Читать интересную книгу Неугомонная - Уильям Бойд

— Охотничьи тропы, — объяснил Витольдский.

Какое-то время Ева дремала, и ей приснились фиги и фиговое дерево, залитое солнцем. Она проснулась оттого, что машина дернулась и остановилась.

Близился закат, небо было бледно-серебряного цвета, и на этом фоне сосны выглядели еще чернее. Витольдский показал на перекресток, освещенный фарами.

— Еще миля по этой дороге, и вы попадете в Сан-Юстин.

Они вышли из машины, и Ева почувствовала, как ее обдало холодом. Она увидела, что Витольдский смотрел на ее модные городские туфельки на тонкой подошве. Он пошел к багажнику автомобиля, открыл его и вернулся с шарфом и старой засаленной кофтой, которую Ева надела под пальто.

— Вы в Канаде, в Квебеке. Здесь говорят по-французски. Вы знаете французский?

— Да.

— Глупый вопрос.

— Я бы хотела заплатить вам хоть что-нибудь за бензин и за то, что вы потратили на меня свое время.

— Передайте эти деньги на благотворительные нужды или купите облигации военного займа.

— Если к вам кто-нибудь придет, — заявила Ева, — если кто-нибудь спросит вас обо мне, скажите им правду. Нет никакой необходимости скрывать.

— Я никогда вас не видел, — сказал он. — Кто вы? Я был на рыбалке.

— Спасибо. — Ева подумала, что, наверное, ей следовало бы обнять этого человека. Но Витольдский протянул руку, и она ответила ему быстрым рукопожатием.

— Счастливого пути, мисс Далтон, — сказал он, сел в машину, развернулся на перекрестке и уехал, оставив Еву в такой кромешной темноте, что она боялась даже шаг ступить. Но постепенно ее глаза привыкли к мраку, она стала различать зубцы верхушек деревьев на медленно серевшем небе и уже видела едва заметную дорогу и развилку неподалеку. Ева туго завязала шарф вокруг шеи и пошла по этой дороге на Сан-Юстин. «Теперь, — размышляла она, — я по-настоящему в бегах. Я сбежала в другую страну». И вдруг у нее впервые появилось слабое ощущение безопасности. «А вот и воскресение», — подумала она, идя по дороге и слушая, как гравий шуршит под ногами и начинают петь первые птицы. Наступило 7 декабря 1941 года.

11

Агрессивная попрошайка

Я ЗАПЕРЛА НА КЛЮЧ ДВЕРЬ в кухню — Ильза и Людгер отсутствовали, они были где-то в Оксфорде, и я не хотела никаких сюрпризов. Было время обеда, и до прихода Хамида оставался еще час. Со странным чувством я отворила дверь в комнату Людгера и Ильзы — это ведь моя столовая, напомнила я себе, однако с момента приезда Людгера я сюда ни разу не заходила.

Комната выглядела так, будто в ней месяц с липшим отсиживались беженцы. Здесь пахло нестираной одеждой, сигаретами и ароматическими палочками. На полу лежали два надувных матраца с расстегнутыми спальными мешками — древние, цвета хаки, армейского образца, замусоленные, напоминавшие не то сброшенную кожу, не то разложившуюся гигантскую конечность — они служили постелью. То тут, то там валялись продукты — консервы с тунцом и сардинами, банки с пивом и сидром, плитки шоколада, печенье — казалось, обитатели этой комнаты собирались пережить здесь небольшую осаду. Стулья и стол были подвинуты к стене и служили чем-то вроде открытого гардероба — джинсы, рубашки, блузки, нижнее белье в беспорядке висели или лежали на них. В другом углу я увидела саквояж, с которым приехал Людгер, и толстый армейский рюкзак, принадлежавший, как я предположила, Ильзе.

Я тщательно замерила его положение у стены и перед тем, как открыть, подумала, что здесь вполне могли быть какие-нибудь ловушки.

— Ловушки, — сказала я вслух и иронично хмыкнула, решив, что слишком много времени посвятила прошлому матери.

И все же я должна была себе признаться, что собираюсь провести тайный обыск в комнате жильцов. Отстегнув клапан, я порылась внутри и обнаружила: несколько лохматых книжек в бумажных обложках (две книги Стефана Цвейга на немецком), фотокамеру «Инстаматик», плюшевого мишку-талисман с вышитым именем «Ули», несколько пачек презервативов и нечто размером с половину кирпича, завернутое в кулинарную фольгу Я понюхала. Ясно: дурь, марихуана. Отковырнув уголок фольги, я увидела плотную темно-коричневую массу. Я отщипнула немного, растерла между большим и указательным пальцами и попробовала — не знаю для чего: я ведь не была экспертом по наркотикам, способным определить их происхождение. Но, наверное, так полагается делать, когда тайно осматриваешь вещи, принадлежащие другим людям. Я загнула фольгу обратно и все убрала. В других карманах рюкзака ничего интересного не обнаружилось. Я и сама толком не знала, что ищу: какое-нибудь оружие? пистолет? ручную гранату? Я закрыла дверь и пошла делать себе сэндвич.

Хамид, придя на урок, первым делом вручил мне конверт и сложенную вдвое листовку. В листовке содержалось объявление о проведении у Уэдхэм-колледжа демонстрации в знак протеста против официального визита сестры шаха Ирана, Ашраф. В конверте я обнаружила отпечатанное на копире приглашение на вечеринку на втором этаже паба «Капитан Блай», что на Коули-роуд, вечером в пятницу.

— А кто устраивает вечеринку? — спросила я.

— Я, — ответил Хамид. — Чтобы попрощаться. Я улетаю в Индонезию на следующий день.

В тот вечер, когда Йохен был уже в кровати, а Людгер и Ильза ушли в паб — они постоянно звали меня, а я всегда отказывалась — я позвонила детективу-констеблю Фробишеру.

— Мне звонила эта девушка, Ильза. Ей, скорее всего, дали мой номер по ошибке — она спрашивала кого-то по имени «Джеймс», я не знаю такого. Думаю, что звонок был из Лондона.

— Нет, она определенно в Оксфорде, мисс Гилмартин.

— Ох. — Я вздрогнула. — А что она такого совершила?

Последовала пауза.

— Мне не положено вам говорить, но она жила в пустующем доме в Тутинг-Бек. Мы думаем, что, возможно, она занималась торговлей наркотиками, но на нее жаловались за агрессивное попрошайничество. Попрошайничество с угрозами, если вы понимаете, о чем я говорю.

— Ах, вот оно что. То есть она не какая-нибудь анархистка-террористка?

— С чего это вы взяли? — заинтересовался Фробишер.

— Да так, в голову пришло. Просто все эти статьи в газетах, вы понимаете.

— Да, конечно… Ну, лондонская полиция просто просила нас задержать ее. Да и нам не нужны подобные личности в Оксфорде, — добавил он с ноткой самодовольной тупости в голосе.

Я подумала: «Оксфорд полон всяких разных личностей, среди которых странных, ненормальных и неприятных — хоть отбавляй. Одной Ильзой больше, одной меньше — какая разница?»

— Я сообщу, если она снова позвонит, — сказала я почтительным тоном.

— Буду весьма благодарен, мисс Гилмартин.

Я положила трубку и подумала о худенькой, угрюмой и неряшливой Ильзе, попытавшись представить себе ее в роли агрессивной попрошайки. Уж не сделала ли я ошибку, позвонив Фробишеру — он оказался очень проницательным. И с чего это я упомянула про терроризм? Это было действительно грубым просчетом, очень глупым. Я-то полагала, что по неосторожности приютила у себя младшее поколение банды Баадер-Майнхоф, а оказалось, что это пара обыкновенных неприкаянных неудачников.

Демонстрацию у Уэдхэм-колледжа назначили на шесть часов вечера, когда сестра шаха должна была прибыть, чтобы начать церемонию открытия новой библиотеки, построенной на деньги шаха. Я забрала Йохена из садика, и мы сели на автобус, идущий в город. У нас еще оставалось время съесть пиццу и выпить колу в пиццерии на Сент-Майклс-стрит. Перекусив, мы, держась за руки, отправились по Броуд-стрит к Уэдхэму.

— А что такое демонстрация, мамочка?

— Мы будем протестовать. Протестовать против того, чтобы Оксфордский университет брал деньги у тирана и диктатора, которого зовут шах Ирана.

— Шах Ирана, — повторил он, наслаждаясь звучанием этих слов. — А Хамид там будет?

— Думаю, что обязательно.

— Он ведь тоже из Ирана? Правильно?

— Ах ты моя умница…

Я остановилась в изумлении: по обе стороны от входа в колледж стояло две группы людей общим числом около пятисот. Я ожидала увидеть обычную кучку левых и рядом с ними нескольких молодых бездельников, ищущих развлечения, а здесь был строй из нескольких десятков полицейских. Взявшись за руки, они держали под контролем вход в колледж, делая проход к нему как можно более свободным и широким. Другие полицейские стояли на улице, постоянно говоря что-то в свои портативные рации, нетерпеливо размахивая руками, приказывая машинам проезжать. У демонстрантов были плакаты с надписями «ДИКТАТОР, ПРЕДАТЕЛЬ, УБИЙЦА» и «ПОЗОР ОКСФОРДА, СТЫД ИРАНА». По команде человека в маске, державшего в руке мегафон, они скандировали что-то на фарси. И все же, как ни странно, настроение было праздничным — возможно потому, что стоял прекрасный теплый летний вечер, возможно потому, что это была благопристойная оксфордская демонстрация или, может быть, просто трудно быть по-настоящему возмущенным и революционным по поводу открытия новой библиотеки. Вокруг сплошные улыбки, смех, добродушное подшучивание — и все же это поразило меня: это была самая многолюдная политическая демонстрация из всех, которые я когда-либо видела в Оксфорде. Она напомнила мне гамбургскую юность, и я вспомнила Карла-Хайнца и все те яростные марши, в которых мы с ним участвовали. У меня немного испортилось настроение.