И вот на горизонте Новая Земля: черно-ледяные скалы, ревущий у берега прибой. Лавируя между льдинами, подошли к берегу.
— С почином, друзья! — поднял чарку командир. — Сегодня начинаем!
Вполголоса все десять прокричали «ура». На обед по случаю праздника были подстреленные гагары, которых варили в «братском» котле.
С каждым днем суденышко уходило все дальше и дальше на север. Пахтусов с Крапивиным непрерывно зарисовывали берег, мерили глубины, определяли свое место. Работа тяжелая и кропотливая. На входе в пролив Никольский Шар едва уцелели. Внезапно пришел в движение лед и двинулся всей массой на судно, но Господь сжалился, и торосы остановились буквально в аршине от борта карбаса. А короткое северное лето было уже на исходе. Каждая новая миля давалась с огромным усилием. Команда приуныла, стало меньше шуток и смеха. Пахтусова это беспокоило, и он, как мог, ободрял своих молодцов.
— Ну, ребята! — обращался к ним — Чего носы повесили? Нам ли, поморам, привыкать! А ну давай песню!
Бородатый кряжистый рулевой Акимыч, не выпуская из рук тяжелого румпеля, начинал глухим низким басом:
Уж как по морю, по морю синему, По синему было морю да по бурному, Тут плывет Сокол-корабль. За ним дружно подхватывали остальные:
Тридцать лет корабль на якоре стаивал, Ко крутому бережку да не причаливал. А бока-то сведены да по-туриному, Ну, а нос, да и корма по-змеиному. Атаманом был на нем Илья Муромец. «Частые неудачи в описи от туманов, дождей и большей частью ото льдов, — писал Петр Пахтусов в те дни в своем дневнике, — делали положение наше для меня невыносимым… Только примеры предшествовавших экспедиций в полярные страны несколько ободряли меня».
Вскоре стало ясно, что обратно в Архангельск уже не успеть и придется зимовать на Новой Земле. Карбас стал на якорь в губе Каменка. Ждали судно промышленника Гвоздарева, который должен был доставить сруб для избы и продукты. Но Гвоздарев так и не появился. Как стало известно впоследствии, его судно было затерто льдами, и он не смог пробиться к условленному месту. Теперь мореплавателям приходилось рассчитывать только на себя.
На счастье, недалеко от берега обнаружили ветхую избушку, забили щели мхом, на крышу накидали песка, натащили бревен-плавника, пристроили баньку. А вскоре ударили морозы. К середине сентября стужа была уже лютая. Бухту покрыл лед. Теперь больше всего Пахтусов заботился о том, чтобы уберечь людей от цинги.
— У зимовщика должно быть три правила: чистота, движение и бодрость духа! — повторял он своим подчиненным. — Иначе смерть!
Ежедневно экспедиция отправлялась в длительные прогулки, ставили ловушки-кулемы на песцов, шили одежду. Да мало ли было дел!
Не забывали полярники и об основной работе: каждые два часа Пахтусов с Крапивиным записывали сведения о направлении ветра, замеряли давление, температуру.
В самом начале зимовки удалось подстрелить трех оленей из проходившего мимо большого стада Это позволило надолго запастись хорошим мясом. Захаживали на зимовье и медведи. По воскресеньям, сев в кружок, читали общую молитву, пели песни. Питались так: утром горячий сбитень, в обед мясо с кашей, вечером чай.
Как-то днем с берега прибежал взволнованный Крапивин:
— Петр Кузьмич! — закричал он с порога — Беда! Вода с моря пошла!
Все выскочили из избы. В бухте нагоняемая ветром волна ломала лед и уже заливала прибрежные камни. Через несколько минут она достигла карбаса и стала с силой бить его о скалы, ломая днище.
— За мной! — крикнул Пахтусов. — Погибнет бот, погибнем все!
С неимоверным трудом в конце концов удалось спустить судно на воду, а затем перетянуть в более безопасное место.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Над Новой Землей еще бушевали яростные весенние метели, а Пахтусов уже повел своих людей пешком на топографическую съемку берега. В марте положили на карту Никольский Шар. Тогда же едва не погибли. Когда группа была в пути, разразилась страшная пурга, которая погребла Пахтусова с двумя матросами под толщей снега Жуткий холод сковывал тесно прижавшиеся друг к дружке тела, мучила жажда Так прошли сутки, за ними вторые… «Мы потеряли всю надежду на спасение… — вспоминал позже об этих страшных часах отважный подпоручик. — Тщетно мы держали по свинцовой пуле во рту; сначала, казалось, жажда несколько утихла, но через несколько минут возродилась она с еще большей силой. Наконец мне пришла мысль, что снег можно растопить в кружке за пазухой. И не более как через полчаса достал я, таким образом, чарки полторы воды, которая в то время была для меня столь драгоценна, что, казалось, не отдал бы ее ни за какие миллионы». Лишь на исходе третьих суток, когда наконец стих ветер, люди смогли вернуться в зимовье. Отогрелись, отлежались и через несколько дней снова в путь.
В один из таких походов, где-то в сотне миль от зимовья, обнаружили они старую избу, а подле — сломанный деревянный крест. Стерев с него снег, Пахтусов прочитал:
— Кормщик Савва Феофанов!
Ниже была дата: «1742 году июля 9 дня». Бухту, в которой была найдена изба, он так и назвал — Саввина губа. Таким это название осталось и до наших дней.
В июле продолжили плавание на карбасе. А затем началась цинга, унесшая жизни двух матросов. Снова попали в сжатие льда, едва не раздавившее судно. Но вопреки всем испытаниям на карте появлялись все новые и новые бухты и острова, заливы и реки.
Наконец в один из дней впередсмотрящий матрос закричал:
— Залив! Вижу огромный залив!
— Это не залив! — констатировал Пахтусов, сделав расчеты. — Это Маточкин Шар! Мы обошли Южный остров!
— Ура! — кричали матросы. — Половина дела сделана!
Но радоваться долго не пришлось. Погода резко испортилась, и карбас, тяжело зарываясь в воду, едва продвигался вперед. А с севера уже налетали первые снежные заряды — предвестники новой зимы. Пахтусов собрал команду. Решали, что делать дальше. Вначале высказывались матросы, затем — кто чином постарше. Последним взял слово командир.
— Вот что, ребята! — сказал он с грустью, оглядев своих товарищей. — Идти далее — значит снова зимовать. Но на вторую зимовку у нас ни припасов, ни сил нет. До следующего лета нам не дотянуть. Будем поворачивать домой.
Но и обратный путь был нелегок. Не вынесши тягот и лишений, умер еще один матрос. В Баренцевом море карбас снова попал в жестокий шторм. «Представьте себе, — писал в те дни в своем путевом дневнике подпоручик. — Среди необозримого океана под небом, покрытым черными облаками, маленький наш бот, осыпаемый брызгами волн, то сильно бросаемый на хребет вала, то поглощаемый бездною…»
Пытались пристать в устье Печоры, но были выброшены на мель. Кое-как снялись, однако вскоре снова оказались на камнях. На пределе сил спасли судно — и опять камни… В трюме ходили волны, пробоины не успевали заделывать, но и на этот раз Пахтусов с товарищами снял судно с мели. Но вот впереди показалась река Печора, домишки промышленников, маленькая бревенчатая пристань. Все, плавание завершено! Когда мореплаватели сошли на землю, то сил идти уже не было. Они отдали всех себя, до донышка!
А едва подпоручик пришел в себя, собрал он карты, журналы, засунул их в мешок дорожный, попрощался с командой, которую оставлял на попечение кондуктора Крапивина, и отправился в долгий путь. Более полутора месяцев кочевал по стойбищам самоедов, от семьи к семье, от чума к чуму. День и ночь верхом на оленях. Так добрался до Мезени, а оттуда уже прямиком в Архангельск.
Появление Пахтусова вызвало в городе восторг небывалый. Там уже давно потеряли всякую надежду дождаться мореплавателей живыми. Радость же самого подпоручика была омрачена: известий об отряде Клокова все еще не было…