меня просто так. Я должна была догадаться, что ты пожалеешь! – сказала она, вставая с дивана.
– Я не жалею! Не жалею! Но ты ведь не останешься, да? У тебя же там прекрасная вольная жизнь, на природе, с подружкой, с гостями, без всяких обязательств! А ты хоть раз подумала, каково мне здесь одному… – Его губы задрожали, рука нервно взъерошила волосы, и Надя с ужасом подумала, что он сейчас заплачет.
Она метнулась к мужу, словно он был ребенком, который страдает от боли, и прижалась, и прижала, и стала быстро и тепло гладить его по спине, рукам, голове.
– Вадька, милый, ну что ты! Ну о чем ты!
– Да, мне плохо, плохо тут без тебя! Я не могу работать, не могу писать, чувствую себя ненужным, – слабость изливалась из него потоком, словно вытесненная прессом показного мужества и веселья. – Я все лето к тебе ездил, я надеялся, что ты вернешься, а сейчас… Ты что, решила там навсегда остаться?
И он взглянул на нее таким беспомощно-сердитым взглядом из-под влажных ресниц, что ее сердце ухнуло в пропасть.
– Ну конечно, не навсегда. Мне просто надо подумать. Потерпи немного, уже август, дети будут потихоньку разъезжаться. И еще ведь Светка. Ей тоже нельзя одной, Вадь. У нее, похоже, проблемы.
– И что ты теперь будешь делать? – Вадим даже не поинтересовался, что за проблемы вдруг возникли у Светланы, и это было настолько в его стиле, что Надя и не заметила.
– Я подумаю. Но я буду приезжать чаще, обещаю.
– Ты ведь можешь здесь рисовать! Давай ты здесь будешь готовиться к выставке? – Энтузиазм в голосе мужа ее обрадовал, но Надя колебалась.
– Вадь, погоди, ну не гони коней. Если я начну здесь писать, мне придется тут жить постоянно. Сырую картину же не повозишь туда-сюда, – растерянно ответила она. – Давай вот что. Давай подождем, пока Света устроится на эту работу в колледж, о которой Михаил Степанович говорил. Да? У нее появится дело, я ее спокойно оставлю и перееду сюда.
Повисла пауза, и Надя осторожно добавила:
– Если ты к тому времени не передумаешь. – И улыбнулась.
– Я не передумаю. – Обиженно надув губы, Вадим резко привлек жену к себе и начал целовать ее за ухом.
Надя облегченно выдохнула, но отстранилась: сразу после вспышек мужа ей надо было прийти в себя, она не умела переключаться так же быстро, как он.
– Вадь, слушай, мне надо позвонить. Извини.
– Да?
– Прости, это буквально на пару минут. Поставь пока чаю, а?
И, кивнув мужу, двинувшемуся к выходу из комнаты, она достала из кармана прямоугольник визитки с именем «Максим Воронцов».
* * *
Прохоров ответил на звонок мгновенно:
– Да? Слушаю вас.
– Павел…
– Да, Надя, я вас слушаю. – Она опять забыла его отчество – что за напасть! И надеялась, что он подскажет, как тогда, по пути к станции. Но он поддержал неформальный тон, и теперь менять его было глупо.
– Павел, я нашла то, о чем вы спрашивали.
– Уточните, пожалуйста, о чем речь.
– Визитка того человека из кафе. Максима Воронцова. Я ее нашла.
– Ага, очень хорошо. Где, если не секрет?
– Я специально не искала. Просто надела костюм, в котором была, видимо, в день встречи. И нашла в кармане.
– Понимаю, – нейтрально отметил Прохоров.
Надя слегка растерялась:
– И что мне теперь делать? Я действительно о ней забыла, а сейчас, в свете всех событий, это выглядит уже как-то совсем нехорошо.
– Знаете, мне нужно подумать. Вы не против, если я вам перезвоню?
– Да, конечно. То есть мне не нужно сейчас к вам ехать?
– Нет, пока нет. Я должен кое-что обдумать, и тогда можно будет решить. Я вам позвоню на днях.
– Хорошо, да, конечно, звоните.
Надя попрощалась и нажала на отбой. Опустив телефон, она бездумно смотрела в экран и глубоко дышала, чтобы успокоить внезапно быстро забившееся сердце.
– Я могу узнать, к кому ты собралась ехать? – Вадим, который, оказалось, все слышал через приоткрытую дверь, вошел – напряженный, суровый, с вздернутыми бровями.
– Вадь, что за прокурорский тон? Я следователю звонила.
– Кому?
– Ну Прохорову, помнишь? Он приезжал недавно в Кратово. Руководитель Лешкиной практики в полиции.
– Я его прекрасно помню. И зачем тебе понадобилось ему звонить?
– Я нашла то, о чем он спрашивал тогда. И позвонила. Потому что обещала.
– И что же ты нашла?
– Мне неприятен этот тон, Вадим. Как будто я перед тобой в чем-то виновата. – Надя почувствовала растущее раздражение и воинственно выпрямилась, глядя мужу прямо в глаза. – У меня могут быть свои дела?
– Могут ли у тебя быть свои дела с мужиком, который приезжает за город с выдуманным предлогом, чтобы тебя повидать? Который сидит два часа, изображая нормального гостя, которого позвали в дом, и всем от этого неловко? – Это был настоящий срыв, таким Надя видела Вадима всего пару раз в жизни. – Конечно, у тебя могут быть свои дела! Ты ведь уже давно забыла, что значит быть замужней женщиной!
Надя задохнулась от возмущения. Ей хотелось сказать ему о Ленке, об его предательстве, о двойных стандартах, о том, наконец, что для ощущения замужности женщине нужен настоящий муж, а не эгоистичный капризный ребенок, не умеющий подставить плечо дольше чем на пару дней. Но… какой смысл?
Она резко выдохнула и сказала:
– Я поехала. Потом созвонимся и все обсудим.
Вадим нервной пятерней взъерошил волосы: «Вот дурак. Сорвался на пустом месте» – и пошел за Надей в прихожую. Смотрел, как она надевает обувь, берет сумку, и не решался ничего сказать, чтобы не сделать еще хуже.
«Вот же черт побери. С собственной женой боюсь разговаривать», – подумал он отчаянно, зло и молча обнял Надю, которая мгновенно повернулась так, что поцеловать ее можно было только в щеку.
– Мне правда пора, – тихо сказала она. – Помоги спустить холсты в машину.
– А может, все-таки будешь работать здесь?
– Вадим, если ты не хочешь помочь, я сама справлюсь.
Он, конечно, помог. Отнес холсты вниз, аккуратно пристроил их на разложенном заднем сиденье Надиной «Альфа-Ромео» и с каким-то щемящим чувством смотрел, как его хрупкая жена села за руль и с ничего не выражающей улыбкой помахала ему рукой.
«Ничего, все наладится», – сказал он себе.
«У него что, зуб внезапно разболелся?» – подумала Надя, кинув прощальный взгляд на болезненно сморщенное лицо мужа.
Глава 29
Профессионалу не нужны какие-то особые условия для творчества – в это Надя верила свято. Если ты художник, то можешь и должен писать каждый день, в любом состоянии, тренируясь, нарабатывая мастерство, не