Отголосок описанной сцены можно найти у Лифаря:
«Я выталкивал прочь Кохно, Кохно хотел вытолкнуть меня, в результате нам обоим было сказано удалиться».
Психологически эта дикая сцена вполне объяснима — с уходом Дягилева «мальчики» лишились не только друга и «повелителя»; в некотором смысле, они лишились жизненной опоры, человека, рядом с которым и благодаря которому протекала их собственная, как творческая, так и личная жизнь. «Империя Дягилева» держалась на его власти, на организаторском гении и редчайшем художественном чутье своего монарха. Как и любую другую империю (история тому свидетель), ее раздирали внутренние противоречия, тайные интриги, глубоко запрятанные ревность и ненависть к фаворитам владыки. Именно поэтому, кстати, даже самые, казалось бы, великие и несокрушимые империи заканчивались со смертью своих императоров.
Мися Серт в этот момент единственная повела себя по-мужски: она бросилась к ювелиру, чтобы заложить свое бриллиантовое колье, ведь касса Дягилева, как обычно, была пуста, и взять деньги на похороны было неоткуда. По дороге она повстречала Коко Шанель, которая, предчувствуя недоброе, упросила герцога Вестминстерского повернуть яхту назад. Проблемы с похоронами были решены: Шанель взяла расходы на себя. Так в последний раз гениальная женщина выручила своего гениального друга.
Итальянский композитор Альфредо Казелла в своих «Мемуарах» свидетельствует:
«Он умер один, в гостиничном номере, бедный, каким был всегда. Он жил здесь в кредит, не имея возможности оплатить гостиницу».
Конечно, насчет того, что Дягилев умер один, итальянец не прав, но вот в остальном с ним нельзя не согласиться. Действительно, после смерти маэстро не осталось никаких денежных сбережений, и он был похоронен на средства богатых покровительниц своего искусства.
На следующий день рано утром от отеля отплыли несколько черных гондол. В одной из них находится гроб. Типично венецианская похоронная процессия уносила к траурному острову Сан-Микеле тело великого чародея русского балета. Его сопровождали Кохно и Лифарь, Мися Серт и Коко Шанель.
Владимир Федоровский пишет:
«На следующее утро в гостиницу доставили гроб. Покойного опустили туда вместе с маленьким распятием, которое вложила Дягилеву в руки Мися Серт сразу после того, как он скончался.
Тело отвезли в большой погребальной гондоле, украшенной фигурами ангелов с позолоченными крыльями, сначала в православную церковь, а потом на маленькое русское кладбище на острове Сан-Микеле. В первой из трех гондол кортежа сидели вновь объединившиеся Кохно и Лифарь.
Как и предсказала старая цыганка, смерть действительно сопровождала царя русского балета по воде…
Когда гондола прибыла на остров Сан-Микеле, Кохно и Лифарь на коленях подтащили гроб к могиле, а Лифарь чуть не бросился в яму.
Зрелище, достойное великого артиста, каким и был Дягилев».
Это может показаться странным, но в «Мемуарах» Миси Серт имя Коко Шанель не встречается ни разу. Таково было желание самой Шанель.
— Я сама напишу о себе, — сказала она.
— А тебе и писать ничего не надо, — ответила Мися. — Просто опубликуй свои бухгалтерские книги.
Коко Шанель и Мися Серт до последнего оставались самыми близкими людьми. Мися помогала Коко залечивать душевные раны после неудачных романов. А Шанель пришла Серт на помощь, когда обожаемый ею Хосе-Мария увлекся грузинской художницей Русей Мдивани и попросил Мисю о разводе.
В последние годы жизни Мися увлеклась морфием. Она в открытую употребляла наркотики, делая себе уколы прямо на улице. Однажды ей даже пришлось сутки провести в полицейском участке среди проституток и бродяг, так как ее имя было обнаружено в списке торговцев наркотиками.
Конец наступил в 1950 году. Коко Шанель пыталась вытащить подругу из депрессии, отправившись с ней в санаторий в Швейцарию. Но все уже было бесполезно. В возрасте семидесяти восьми лет Миси не стало. Незадолго до смерти она призналась подруге:
— А знаешь, жизнь все-таки не так прекрасна!
* * *
Могила Сергея Павловича Дягилева находится на кладбище острова Сан-Микеле. Рядом похоронен Игорь Стравинский, один из дягилевских «сыновей», которого маэстро отыскал, вывел на дорогу и благословил на большое плавание. Потом Стравинский рассорился с Дягилевым, они даже перестали разговаривать и общаться.
Стравинскому казалось, что Дягилев на нем наживается, эксплуатируя его талант. Кто он, собственно, такой, этот Дягилев? Не композитор, не художник, не танцор. Никто! Он просто зачем-то примазывается к настоящим творцам. Его место ниже, гораздо ниже, он — антрепренер, импресарио, всего-навсего балетный менеджер. Наверное, так же думали и другие, кто, причисляя себя к истинным творцам, отказывал в этом Дягилеву.
Но вот удивительное дело — существует термин «дягилевская эпоха мирового балета», и эпоха эта признана временем наивысшего расцвета балетного искусства. Так кто же все-таки этот человек, не писавший ни музыки, ни декораций, не ставивший балетов, но вдохновлявший музыкантов, художников и хореографов, дававший им лишь творческие задания и требовавший, чтобы работа, за которую он платит, была гениально совершенной? Над этим стоит задуматься.
Знаменитый танцовщик Сергей Лифарь в книге «Дягилев и с Дягилевым» пишет:
«Он умел не только организовывать художественное творчество, соединять людей искусства, создававших неожиданное для них самих, но…сам был участником, сотрудником этого неожиданного творчества… Дягилевская печать лежит на всех произведениях, вызванных им к жизни и сплоченных им художников, создававших новую эпоху в искусстве, во всех его областях».
В самом деле, прозорливость Дягилева позволяла ему угадывать в человеке художественный талант, гениальную сущность. Своим огнем он зажигал, вызывал, поддерживал и развивал в художнике скрытое пламя, о котором тот и сам порой не догадывался. Недаром, как вспоминает Лифарь, Д ягилев «любил, когда говорили, что он похож на Петра Великого». В них действительно было немало общего — ив размахе, и в парадоксальности поступков, и в горячей любви к России. Главное отличие заключалось в том, что Петр Великий проводил свои реформы в России, насаждая западноевропейскую культуру на ее территории, а великий Дягилев хотел произвести реформы в мировой культуре, показывая силу и мощь русского искусства за границей.
Глава четырнадцатая
Русский итальянец Паоло Трубецкой
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});