Читать интересную книгу Ретро-Детектив-3. Компиляция. Книги 1-12 (СИ) - Любенко Иван Иванович

В который уже раз за последнее время Веру посетило дурацкое неприятное чувство, будто держит она в руках клубок пряжи и никак не может найти кончик, потянув за который можно будет распутать клубок.

— Дура ты, Вера. — Бабушкин голос был слышен столь отчетливо, словно бабушка сидела рядом. — Не о глупостях надо думать, а радоваться, что жива осталась.

Вера послушалась совета и стала радоваться.

2

«В Москве за попытку убийства известной гадалки Н. задержан купец первой гильдии Бурчаков. По словам самого Бурчакова, три месяца назад он обратился к гадалке с просьбой назвать ему акции, приобретение которых принесло бы в ближайшем будущем хороший доход. Гадалка согласилась исполнить просьбу, потребовав за это три тысячи (!) рублей. Столь высокая плата не смутила Бурчакова, поскольку, пользуясь рекомендациями Н., он рассчитывал выручить гораздо большие суммы. По указанию Н. Бурчаков накупил на сто пятьдесят тысяч рублей акций печально известного товарищества «Теодор Клюге и сыновья». После банкротства товарищества Бурчаков явился к Н., чтобы обвинить ее в шарлатанстве и потребовать возмещения убытков. Между ними возникла ссора. Бурчаков вытащил револьвер и стал угрожать им Н., а та, в свою очередь, пригрозила наслать на него порчу. В пылу ссоры Бурчаков произвел два выстрела из своего револьвера. Первым убил говорящего попугая гадалки, а вторым разбил висевшее на стене зеркало. Н. от ужаса лишилась чувств. Бурчаков был задержан прибежавшим на шум дворником Колякиным».

Ежедневная газета «Русское слово», 4 января 1913 года

6 января 1913 года[455]. Крещение. Вечер.

«Раз в крещенский вечерок девушки гадали…» — крутилось в голове.

— Мирная конференция с участием Турции и Болгарии откладывается… — читал вслух Владимир, заслонившись от Веры газетой.

Очень символично. Весьма показательно. Муж отгородился и читает про неинтересное, а ты сиди и слушай. Ох, не шутит, не шутит тетя Лена, когда говорит, что хорошее браком никогда не назовут. Только дорасти надо, повзрослеть, вкусить как сладости супружества, так и его горести, чтобы эту правду понять. Да, конечно, у тети Лены в свое время, как это принято говорить, «не сложилось», но сейчас она этому, кажется, даже рада. Искренне. Лучше уж так жить, вольною птицей, чем…

— Расскажи лучше что-нибудь интересное! — не выдержала наконец Вера. — Политика — это так скучно!

Владимир вздохнул (о, сколько порицания прозвучало в этом вздохе!), но послушался. Аккуратно свернул газету и отложил в сторону. Аккуратность эта привела Веру в еще большее раздражение. Казалось бы, пустяк, а вот надо же. «Это просто нерационально, — попыталась оправдаться перед самой собой Вера. — Зачем так тщательно складывать газету, если через четверть часа к ней вернешься?» В том, что Владимир скоро вернется к чтению, сомнений не было. Подолгу они в последнее время не разговаривали.

Жить с человеком, которого любишь, легко и замечательно. Но как же трудно заново полюбить человека, с которым живешь!

— Позавчера в «Лоскутной» был скандал с кровопролитием. Явилась компания, в которой были офицеры и штатские, уселись в кабинете, потребовали шампанского и коньяку, выпили, заспорили, и в результате спора один из офицеров выхватил шашку и отсек левое ухо своему оппоненту…

— Какой ужас! — ахнула Вера. — Зачем ты мне рассказываешь такое?

— Но ты же просила интересного.

— Что интересного в том, что человеку отсекли ухо в пьяном споре? Это ужасно, а не интересно! Офицер — твой клиент?

— Почему же — клиент? — Владимир, казалось, немного обиделся. — В «Вечерних известиях» прочел. Вся пикантность в том, что спорили о необходимости автономии для Кавказа, а уха лишился уездный кутаисский предводитель дворянства князь Нижерадзе. И отсеченным ухом кровопролитие не закончилось…

Вера крепко прижала ладони к собственным ушам, словно их тоже кто-то собирался отсечь, и затрясла головой, давая понять, что не желает слушать дальше. Владимир умолк и с легко уловимым неодобрением посмотрел на ее руки. Manicure, новая парижская мода окрашивать ногти в разные цвета. Большинство предпочитает красный цвет, но Вера выбрала нежно-розовый. «О, мадам, какие у вас прелестные ручки! — сюсюкала толстая француженка, сопровождая каждое слово легким взмахом маленькой кисточки. — Какие изящные пальцы! А какие ногти! Редко встречается столь идеальная миндалевидная форма! Ах, если бы я была скульптором…» Наговорила комплиментов с три короба, было очень приятно. И розовые ноготки Вере понравились — красиво же. Не удержалась, так хотелось похвастаться, что по дороге из салона домой заехала в Милютинский переулок, в контору Владимира. Выставила перед ним сразу все десять пальцев — любуйся на здоровье! — а он не восхитился, не порадовался, только поинтересовался, сколько стоит «эта блажь». Хорошо зная рачительность супруга, Вера втрое уменьшила цену, но все равно получила «репрошку».[456] «Как дорого!» — сказал Владимир, да еще и головой покачал так сокрушенно, будто Вера спустила на модную забаву последние деньги. Вспомнил бы лучше, какие суммы ежемесячно тратятся на содержание автомобиля! Уму непостижимо — какое-то стеклышко, закрывающее лампочку, стоит дороже роскошного зеркала, потому что оно «особенное». Да что в нем может быть такого особенного? Стеклышко как стеклышко! Но разве она мешает мужу тратить деньги так, как ему вздумается? Да Бога ради! Деньги для того и существуют, чтобы приносить удовольствие. Почему же тогда он попрекает ее такой малостью? И уже далеко не в первый раз. И почему он считает себя вправе решать, что для Веры хорошо, а что плохо. Да — он муж, но она же, в конце концов, не крепостная и не сумасшедшая! Она может принимать решения самостоятельно! Может и будет! Она станет актрисой, как тетя Лена! Она не позволит похоронить себя в четырех стенах! Чем ей заниматься целыми днями? Читать-вышивать в ожидании возвращения мужа? Ску-у-учно! Ужасно скучно. Помрешь, и никто не вспомнит, что жила на свете Вера Васильевна Холодная, в девичестве Левченко. Ну ладно, сестры вспомнят, дети с племянниками, если народятся, внуки… А дальше забвение. Бабушек еще почти все помнят, но прабабушек уже мало кто. А вот Сара Бернар или Вера Комиссаржевская будут жить в памяти людской вечно.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Что-то в глубине души подсказывало Вере, что и она тоже непременно прославится, только не на сцене, а в кино. Кинематограф манил невероятно. Тетя Лена Веру понимала, несмотря на все противоречия между театром и кинематографом, а вот Владимир не понимал. Не хотел понимать. Было время, когда он слушал Веру без возражений и даже поддакивал, вроде как разделял, соглашался, одобрял, но это одобрение было фальшивым. Так взрослые дядечки поддакивают маленьким неразумным девочкам, чтобы те понапрасну не огорчались. А стоит только дойти до дела, так начинается. Сцена — фи, кинематограф — фу, опера — тьфу. В смысле — недостойно. Ах, скажите на милость! Воров, развратников и убийц защищать — это достойно, а блистать на сцене или на экране — нет? Вера однажды не выдержала и предложила мужу произвести такой опыт — выйти на улицу и спросить у десяти прохожих, кто такая Сара Бернар и кто такой Владимир Холодный. Передергивала, конечно, била в самое чувствительное для мужчин место, куда, вообще-то, бить не стоит — в самолюбие, но Владимир поступил еще хуже. Рассмеялся (делано и очень гаденько, мелкими такими смешками) и сказал в ответ, что имена Гая, Папиниана, Павла, Ульпиана и Модестина[457] вошли в историю, в отличие от актеров, их развлекавших. Так и сказал: «развлекавших». Ах, слышала бы это тетя Лена! И хорошо, что не слышала, иначе бы навсегда вычеркнула Владимира из списка знакомых! «Ты же сам когда-то говорил, что хотел бы, чтобы наша дочь стала оперной певицей!» — сквозь навернувшиеся слезы выкрикнула в лицо мужу Вера. «Но я же шутил! — не моргнув глазом, ответил он и упрекнул: — Надо же понимать, когда люди шутят, а когда говорят серьезно». Продолжение разговора привело к констатации факта — Вера пользуется чересчур большой свободой, вот и «блажит». Было много слез, много негодования, было изгнание ничтожного Адама из рая, то есть из супружеской спальни в кабинет, на диван. Потом наступило раскаяние (вряд ли искреннее), Владимир целовал Вере руки, просил прощения и поклялся, что не будет препятствовать ей делать то, что она хочет. С оговоркой — ведь адвокаты не могут без оговорок! — что ее поступки «не выйдут за рамки приличий». Ах, недаром говорят, что в оговорках и кроется нечистая сила. Кому определять эти самые рамки? Конечно же, Владимиру. Захочет, и новомодный manicure неприличным объявит!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})