкнеи и прочих лесных пород накрывали землю своей тенью. В древесной саванне зеленые высокие травы под мертвыми акациями и густая последождевая растительность скрыли все следы разрушения леса, словно природа сама нашла решение и как бы сказала нам: «Зачем же мучить себя?» Мы пролетели низко-низко над травянистой посадочной полосой и убедились, что она свободна, а потом спикировали на Ндалу и предупредили о своем прибытии. Лагерь выглядел покинутым — ни дыма, ни машин, никого. Ничто не шелохнулось, только текла вода под залитыми солнцем скалами. Перед самой посадкой сердце защемило от радости, как это бывает каждый раз, когда колеса касаются земли. Мы выключили двигатель, и нас окружила тишина. Мы вернулись домой. Оставив багаж в самолете, пешком пошли к дому. Как приятно очутиться одним! Ни машин, ни людей — никто не встречает нас. С нами неразлучные компаньоны — генетты и Уиджи, они тут же поспешили на разведку, посетили муравьев и жуков и съели несколько кузнечиков, не толще былинки.