Читать интересную книгу Кошмар во сне и наяву - Елена Арсеньева

Да, на что-то было похоже, но Герман сейчас не мог вспомнить, на что именно. Просто двинулся вперед, изо всех сил надеясь, что никто не заметил ничего необычного в его поведении.

Сзади посигналили, и он сошел на обочину, обернувшись. Ну так и есть, как думал. Бабульки отправились в церковь! Куличи святить. Чудится, даже сквозь бензиновую гарь пробивается румяный дух.

Вспомнил, как этот запах дразнил его сегодня утром, – и живот ощутимо подвело. Ну ладно, позавтракает в больничке – чем бог пошлет. Захотелось кулича, пасхи, крашенок… но тут же воспоминание о красных, крашенных луковой шелухой яйцах вызвало в памяти… то, что держал в руке, чиркнув заточкой…

Усилием воли Герман удержал себя от того, чтобы не согнуться на обочине дугой, выхаркивая пустой желудок, а приветливо улыбнуться бабулям, которые махали ему в окошко, и крестили, и махали руками, здороваясь.

– Христос воскресе, Герман Петрович, – выкрикнул водитель, чуть отпустив на «костыле» дверцу автобуса и сильно перегнувшись. – Подвезти вас?

– Воистину в-воскресе, – выдавил из себя Герман. – Ничего, я пройдусь, спасибо. Тут два шага, мне же потом целый день сидеть.

Водитель понимающе улыбнулся невольному каламбуру, захлопнул дверцу – и автобус заковылял по примороженным апрельским ухабинам вперед, оставив Германа в облаках вонючего дыма.

Тьфу ты, черт, да что же это его, будто беременную барышню, все время наизнанку выворачивает?

Герман сильно потер рукой грудь – и вдруг вспомнил, кого напоминал сам себе.

Они были тогда с Алесаном в Дагомее, на свадьбе его сестры. Дагомейцы были единственным африканским племенем, с которым лесные туареги позволяли себе устанавливать родственные связи. Герман, Алесан и его будущий зять, младший сын короля, сидели на веранде бунгало, построенного с претензией на европейский манер, и пили ледяное кокосовое молоко. Прислуживал им необычайно худой, прямо-таки скелетообразный человек с тяжелыми морщинистыми веками, почти полностью закрывающими безжизненные глаза.

Принц отдал ему какое-то приказание, тот отошел на несколько шагов и замер, схватившись за сердце. Его черная кожа словно пеплом подернулась. Используя привычный набор слов, можно было бы сказать, что он смертельно побледнел.

– Он сейчас упадет! – воскликнул Герман, который тогда еще только-только начинал свои африканские открытия и не усвоил некоторых элементарных вещей. Например, что нельзя, вообще нельзя обращать внимания на слуг и тем более благодарить их. Это унижает людей, заставляет их чувствовать твое превосходство. Плохо! А вот если ты молчишь, как бревно, в то время как пожилой человек моет твои грязные ноги, – это ничего, это нормально и находится вполне в соответствии с правилами этикета.

Алесан не дал другу совершить новую промашку и перехватил на полпути к слуге:

– Сиди спокойно!

Невообразимо быстрая скороговорка, обращенная к хозяину, успокоила и того: белый, мол, дикарь – что с него возьмешь, простите великодушно, ваше высочество!

– Но ему плохо! – уперся Герман.

Алесан свирепо сверкнул зубами:

– Ему и не может быть хорошо. Это зомби. Слышал такое слово? Но сейчас с ним все будет в порядке. Видишь?

Слуга и в самом деле отнял руку от груди, выпрямился, спустился со ступенек и скрылся за углом дома.

– Я… прошу прощения, – пробормотал Герман, побуждаемый мощными Алесановыми толчками в бок. – Я никогда не видел этого прежде, и, признаться, это привело меня… в содрогание!

Принц взглянул на него с сожалением:

– Белых людей способны привести в содрогание сущие пустяки, верно, Алесан? К сожалению, когда зомби начинает вот так хвататься за грудь, это означает, что он очень скоро перестанет служить своему повелителю!

Как потом удалось узнать Герману, этот воскресший мертвец скоро и в самом деле умер – уже не подлежа «восстановлению», ибо даже колдуны Дагомеи не умеют делать зомби дважды.

– Доктор? Вы?..

Герман вздрогнул. На него глядели широко раскрытые, немигающие глаза… дежурного. Заморгал, прогоняя сонливость:

– Чего это ни свет ни заря? Ну, проходите!

Герман шагнул к турникету, машинально махнув пропуском. Прошел под провисшей кое-где проволочной сеткой, потом – через еще одну караулку.

Оскальзываясь на примороженном снежку, добежал до низенького одноэтажного домика: медчасти. Дернул дверь: заперто, конечно.

Из коридора донесся хрипловатый голос конвойного:

– Кто это?

– Налетов, – отозвался Герман, становясь под фонарь, чтобы его было хорошо видно.

Громыхнули запоры. Он вошел, не обращая внимания на удивленный взгляд. В два шага одолел недлинный коридор, резким движением распахнул окошко на двери в палату.

Как раз напротив зарешеченных окон палаты стоял на дворе фонарь. Его еще не погасили, и Герман мог видеть очертания четырех кроватей. Две были заняты. Мерно вздымались одеяла, раздавалось сладкое похрапывание.

Это Антон Мазурков и Макс. Они живы!

– Да что вы, доктор, Герман Петрович, из-за них, что ли? – послышался рядом удивленный шепот. – Ну, побегали, конечно, с вечера на горшок, что да, то да, Регина Теофиловна из-за них исстрадалась вся. Потом уснули. И мы тоже успокоились. Стоило из-за таких-то бежать ни свет ни заря, в выходной… да еще на Пасху! Христос воскрес, Герман Петрович! – радостно спохватился конвойный.

– Воистину, – с трудом разомкнув губы, выдавил Герман и прошел в свой кабинет. Ему надо было хоть на минуту остаться одному.

Встал над раковиной, упершись руками в края, подавляя два желания: начать немедленно мыть с мылом руки и придержать сердце, которое опять затрепыхалось.

С его руками все в порядке, кровь осталась во сне. А сердце… ну, болит сердце и болит. Этим страдают многие люди, совсем не обязательно быть зомби!

И внезапно, как от удара, он вспомнил себя, стоящего над поверженным Хинганом… вспомнил ощущение собственного всемогущества и стихи:

Он звезды сводит с небосклона.Он свистнет – задрожит луна!..

Тогда он забыл окончание. Зато теперь строки будто начертал кто-то перед глазами:

Но против времени законаЕго наука не сильна…

Что бы он ни сделал – даже если бы вырвал своими руками сердце этим двум подонкам, спящим в палате под охраной, – Дашеньку уже не воскресить.

Герман может убить еще кого-нибудь, но она не воскреснет. Никогда. И Кирилл тоже. Не вернуть здоровья Ладе, матери, отцу.

Он должен был понять это еще раньше – там, во Внуково, когда стоял над убитым Хинганом, когда своими руками зарывал его в землю. А понял только теперь, увидав живыми Антона и Макса.

Зачем… зачем понял? Лучше бы так и шел своей дорогой, хватаясь за сердце, как зомби собственной мести, пока не упал замертво!

В дверь тихо стукнули.

– Да? – ровным голосом отозвался Герман, открывая кран. Нет ничего более естественного, чем врач, который моет руки.

Добродушное, полное, слегка отекшее со сна лицо Регины Теофиловны уставилось на него:

– Как вы рано, Герман Петрович. Христос воскресе!

– Воистину, – отработанно ответил он. – Ну, как тут?

– Севастьянов вам сказал? Эти двое в туалете такое устроили… уж повезет сегодня какому-то «парашнику»! – Она брезгливо сморщила нос. – Ночка была еще та! Часов в одиннадцать привели Стольника – печень у него прихватило. В самом деле – весь пожелтел! Я ему дала но-шпу… из своих запасов, у меня ведь хронический холецистит, – пояснила Регина Теофиловна, увидев, как взлетели брови Германа: но-шпа в больницу не поступала с незапамятных времен.

«Да уж, – подумал он, – в нашей больничке лекарств просить – все равно что к босому по лапти ходить!»

– Потом грелку под бочок, горячего чаю сладкого, – ворковала Регина. – Он и утих. Только с ним угомонились – тут новые гости, здр-ась-те!

– Какие еще гости? У вас тут что, эпидемия была ночью?

– Да эти приехали, из благотворительного фонда.

– Секундочку! Но ведь они должны были днем появиться.

– А появились в полночь. Оказывается, когда переезжали Синичку по шуге, мотор заглох. Не знаю, там какие-то были приключения с трактором – дотащились к нам чуть живые и сразу упали спать. Их трое: шофер, священник и девушка, которая должна раздавать подарки. Слышите, как пахнет?

Она повела маленьким курносым носом, еле видным меж пухлых щек, и Герман, к своему изумлению, опять ощутил тот же умиротворяющий запах сдобы, ванили, изюма, который преследовал его сегодня с раннего утра.

Оглянулся – в углу громоздились короба.

– Неужели куличи привезли? – спросил недоверчиво.

– И куличи, и конфеты, и яблоки, – радостно тараторила Регина Теофиловна. – И вроде бы даже бананы. Они там, внизу.

Герман принюхался. И правда – пахло бананами и яблоками.

– Ничего, что у вас в кабинете поставили? У всех ум за разум зашел. Шофер остался в машине, священника положили в гостевой, а там же только одна комната открыта, во второй ремонт, так что девушку устроили у нас. Ничего? Я звонила Пал Михалычу, он разрешил.