Читать интересную книгу ПОЕДИНОК С САМИМ СОБОЙ - Борис Раевский

Хлопин сидел у весов на низком складном стульчике. Он казался совершенно спокойным. Тщательно отутюженный костюм. Массивное лицо, неторопливые глаза. Сидел, вытянув ноги, небрежно листал французский журнал.

Вряд ли кто-нибудь догадывался, как нервничал сейчас Хлопин. То и дело хлопала дверь в зал. И каждый раз Хлопин украдкой бросал туда быстрый взгляд поверх журнальных страниц. И тотчас же, будто сделал что-то нехорошее, запретное, отдергивал глаза.

Но опять стучала дверь. И Хлопин опять глядел на нее.

Взвешивание шло к концу [14]. Уже побывали на весах и поляк, и турок, и итальянец, и чех, и египтянин. Пятнадцать полусредневесов из пятнадцати команд благополучно прошли контроль.

И только шестнадцатый почему-то все еще не подходил к весам. А этим шестнадцатым был советский борец Леонид Добровольский.

Хлопин хорошо знал его. Не год, не пять и не десять лет судит Хлопин схватки на ковре. Ему ли не знать всех ведущих наших борцов!

А Добровольский отчасти — даже его ученик. Да, когда же это было? Лет восемь, нет, семь лет назад. Он тренировал группу в «Трудовых резервах». Вот тогда и пришел к нему второразрядник Леонид Добровольский. «Лека» — звали его товарищи.

Невысокий, кряжистый. Чуть смахивающий на средней величины медведа.

Что уж говорить — силенка у него имелась. И техникой он овладевал как-то очень легко. Вообще-то Хлопин не любил, когда приемы усваиваются вот так, шутя. Что легко дается, то легко и теряется.

Но Лека оказался парнем не промах. Уже через два года он выполнил норму мастера. И переехал в Москву…

«Да, — усмехнулся Хлопин. — Как же Леке без Москвы?!».

Этот Добровольский — отличный полусредневес. Ничего не скажешь. И техничный, и волевой. Это — на ковре. А в жизни… В жизни он раздерганный какой-то. «Гитарист».

Этим словом Хлопин обозначал целую категорию людей. Никчемный, несобранный — «гитарист». Ленивый — «гитарист». Малокультурный, не читающий ничего, кроме «Советского спорта», — «гитарист».

«Да, — мысленно повторил Хлопин. — Типичный «гитарист».

Хлопин встал, сделал несколько шагов и обеими руками провел по бокам головы. Будто хотел пригладить, прижать свои оттопыренные уши. С детства приклеилась к нему эта привычка.

Посмотрел на часы. До конца взвешивания — всего семь минут. Представитель советской команды, старый мастер Ершов, перехватил этот взгляд, кивнул и поспешил в фойе.

Где же этот чертов Добровольский?!

Фойе было похоже на туристский бивуак. Тут и там стояли легкие кровати-раскладушки и шезлонги, на них громоздились беспорядочные груды одежды, чемоданчики, полотенца. Фойе временно приспособили под раздевалку.

Ершов быстро обвел глазами помещение: Добровольского тут не было.

Ершов вышел в коридор, торопливо заглянул в ближайшие комнаты. Добровольского не было.

…А у весов уже сгруппировались судьи, секундометристы, газетчики. По залу пронесся слух: через шесть минут кончается взвешивание, а советского борца нет и нет.

Опытные спортсмены знают, чем обычно вызываются такие задержки: вес! Лишний вес!

Представьте себе: борец перед официальным взвешиванием сделал контрольную «прикидку» и вдруг, к ужасу своему, обнаружил «лишек». Сто граммов, полкило, а то и целый килограмм. Вот тут-то и начинает он метаться. Сбросить вес! Немедленно!

Чего только не придумывают в эти отчаянные минуты! Парятся в бане, ежеминутно бегают в туалет… Сбросить вес! Во что бы то ни стало!

Хлопин делал вид, будто не замечал суеты возле весов. Не слышит торопливого шепота, не видит удивленных, а часто и обрадованных глаз.

Да, конечно! Кое-кто из иностранных спортсменов и тренеров очень рад. Еще бы! Так повезло! Если чемпиона СССР, мастера Добровольского не допустят к состязаниям — советская команда сразу потеряет шансы на первое место. Команда, которая вот уже много лет подряд занимала верхнюю строчку в турнирной таблице!

— Четыре минуты! — негромко произнес кто-то по-немецки.

Хлопин не оглянулся.

«Да, в этом «Леке» есть и мой грех, — подумал он. — Забаловали парня. И я тоже…».

В дверях показался Ершов. Быстрым взглядом окинул помещение, недоуменно пожал плечами и снова скрылся в коридоре.

«Так, — подумал Хлопин. — Вот так…».

Он ни секунды не сомневался: это не случайность. Нет, не случайность.

Вес у Добровольского всегда колебался около семидесяти восьми. Возле той пограничной черточки, где кончается полусредневес.

А тут, в хлопотах перед отъездом, наверно, не доглядел «гитарист», поел лишку — ну и вот… «Гитаристы», они всегда любят вкусно покушать. Для них режим — нож острый…

Хлопин встал, сделал несколько шагов по залу, по привычке пригладил обеими руками оттопыренные уши и снова сел на раскладной стульчик.

«Где же все-таки этот?… — подумал он. — Наверно, в парилке потеет? Хотя… Тут, в Париже, попробуй найди парилку!».

— Две минуты, — прошептал кто-то по-английски.

«Все, — подумал Хлопин. — Конец».

Очевидно, так же решил и юркий маленький француз с живыми, быстрыми, как мыши, глазами — секретарь комиссии. Он уже уложил в папку протокол взвешивания и убирал со стола какие-то бумажки.

И тут случилось неожиданное. Дверь отворилась, и в зал в одних трусах влетел Добровольский. Ринулся к весам.

Лицо и шея его, загорелые, резко выделялись на молочно- белом теле. Словно к туловищу одного человека по ошибке прикрепили голову другого.

Все сразу уставились на эту голову: была она вся в проплешинах, будто поражена лишаями.

«Сам себя, — понял Хлопин. — Обкарнал. Волосы — они тоже весят».

Да, все было ясно.

Не дойдя нескольких шагов до весов, Добровольский на миг приостановился, сдернул с себя трусы, и так, голый, встал на белую площадку.

Обычно борцы взвешивались не совсем нагишом, ну хотя бы в плавках.

«Конечно, — сжал губы Хлопин. — Трусы — тоже граммы…».

Лицо у Добровольского было усталое, какое-то осунувшееся, но радостное.

«Вот я как! — словно бы говорил борец. — Тяжеленько пришлось. А все-таки успел. Не подвел…».

На его лице выделялись усы. Они росли как-то странно, только по углам рта. Как у китайца.

Юркий француз секретарь взглянул на Добровольского удивленно, но ничего не сказал: до конца взвешивания было еще чуть больше минуты.

Все стоящие у весов разом зашевелились, зашумели.

— А я был уверен — не придет, — негромко сказал соседу бельгиец-журналист, и нотки сожаления откровенно зазвучали в его голосе. Да, счастье было совсем рядом и убежало, как пугливый олененок, — ответил сосед словами из модной песенки.

Добровольский усмехнулся. То ли он понял сказанное… Хотя… Вряд ли он знает по-французски. Скорее всего это была просто улыбка победителя. Тем более, когда успех дался с таким трудом…

У Хлопина отлегло от сердца. Все же явился! Потом надо будет с этим «гитаристом» обо всех его штучках всерьез потолковать. А пока… Все хорошо, что хорошо кончается!

— Итак, месье Арнольд, — стараясь голосом не выдать радость, распорядился Хлопин, — вес!

Суетливый француз секретарь снова достал из папки протокол.

Врач шагнул к весам и легкими ударами ногтя стал передвигать хромированную гирьку по такому же сверкающему стержню.

Он догнал ее до цифры восемь и опустил руку. Семьдесят восемь! Предел. Все разом поглядели на стрелку. Острый кончик ее вздрагивал и дергался. Никак не хотел замереть.

Врач легонько тронул его пальцем.

Кончик на миг замер и опять задрожал как в ознобе.

Шепот зашелестел в толпе.

Хлопин почувствовал, как сердце его громко стукнуло и остановилось.

Вокруг стало тихо-тихо.

— Записать — семьдесят восемь, ровно? — вопросительно подсказал Хлопину француз секретарь.

Наверное, он торопился куда-то. Да и не подведет же русский своего же русского чемпиона!

Хлопин молчал.

Дрогнувшими руками достал из кармана футляр, открыл его, надел очки. Пользовался он ими редко. Да и сейчас они в общем-то были ни к чему. Просто так… Оттянуть решающий миг…

Хлопин сделал шаг к весам. Подошел совсем близко, вплотную.

Каким-то боковым зрением он видел, как испарина покрыла низкий крутой лоб Добровольского и две мутные капельки медленно скатились с носа в глубокую морщину над углом рта. Видел каждую уродливую проплешину на голове спортсмена. Но глаза Хлопина глядели не на Добровольского. Они уткнулись в острый, пританцовывающий кончик стрелки…

Все — и судьи, и тренеры, и врачи, и журналисты, — все, столпившиеся у весов, вдруг умолкли. Опытные спортсмены и болельщики, они отлично знали каждую запятую спортивного кодекса.

Вице-президент ФИЛА! Ему сегодня доверены весы. Он, один только он, без всякого постороннего вмешательства, должен сейчас определить — что показывает стрелка? Семьдесят восемь ровно или семьдесят восемь килограммов и еще пять- десять граммов?