формы. А вы хотите отменить!
— Не надо отменять. — заволновалась Вера. — Клуб, вечера — это очень хорошо, это нужно. Но, понимаете… ну не все так могут: прийти открыто, вот, мол, я замуж хочу. Некоторым это легче с глазу на глаз, ну интимнее, что ли…
— Интимнее? — сурово переспросил седой мастер Крутояров. — У нас интим должен происходить на глазах общественности!
— Как это… общественности?! — изумилась Вера.
— Да не прикидывайся ты, Голубева! — вмешалась Лариса Евгеньевна. — Речь о том, что есть общественные методы создания семьи, а есть твоя подпольная деятельность.
— Почему подпольная? Я же не скрываю. И вообще, какая разница, как… Лишь бы одиноких стало поменьше.
— Какие еще одинокие? — прищурился Крутояров. — У нас все — в коллективе!
Вера вздохнула, ответила терпеливо, как маленькому:
— Ив коллективе бывает одиноко. Особенно в общежитии. Понимаете, люди от родных корней оторвались, а новые корни еще не окрепли. Я считаю, мы и объявление в кадрах неправильно пишем…
— В каком смысле? — насторожилась кадровик Клавдия Андреевна.
— А в таком: «одиноким предоставляется общежитие». Как-то даже обидно сразу на одиночество настраиваться. Писали бы: «несемейным»…
— Ну хватит!
Клавдия Андреевна даже встала, подчеркивая ответственность момента и непримиримость своей позиции в этом вопросе.
— Товарищи! Голубева орудует на очень ответственном участке. Общежитие. Неоперившаяся, нетвердая во взглядах молодежь. Но она же — и будущая опора нашего производства.
— Правильно, — подхватила Вера. — И производству нужны люди с корнями, основательные. А одиночек ничего на месте не удержит.
— Не подменяйте сложнейшие общественные вопросы мелкими личными проблемками! Это же понятно всем.
— Нет, — негромко возразила Вера. — Мне непонятно.
— Что именно?
— Все, — так же негромко сказала Вера. — Личное — это не «мелкие» и не «проблемки». Это очень даже большая проблема. И вот как раз вы или не понимаете, или… просто врете.
— Что-о? — вытаращилась на нее Клавдия Андреевна.
— А то! — Вера взволнованно вскочила: — Мы для чего живем? Для счастья или для этих метров ткани, которые выдаем по плану? Общественное, личное… Да это же известно: счастливое общество и состоит из счастливых личностей! Но одинокий не может быть счастлив. Нет ничего хуже, печальней, тоскливей одиночества! А будет человеку на душе хорошо — будут и эти метры, и километры, и вообще все будет!
Вера умолкла. Фролов смотрел на нее серьезно и удивленно, будто видел впервые. Фабком сидел притихший.
— Извините, — смутилась Вера, — я вроде лекции читаю…
Лариса Евгеньевна усмехнулась:
— Нет-нет, все очень интересно. Только неубедительно. Твой же личный пример опровергает. Вот ты, Голубев, и передовик, и наставница, в общем, гордость производства, хотя при этом — одиночка. И семейных изменений не предвидится. Несмотря на всю брачную контору!
Вера замерла. Губы ее дрогнули.
— Лариса Евгеньевна! — возмутилась предфабкома.
— А что, что? Я просто хочу понять…
Вера отшвырнула ногой стул и выбежала из комнаты.
Повисла неловкая тишина.
— Ладно, — сказал седой мастер Крутояров. — Что будем решать, Алла Антоновна?
— Не знаю…
Предфабкома вдруг смущенно улыбнулась:
— Вообще-то меня саму замуж тоже Вера просватала…
Вера бежала домой, натыкаясь на прохожих и не замечая машин, которые со скрежетом тормозили, чтоб не сбить ее. Вослед ей неслись проклятия водителей, но Вера ничего не слышала, не видела. Обида, гнев, отчаяние душили ее.
Ворвавшись в комнату, она, не раздеваясь, бросилась к своей тумбочке и стала вышвыривать из нее на пол письма, фотографии, газеты. Испуганная Ирина пыталась ее остановить, успокоить, расспрашивала, что случилось. Вера, бессвязно выкрикивая, рассказывала ей о фабкоме, продолжая опустошать тумбочку и приговаривая сквозь закипающие слезы:
— Все! Теперь все! Не хотят — не надо! Дура я, самая настоящая дура!
Разобравшись, в чем дело, Ирина не стала больше успокаивать Веру, а поддержала ее в обычной своей сухой и категоричной манере:
— Конечно, дура. Я всегда говорила: зачем тебе это надо?
— Мне? Раз никому не надо — и мне не нужно! Пусть сами пишут, сами ищут, сами… все!
Она бессильно опустилась на пол посреди писем, газет, улыбающихся мужских и женских лиц и твердила, как клятву:
— Все, конец! Больше ни за что, никому, никогда!
— Хорошо бы, — вздохнула Ирина. — Только я же тебя знаю: не удержишься, опять начнешь.
— Я?! — возмутилась Вера. — После всего этого? Ни за что, никогда в жизни…
И вдруг умолкла на полуслове.
— Ну? Что еще? — усмехнулась Ирина.
Вера посидела, не отвечая, потом поднялась с пола, присела рядом с Ириной.
— Нет, ты не думай, я твердо решила. Но есть одно очень серьезное дело. Последнее, честное слово! Только ты не волнуйся…
— А почему это я должна волноваться? — пожала плечами Ирина.
Вера еще чуть помедлила и сказала:
— Понимаешь, Ира, было одно объявление… Он сам из Риги, инженер. И он описал свою мечту…
— Которую ищет всю сознательную жизнь? — поинтересовалась Ирина.
— Да, он так и написал… Откуда ты знаешь?
— А что еще могут написать эти чокнутые!
— Не надо, Ира… ты только послушай. Он написал про свою мечту все: возраст и характер, рост и фигуру, образование и привычки…
— Зачем ты мне рассказываешь?
Ирина хотела встать, но Вера удержала ее за плечи.
— Подожди, Ирочка! Я рассказываю потому, что все это… ну и характер, и внешность, и привычки… все это — ты.
Ирина резко расхохоталась и так же резко оборвала смех.
— Нет, ты точно ненормальная! Ты думаешь, я себе позволю…
— Ирина! — Вера заговорила быстро-быстро, чтобы подруга не успела ее перебить. — Я ему написала и послала твою фотографию, и он ответил, что да, ты — как раз мечта его жизни, да-да, именно мечта, и он сегодня прилетел из Риги, и через час он придет сюда!
Ирина оцепенела. Сидела, глядя прямо перед собой. Вера даже забеспокоилась.
— Ира, ты что?.. Что с тобой, Ирочка?
— Ты… ты… — начала осевшим голосом Ирина и вдруг закричала: — Ты зачем отдала в чистку мое финское платье?! Сколько раз тебе твердить: финское я стираю сама!
6
И снова гремел Свадебный марш.
И снова знакомой аллеей, только на этот раз заснеженной и окаймленной деревьями в инее, покидала общежитие новая пара: Ирина и блондинистый рыжеусый жених из Риги. Щеки жениха и двух его дружек — таких же рыжеусых блондинов — пылали здоровым румянцем, то ли от крепкого мороза, то ли от принятых против него не менее крепких средств. Наверно, все же — от второго, потому что и невеста Ирина, растеряв былую чопорность, что-то уж больно весело хохотала и поводила плечами, все пытаясь сбросить накинутую на свадебное платье шубку. Однако жених с неизменной прибалтийской галантностью каждый раз успевал подхватить шубку до