Читать интересную книгу "Великое чудо любви - Виола Ардоне"

спустя вижу за окном какое-то движение, пока наконец в приоткрытую створку не высовывается его лысая голова:

– Фаусто, будь так добр, говори через домофон!

– Нет, Альфредо, я должен сказать тебе кое-что важное, – кричу я, протягивая в сторону его окна сжатый кулак.

– Что тебе надо? Что там такого срочного?

– Запомни на всю жизнь и всегда поступай, как я: стискивай зубы, Альфредо, стискивай зубы! – Я разжимаю пальцы и демонстрирую протез, который прятал в кулаке.

– Какая мерзость, Фаусто! И не стыдно тебе, в твоем-то возрасте?

Стерев с фальшивых зубов Эльвирину помаду, я сую их обратно в рот и, хохоча во все горло, топаю к двери, но тут слышу голос Альфредо:

– Поднимайся, шут гороховый, я кофе ставлю.

С тех пор, как здесь появилась Дебора, квартира Альфредо сияет чистотой, кругом ни пылинки. Умри он сегодня вечером, его сочли бы невероятно чистоплотным старикашкой.

– Кофе на ночь, Альфре?

– А, все равно не усну, сегодня до самого утра пальба будет.

Альфредо закручивает кофеварку, поворотом ручки включает газ и застывает, глядя на пламя. На кухонном столе лежит сегодняшняя газета, очки для чтения и карандаш, которым он уже успел обвести несколько статей.

– По-прежнему читаешь газеты? И как, бывает что интересное? Информация нынче – плод закулисных маневров рекламодателей и сильных мира сего. Новости – это танки, их бросают в прорыв, чтобы раскачать и пустить следом машину общественного возмущения, – я сажусь в кресло и начинаю перелистывать страницы.

– Только не помни, пожалуйста, я люблю читать свежую, хрустящую. Профдеформация, знаешь ли. Ты ведь в курсе, что я еще в профсоюзе?

– Позволь узнать, что ты там наподчеркивал? Какой напастью пугают нас сегодня: экстремальными холодами, засухой или тропической жарой?

– На что это ты намекаешь? Нет, милый мой, газеты нужно уметь читать. В местной хронике, например, можно откопать весьма интересные сюжеты. Вот, взгляни: почтальона арестовали за сокрытие писем. Похоже, он как раз наш район обслуживал.

– Да и плевать. Все равно по почте теперь ничего важного не приходит, даже квитанций не стало. Деньги снимают прямо со счета в банке, и уже не отмахнешься – если что, просто отключат свет.

– Совсем ты поистрепался, Фаусто! Бухтишь, как старый дед, все тебе не так…

Я, поднявшись, обхожу кухню, заглядывая в шкафы, выдвигая ящики, роюсь даже в кладовке: вдруг у него где на всякий случай припрятана пачка сигарет?

– Альфре, – говорю, – а не удовлетворишь ли ты мое любопытство: как давно мы знакомы?

Он, подперев рукой подбородок, задумчиво кривит губу:

– Это было самое начало восьмидесятых, я тогда гулял с Эльвириной подружкой и как-то вечером оказался у вас в гостях.

– О, помню ее!

– Кого?

– Да ту Эльвирину подружку. Шикарная была женщина.

– Ушла от меня к коллеге. Я уже в газете работал, а тебя недавно взяли в Бинтоне, и мы целый вечер обсуждали «твоих чокнутых», как ты их называл.

– Ага, меня как раз выперли из частной клиники в провинции Беневенто за попытку применить на практике то, чему я научился у Базальи в Гориции.

– И ты, конечно, тут же решил вылететь и из государственной лечебницы?

– Знаешь, Альфре, все-таки ты жутко неблагодарный тип! Даже ни разу не поблагодарил за успех своей карьеры! Помнишь, как-то утречком, когда Гадди лежал дома с бронхитом, я подтихую впустил тебя на территорию? Ты еще тогда притворился надзирателем, а камеру спрятал под халат.

– Успех, карьера? Да я из-за тебя местом рисковал! Сам-то помнишь, что было? Будто ад разверзся! Мои фотографии, разлетевшись по газетам и на телевидение, вызвали дичайший скандал.

Обмен воспоминаниями прерывает бульканье поднимающегося по медному катетеру кофе.

– Гадди тебя в женское отделение засунул, думал, так ты меньше дел натворишь, а ты умудрился ту девчонку найти.

– Когда ее история появилась в газете, Эльба стала символом нашей битвы: надо же, пятнадцатилетняя девочка, которая родилась и выросла в психиатрической лечебнице, хотя не подавала никаких признаков безумия!

Альфредо, почесав лысину, открывает дверцу серванта и достает две чашки.

– Должен тебе кое в чем признаться, Фаусто. Я ведь думал, между вами что-то было. И вроде как именно поэтому Эльвира вскоре ушла из дома. По правде сказать, зная тебя, все так думали. И когда Эльба, не объясняя причин, в день защиты диплома возьми да и исчезни, я, грешным делом, решил, что вы поссорились или что-нибудь в том же духе, – он, усевшись на стул, принимается дуть на кофе, я просто отставляю чашку на ламинированную столешницу. Мне так безумно хочется смеяться, неудержимым, заливистым, как у ребенка, смехом, что я хватаюсь руками за живот, а на глазах выступают слезы.

– Шутишь, Альфре? Хочешь сказать, жена меня бросила в тот единственный раз, когда я ей не изменял?

Альфредо глядит ошеломленно, чашка словно прилипла к губам. Я, всхлипнув, утираю глаза рукой.

– Хочешь знать, что у меня было с той девчонкой? Большая любовь, да-с, тут врать не буду. Любовь, какой люди, ее не испытавшие, и представить не в состоянии: любовь к идее, вера в то, что каждый – хозяин своей жизни, что даже из такого несчастного, забитого существа при желании может выйти психоаналитик. Помнишь, какими мы были? Бились за свои убеждения, не разбирая, верны они или нет! Чувствовали в себе силу сломать любые стены! Мыслили масштабно: хотели позакрывать все психушки, добиться признания открытых браков, совершить революцию, свергнуть капитализм!

– И оставили после себя только груду битых черепков.

– А нынешняя молодежь что после себя оставит, а, Альфре? Они даже на это не способны. Во что, скажи на милость, они вообще верят, в право на безлимитные гигабайты? Это и есть та свобода, к которой они так стремятся?

Альфредо поджимает губы и, запрокинув голову, допивает свой кофе.

– Для тебя, Фаусто, свобода – это дорога с односторонним движением: сгодится, но только если тебе на пользу. А что, если та девчонка ушла, осознав, что, проведя полжизни среди чокнутых, хочет наконец-то пожить со здоровыми? Об этом ты не думал? Что, если Эльвира полюбила человека, жить с которым не так утомительно, как с тобой? Если твой сын Дуранте…

Конца фразы я не слышу: его заглушает самый настоящий артобстрел, устроенный еще до полуночи каким-то нетерпеливым канониром.

Альфредо ставит грязные чашки в раковину и заливает водой:

– Дебора говорит, иначе фарфор не ототрешь.

Я, пожав плечами, направляюсь в гостиную. Он садится напротив,