Читать интересную книгу Семья Карновских - Исроэл-Иешуа Зингер

— Святая Дева и Господь наш Иисус, — шептала она, — спасите и сохраните бедное дитя от зла и мучений, пошлите ему добрых ангелов, чтоб они его исцелили и утешили, ведь он чист от греха, как невинный агнец…

31

За время болезни Егор сильно изменился, хоть и пролежал в постели всего несколько недель.

Он вытянулся, стал заметно выше, рукава стали ему слишком коротки. Голос окончательно поломался, стал по-мужски низким и совсем не подходящим слабому и худому мальчишескому телу. На щеках и подбородке появилась заметная черная поросль, признак мужской зрелости, который совсем не вязался с прыщиками, разбросанными по бледной коже. На похудевшем лице крупный нос под густыми черными бровями стал еще более заметен. На тонкой шее проступил острый кадык, который прыгал вверх-вниз при каждом глотке. Когда температура спала и вернулась память, Егор попросил мать принести зеркало.

Он увидел в нем точь-в-точь такое же лицо, как рисовали в газетных карикатурах на Ициков.

— Господи, как же я погано выгляжу. Как настоящий еврей, — сказал Егор, оттолкнув зеркальце.

Тереза погладила его растрепанные волосы, сильно отросшие за время болезни.

— Ради Бога, Егорхен, не надо, — прошептана она с испугом. — Папа услышит.

Егорхен повторил те же слова гораздо громче, будто нарочно, чтобы было слышно во всем доме.

Доктор Карновский сделал все, что мог, чтобы вытащить сына. Он давал укрепляющие лекарства, чтобы поставить его на ноги, но особенно волновался за душевное состояние. Пока Егор лежал с температурой, доктор Карновский ловил и записывал каждое слово, которое он произносил в бреду. Это были бессмысленные, бессвязные слова, но Карновский сумел восстановить по ним всю картину и понять, что произошло. Язык у Егора с каждым днем заплетался все меньше, но полностью речь не восстановилась, даже когда температура пришла в норму. Он особенно сильно шепелявил, когда бывал чем-нибудь огорчен, а огорчался он из-за любой мелочи. Доктор Карновский знал, что это связано не с физическим, а с умственным расстройством. Он всеми силами старался, чтобы сын забыл о пережитом унижении. В домашней библиотеке имелись книги не только по медицине и философии, но и по психологии и психоаналитике. Вообще, Карновский, как большинство хирургов, относился к психологии с недоверием, анатомия была для него куда важней психики. Да и некогда было читать эти книги, он покупал их только потому, что они были в моде. Но теперь он стал не просто в них заглядывать, а серьезно изучать. Мысли, которые раньше казались нелепыми, стали близки и понятны. Карновский попробовал применить описанные методы к сыну, чтобы вместе с телом исцелить и его душу.

Он раскаивался, что из-за занятости уделял Егору мало внимания. Ни работы, ни славы больше не было, остался только ребенок, и Карновский пытался спасти свое единственное сокровище. Он будет его беречь, не пустит в эту ужасную школу, но сам станет ему учителем, воспитателем и отцом, а главное — другом, самым близким другом.

— Веселее, парень, — сказал он сыну тоном, больше подходящим для приятеля, чем для отца, и слегка щелкнул его по носу.

Егор отвернулся, даже не улыбнувшись.

— Не трогай мой нос, — сказал он недовольно. — Он и так слишком длинный.

Доктор Карновский смутился. Он понял, что выбрал неверный тон, и заговорил серьезно:

— Сынок, забудь о них. Они не стоят того, чтобы о них думать. Плюнь, как я плюю на таких, как они.

Егор не ответил. В его молчании сквозило презрение и к совету отца, и к нему самому.

Нет, он ничего не забыл. Оскорбление, которое нанесли ему в школе, все время было с ним, в памяти, в мозгу, в крови. Он мысленно переживал его снова и снова, с каждым разом острее испытывая боль, унижение, муку и… удовольствие. Как больной чумою испытывает одновременно боль и наслаждение, расцарапывая язвы, так и Егор наслаждался самоистязанием. Он презирал не тех, кто унизил его, а себя. Вместо того чтобы возненавидеть своих мучителей, он возненавидел себя самого, ту часть себя, которая послужила причиной унижения. И он мстил себе, наслаждаясь болью.

В презрении к собственной неполноценности он дошел до того, что начал оправдывать своих гонителей. Прав был доктор Кирхенмайер, что изолировал его, когда нашел в нем изъяны, доставшиеся ему от отца. Он сам их ненавидел. Егор Гольбек ненавидел Егора Карновского, его черные волосы, густые брови и особенно длинный, горбатый нос.

Мать смеялась, когда он говорил о своем носе. Она твердила, что нос — это как раз самое красивое, что в нем есть, он придает ему мужественный и решительный вид. И черные волосы и брови — это прекрасно. Он напоминал ей отца, каким она увидела его в первый раз. Егор просто из себя выходил. Какой отвратительный вкус у его матери! Он совсем не считал, что отец красив. Вот мать — другое дело: светлые волосы, ясные глаза, чистое, открытое лицо. В черных волосах и смуглой коже отца он видел что-то нечистое, принесенное из азиатских пустынь и африканских джунглей, как говорил доктор Кирхенмайер. Во внешности матери нет кривых линий, гладкие волосы, прямой нос. И дядя Гуго такой же. Гольбеки ничем не отличаются от всех людей, и он не отличался бы, если бы не отец.

Все его беды — из-за отца и его расы. Вот почему он всегда был слабым, быстро уставал и легко простужался, не то что мальчишки в школе. Дядя Гуго часто об этом говорил. Теперь об этом говорят уличные ораторы, пишут все газеты и журналы. На карикатурах Ициков всегда изображают со смешным длинным носом, огромной курчавой головой и тщедушным, скорченным телом. А рядом рисуют стройных, мускулистых германцев. Доктор Кирхенмайер доказал его неполноценность с цифрами в руках. Нет, это не просто так придумали, как пытается внушить отец. Глупо думать, что весь мир без причины ополчился на евреев. Егор знает это по себе. Он видит в зеркале смешного, черного, хилого и длинноносого Ицика. Так и тянет плюнуть в зеркало. Егор стыдится выходить на улицу.

Доктор Карновский не мог смотреть, как сын чахнет в четырех стенах. Егор стал вялым и бледным. У него пропал аппетит, вечером он не мог уснуть и допоздна засиживался с газетами и журналами, портил зрение, а потом спал до полудня и вставал разбитым, измученным и огорченным, будто проспал что-то важное или куда-то опоздал. От него неприятно пахло. Доктор Карновский пытался вытащить мальчика на свежий воздух, к ветерку и солнцу.

— Поднимайся, соня! — приказывал он сыну вроде как в шутку, чтобы тот не обиделся. — Умываться и гулять! Давай, вместе пойдем.

— А чего идти-то? — равнодушно спрашивал Егор.

Доктор Карновский знал, почему сын не хочет на улицу. Он и сам побаивался выходить из дома, но заставлял себя преодолевать страх. Он не позволит этим гадам себя запугать. В последнее время он стал часто выходить без надобности, просто им назло. Он даже нарочно не надевал шляпу и с гордостью демонстрировал прохожим черные волосы. Твердым, уверенным шагом он каждое утро проходил несколько километров, отбросив лень и грустные мысли, которые одолевали его дома. Одни соседи притворялись, что не видят его, другие здоровались кивком головы. Женщины иногда даже осмеливались улыбнуться и поздороваться первыми. Доктор Карновский еще выше поднимал голову, чтобы показать, что никого и ничего не боится. Доктора Карновского не запугаешь! Он хотел брать с собой сына, но Егор отказывался выставлять напоказ свою неполноценность. Рядом с отцом его еврейские черты были бы еще более заметны. Учиться он тоже не хотел. Когда отец пытался с ним заниматься, он спрашивал:

— А зачем?

Он не хотел даже посидеть в садике перед домом. Доктор Карновский теперь сам делал всю домашнюю работу. Как раньше Карл, он постоянно что-то чинил, забивал гвозди, пилил дрова, мастерил, перестраивал, часами не выходил из столярки во дворе. Его энергия требовала выхода, и он пытался приучить к работе Егора.

— А ну, молодой человек, давай-ка посмотрим, кто больше дров напилит, — вызывал он сына на состязание.

— Я лучше газету почитаю, — отвечал Егор.

Доктор Карновский терпеть не мог газет, в которых не было ничего, кроме клеветы на его народ.

— Выброси эту гадость! — приказывал он.

Но Егор не слушался. Лежа на диване, он читал о парадах, факелах, знаменах и победах. Еще он полюбил слушать радио, из которого сутки напролет неслись торжественные речи, военные марши, звук шагов и призывы к ненависти и мести. По радио требовали расквитаться с предателями, выродками и жуликами, от которых все зло на свете. Егор так воспламенялся, что готов был убивать врагов своими руками.

Радио раздражало доктора Карновского еще сильнее, чем газеты, а Егор не выключал его назло отцу и себе. Он нарочно выращивал в себе ненависть к собственному народу. Егор Гольбек наслаждался мучениями Егора Карновского.