ничего о Джемшиде не узнаю. Придется двинуть на Сладкие колодцы. А если хотят, пусть следуют за мной».
— Вы куда? — крикнул все тот же длинный.
Говорил он с трудом, хотя и держался бодрее остальных. Но багровые веки, провалившиеся пергаментные щеки, растрескавшиеся кровоточащие губы свидетельствовали, что и у него силы на пределе.
— На колодцы.
— А близко колодцы? А там есть вода? Вы здешний?
— Я бывал здесь не раз. Если сойти с вашей гибельной тропы и идти всю ночь на юго-запад, на рассвете вы и ваши животные смогут напиться. Держитесь точно компаса.
Тогда длинный кивком головы показал на своих спутников:
— Вы видите тележку обезьян с обожженными хвостами? Вот к чему привело их зазнайство. Начальник обругал караванбаши. Ударил его по лицу. И вот! Все нас бросили. Экспедиция бедствует. У нас ни капли воды. Ужасно. Караванбаши украл лошадей, и мы…
Противно было слушать, но Мансуров бросил:
— Разберемся.
Он погнал коня по сыпучему песку и остановился на самом гребне.
— Эй, Бетаб, эй!
Моманд, свернувший из предосторожности, при виде странного каравана, в лощину между барханами, чтобы прикрыть своего начальника в случае необходимости, тут же подлетел к ним вихрем.
— Выдать по чашке воды людям. Верблюдам промыть губы и ноздри. Не давать им ложиться. А отсюда — марш к Сладким колодцам. — Он посмотрел вниз. — Эй, как вас величать, господа?
— Генстрем, патер Генстрем, к вашим услугам.
— Вам помогут, но если вы не двинетесь в путь сейчас же, пеняйте на себя. В пустыне проводников не бьют. В пустыне каплю воды режут на двадцать частей, даже если встречный — враг. А потом уже выясняют отношения.
Бетаб безропотно выполнил приказ. Напоив путешественников, он подошел к Мансурову и равнодушно промолвил:
— Вода совсем кончилась. В мешке сухо.
Афганское беспощадное солнце сделало уже шафрановым полнеба, и, глянув на него, Алексей Иванович сказал:
— Ничего. Мы дома, они гости.
— Гости… Животные они — эти ференги. У самих есть банки с питьем, а караванбаши и проводникам не дали пить. Поэтому их оставили тут… Подыхать. Если бы не вы, они пропали бы.
— Поехали. Если хотят, пусть едут за нами.
Жара не спадала, но Мансуров гнал и гнал коня. Он терпеть не мог ездить медленно.
Вода в Сладких колодцах действительно оказалась сладкой и холодной. Хлебнув воды, забываешь все невзгоды пути в знойной пустыне. Если бы не задержка с караваном европейцев и не необходимость накормить коней, Алексей Иванович и часу не оставался бы у колодцев. Но Бетаб настаивал на отдыхе, и пришлось остановиться на ночлег.
Спал Мансуров плохо и, едва рассвело, вскочил, проклиная все неудачи и задержки в пути. Он быстро ходил взад и вперед по глиняной площадке у колодцев, когда в еще не рассеявшемся сумраке показался долговязый патер, медленно приближавшийся к Мансурову с кряхтением и стонами.
— Прибыли? Привели караван? — сухо спросил Мансуров.
— Очень мы вам благодарны.
— Не стоит благодарностей, господин Генстрем. Так, кажется, вы назвали себя? Напились? Верблюдов напоили?
— Да, все теперь — зер гут. Откровенно говоря, мы глупейшим образом заблудились на пятачке. Никак я не думал, что можно заблудиться в виду гор Гиндукуша. Ведь приамударьинские пески и полтораста километров поперек не имеют. Мы думали… наши проводники — разбойники и мы прогнали их. Горы уже неделю затянуло туманом, проклятой лессовой пылью, и мы потеряли ориентиры. Ужасно погибнуть от жажды в двух шагах от снежных вершин и ледников, а?
— Действительно, глупо. — Держался Мансуров по-прежнему сухо. Он занят был своими мыслями и лишь ждал, когда заседлают коней.
Он уехал с Бетабом еще до восхода солнца, но ему пришлось вновь встретиться с экспедицией. Он возвращался через Сладкие колодцы из безуспешной поездки к реке Аму и, к удивлению, застал путешественников на старом месте. Они, оказывается, и не спешили уезжать.
— Мориц Бемм — позвольте представить, — сказал Генстрем, — миссионер из Кашгара, едет домой, нах фатерлянд. Охотник на джейранов, святой миссионер и проповедник, помощник и проводник знаменитого археолога Оруэлла Штейна. Исколесил китайский Синцзян. Голова его — целый сейф ценнейших сведений об естественных богатствах недр. Незаменимый человек господин Мориц Бемм, не правда ли? Знает все перевалы и пути Кашгарии, Урумчи, Хотана. Одна беда — ни один мусульманин или буддист не пожелал принять слово веры христианской, не правда ли, Франц Шлягге?
Занятый у костра, на котором что-то варилось в котелках, Франц Шлягге буркнул что-то вроде: «Голод ломает и каменные стены».
«Этот грузный жилистый атлет такой же миссионер, как я китайский богдыхан», — подумал Мансуров и взглянул на тощего, жердеподобного Генстрема с рыжей скандинавской бородой и перекошенным вечной судорогой лицом. «Вот этот больше похож на подвижника. Пустился по миру в залатанной одежде и рваных кожаных калошах на босу ногу. И тем хуже для него. Он со своим длинным крючковатым носом, очевидно, отлично разнюхивает все, что ему нужно».
А Мориц Бемм — да, кстати, что-то очень знакомая фамилия! — изо всех сил старался казаться этаким кейфующим туристом. Он возлежал на лошадиной попоне, брошенной на склоне бархана, и попивал пиво из консервной банки.
— Патер Генстрем — швед, — сказал он. — Тоже миссионер в Кашгаре. Философ из уйгурской чайханы. Говорит на тридцати азиатских и неазиатских языках. Аскет. Живет на базаре в конуре без окон. Прозелитов не имеет. Но прозелиток меняет в постели каждый день. Поет им фривольные парижские песенки по утрам. А потом в одиночестве служит обедню. Бродит по стране. Знаток ископаемых.
Пиво из консервной банки оказалось преотличным.
— Одна из последних… — заметил Мориц Бемм. — Господин Генстрем, друг Свена Гедина, того самого знаменитого путешественника по пустыне Гоби. Сам Генстрем с виду нищий, а богаче Креза. Нашел россыпи на Сарыколе… богатейшие.
— Вы вопили — умираем от жажды, — недоумевал Мансуров, — а у вас…
— А у нас пиво? Это вы хотите спросить? Остатки былой роскоши — две-три банки. Всех напоишь, — пожал плечами Бемм, — надолго ли хватит? Всяких слуг и караванбашей поить — свиней апельсинами кормить.
Алексея Ивановича передернуло. Во вьюках пиво, а люди от жажды гибнут. Словно поняв, Мориц Бемм усмехнулся:
— Тот, из-за кого все произошло, был мусульманин. Заупрямился. «Харом, харом», — и… представьте себе, умер. Не знаю, от жажды или от отвращения. Ну, а караванбаши повел себя нахально. Ну, и… скандал получился. Приедем на место, пожалуюсь губернатору. Больно уж туземцы заважничали. С советских узбеков берут пример. — Говорил Мориц Бемм много. Пиво, видимо, располагало к излияниям. — Вы не спрашиваете. Вы не отвечаете. Уважаю таких. Но по глазам вижу — вон какие они