Читать интересную книгу Спящие от печали (сборник) - Вера Галактионова

Ольга подняла глаза и увидела в зеркале смеющегося Эдуарда Макаровича с мокрой после ванны потемневшей бородой.

– Ну? Что надумала, мыслитель?

Ольга поджимается, словно её застигли врасплох, и молчит.

– Мне сейчас надо уехать куда-нибудь, – наконец говорит она, напряжённо глядя мимо его глаз.

Холодная мужская рука взъерошила Ольгины волосы на затылке – и замерла.

– …Одной? …Я так понял?

И Ольга снова молчит.

Эдуард Макарович быстро отошёл к столу.

– Ты меня любишь? – спросил он, внимательно разглядывая рукопись и пролистывая её безостановочно.

– У меня всё равно отпуск должен быть… – отвечает Ольга.

В курортной комнате, похожей на чулан, делать было совершенно нечего. Ольга поднялась, съела три варёных холодных яйца без соли и разболтала в стакане сырой воды растворимый кофе. Пообедав, она собралась на море. Армяне сидели в зале за столом, чопорные и неподвижные.

Ольга ступила за калитку – с изломанной лавочки поднялись Игорь и Ваня, а под лавкой высилась и подпирала её теперь пирамидка белых камней.

– Добрый день, Оля, – отряхнул брюки и поклонился Игорь. – Я хотел бы пригласить вас в кино.

– А я хотел бы позвать вас просто – погулять! – сказал Ваня из-за спины Игоря. – Хотите в ресторан? Недорогой? …Развлечёмся?

Ольга пошла к морю, к пустому и плохому берегу. Игорь и Ваня переглянулись – и зашагали поодаль за нею.

Пока Ольга плавала, Игорь сидел около её одежды, складывая перед собою из камней башенку, а Ваня – на той скале, на которой Ольга сидела утром. Чтобы не смотреть на них, Ольга перевернулась на спину и раскинула руки. Так можно было лежать на воде часами, раскачиваясь и зажмурив глаза.

Она вовсе не пыталась рассуждать, любит ли она, и вообще – любила ли когда-нибудь, по причине довольно невразумительной. Так выходило всякий раз, что само слово «любовь» мгновенно вызывало к жизни совершенно определённый образ – образ чистенького мальчика в длинных синих трусах и выгоревшей майке. У мальчика были кроткие, покорные глаза, а поперёк левой брови белел, прерывая её, неровный и глубокий шрам.

Ольга не помнила, как она, семилетняя, оказалась тогда на старом кладбище одна, без взрослых. Под июньским солнцем весело сияли свежей краской голубые оградки, и кресты, и нарядные памятники в пёстрых венках. А меж могильных холмов желтели в буйной траве диковинные одуванчики небывалой величины на толстых высоких стеблях – таких огромных одуванчиков Ольга никогда и нигде не видела больше.

Она шла по песчаной дорожке в лёгких новых тряпичных туфельках с голубыми шнурками, словно бы по улице игрушечного пустынного городка, и ощущала, может быть – впервые в жизни, необыкновенную значимость происходящего. Оля вышагивала, сильно поднимая колени и нарочно размахивая руками, громко читала имена и фамилии на памятниках – и вприпрыжку бежала дальше, довольная тем, как быстро и хорошо она бегает и читает.

Тут Оля пришагала в такое место, где и тропок не было. Но зато были два покосившихся гранитных – а может быть, мраморных – памятника в густой непролазной траве. Странные буквы, высеченные на них, с трудом складывались в малознакомые слова. Оля старалась читать их, застряв на двух непонятных – азъ есмь, когда из-за памятника вдруг выглянул мальчик с рассечённой бровью. Оттопыренные уши его на солнце казались ярко-розовыми, а на подбородке темнела аккуратная подсохшая болячка. Мальчик долго смотрел на Олю, а потом пропал.

Оля попробовала читать замысловатые буквы на другом памятнике, сером, с отколотым углом – она волновалась оттого, что не понимала и не знала этих слов, уже предчувствуя, что будет знать их. А они между тем складывались сами собою в певучие предложения, полные неведомого, вечного смысла. И мальчик возник снова.

Оля посмотрела на него без любопытства и строго спросила:

– Ты – кто?

Мальчик зарделся – неожиданно и почти до слёз – и исчез в траве через минуту.

Оля огляделась. Вокруг стало так тихо, как никогда и нигде не бывает. И Оле вдруг стало тоскливо, и страшно, и пусто. По-прежнему сияли одуванчики и солнце, но будто кто-то невидимый гнал её отсюда, и толкал в спину, и грозил, и пугал, предостерегая. Оле захотелось позвать хоть кого-нибудь, закричать, заплакать. Но тишина становилась всё плотнее, и обступала её, и давила. Оля прерывисто вздохнула – и опрометью помчалась к выходу, с ужасом понимая, что ни остановиться, ни замешкаться нельзя, что нельзя даже оглянуться и выдохнуть.

Она выскочила за кладбищенскую ограду и ещё долго бежала стремглав – по лугу, мимо ленивых больших коров, по белым пыльным цветам, дальше, дальше. Почти падая на бегу, она услышала за собою топот босых ног – это был всё тот же мальчик в выгоревшей майке и длинных трусах. Ольга сразу успокоилась.

Он остановился тоже, запыхавшийся, потный и смущённо-сердитый. Но вдруг запрыгал на одной ноге, а потом сел в пыль протоптанной коровами тропы и с обезьяньей ловкостью вытащил занозу из пятки. Оля присела на корточки, быстро послюнила щепотку пыли и хотела поскорее залепить его ранку. Мальчик с силой оттолкнул её руку и теперь сидел, насупившись, подвернув ногу пяткой кверху.

– Ты – кто? – недовольно спросил он Олю.

Она пожала плечами и вытерла грязные пальцы о подол. Мальчик поднялся, крутнулся на больной пятке – и пошёл к улице, глядя себе под ноги.

– А ты – кто? – смело крикнула Оля ему вслед.

Мальчик обернулся и задумался. И тогда Оля, разбежавшись, что было сил, обогнала мальчика и оказалась далеко впереди, необычайно гордая тем, что теперь ему уже никогда её не догнать!..

Больше Ольга не видела его. Но лишь являлось слово «любовь» – в книге ли, в мыслях ли – как тут же возникал перед глазами неотвязный мальчик с рассечённой бровью, возникал всю жизнь. Годам к шестнадцати Ольга уже люто ненавидела его, привязавшегося к слову и не дававшего никакой возможности думать про это – про таинственное и главное. Пока не поняла, что бороться с мальчиком из детства бесполезно: нелепый, настырный, надоевший образ его был так же неистребим, как само слово «любовь».

Ольга вышла из воды, взяла босоножки и сарафан.

– Вы совсем не хотите говорить со мной? – спросил Игорь.

Обходя его, Ольга влезла на валун, перескочила на другой. Но Игорь кинулся к ней и подал руку. Она шагнула в сторону от руки, чуть не упала и порезала ступню о ракушку.

– Можно, вам помогу – я? – спросил Ваня со скалы.

– Нет. Нельзя, – ответила Ольга, морщась от боли. Она сунула ноги в босоножки и, прихрамывая, двинулась вдоль берега.

– А хотите – я один вас провожу? – спросил Игорь, нагоняя Ольгу. – А его… вызову на дуэль?

Ольга остановилась.

– Вызовите друг друга – на дуэль! – сказала она. – Немедленно. И выстрелите друг в друга одновременно. Я бы очень вам желала, чтобы вы оба не промахнулись.

Уже в одиночестве она добралась до калитки. Прошла через прихожую, мимо распахнутой двери. Армяне сидели с чашками в руках. В доме стоял запах кофе. Женщины в тёмном не было видно. Ольга подумала, прихрамывая на ходу, что у армян, должно быть, траур. Ещё она подумала, что бабушка Нюра старая и как бы не умерла.

Бабушка Нюра писала не чаще раза в год – одно и то же и без знаков препинания: «А ты время на письмы не тратила ба толку в них нету никакова не вижу я читать что бумагу переводить и переливать из пустова в порожне разве захворашь пропиши а так не забивай себе головушку жалей её маненько а то сума быстро сойдёшь».

Ольга вспомнила маленький, всего в одну комнату, деревенский дом, огромную печь, на которой можно было читать, подложив под голову сушившиеся валенки, – к запаху шерсти примешивался слабый, горьковатый запах печной гари. Там царила тёплая, дремотная, чуть душная темнота – свет проникал скупо, по самому краю, и в сумерки приходилось держать книгу на весу, ближе к свету.

Бабушка Нюра ходила неслышно и не прерывала Ольгиного занятия, даже если видела, что Ольга не читает, а часами смотрит поверх книги на мохнатую от копоти печную заслонку. Никто не мешал вольному, немного вялому течению мысли в Ольгиной детской голове, никто не торопил её и не поучал. И в своей взрослой жизни, не думая о том вовсе, Ольга старалась оградить себя от всяческих поучений и сохранить плавный, непрерывный ход раздумий, ревниво оберегая эту непрерывность и любя её.

Все эти последние месяцы в Москве Ольга мало работала и много смотрела на Эдуарда Макаровича: она не привыкла думать при посторонних. А Эдуард Макарович никуда, кроме как в институт, не уходил…

Ольга посчитала, сколько лет она не была в деревне. Выходило – девять. За квартиру было заплачено на три недели вперед. Ольга собрала чемодан и поставила его в прихожей.

Она собиралась сказать армянской семье, что уезжает, и чтобы хозяин, живший в центре города, не беспокоился. У порога большой комнаты, перед распахнутой дверью, она простояла довольно долго, разглядывая поочерёдно вскинутые одинаковые чеканные тёмные профили. Армяне сидели в своих строгих костюмах, и ни один из них так и не шелохнулся за длинным овальным столом. Безмолвная женщина стала бесшумно подавать кофе. И Ольга ушла, никому и ничего не сказав.