Одно французское издание, на которое ссылается Жан Пьер Реми, приводит следующий диалог, состоявшийся между Марией и газетной сплетницей:
«Будут присутствовать сливки высшей аристократии. Мария, ты должна быть здесь.
— Эльза, я не могу…
— В Эдинбурге ты выступаешь только перед тремя тысячами зрителей, а мой рассказ о тебе на моем балу прочитают тридцать тысяч человек!»
Для пущей важности Максвелл гордо заявила: «В жизни я получала немало подарков, но никогда еще ни одна звезда не оказывала мне чести отказаться от оперного спектакля только потому, что ей было неудобно не выполнить обещание, данное подруге…»
В тот момент, когда она сделала столь неуместное заявление, вызвавшее новую волну нападок на певицу, у Марии с Эльзой еще продолжался «медовый месяц». Возможно, это объясняется тем, что Каллас не заметила расставленную ей ловушку; совсем скоро она поймет свою оплошность. Ссора, вспыхнувшая между двумя приятельницами на борту самолета в начале декабря 1957 года, о которой я уже рассказывал выше, произошла из-за все того же знаменитого бала в Венеции. Желтая пресса только и ждала удобного случая, чтобы спустить на Марию свору продажных писак.
«Каллас еще раз доказала, что является примадонной бульварных романов; без всякой причины она покинула фестиваль в Эдинбурге», — написал один журналист.
Несправедливость подобных нападок состояла еще и в том, что в оперных спектаклях приходится часто заменять одного исполнителя на другого. Человеческий голос — инструмент настолько хрупкий, что может расстроиться за считаные часы. Никакая другая певица, вынужденная порой отказываться от выступления, не стала бы предметом осуждения в прессе, в то время как каждый отказ Каллас вызывал бурю протеста даже в случае, если у нее на то были самые веские причины.
Вместо Марии в дополнительном представлении «Сомнамбулы» в Эдинбурге спела Рената Скотто. Впрочем, несмотря на успех, она почему-то позволила себе прокомментировать в язвительном тоне отсутствие примадонны: «Каллас, по-видимому, обозлившись на отдельных критиков, а может, испугавшись трудностей, оставила фестиваль за несколько дней до третьего (?) представления; единственной соломинкой, за которую ухватились организаторы, оказалась Рената Скотто. Я была только знакома с этой оперой и не больше. С помощью маэстро я разучила свою роль всего за три дня. В ночь перед спектаклем мне приснилась Малибран. Она мне поведала, что я буду петь ее голосом».
Вот так, не больше и не меньше! Можно поспорить, что никто из зрителей на фестивале в Эдинбурге так и не догадался, что слушал Малибран, которая ради такого случая решила оказать помощь Скотто!
Между тем Каллас, словно до нее не доходили злые сплетни по поводу поездки в Венецию, проводила весьма весело время. Она царила на балу и на всех прочих праздниках, последовавших за историческим вечером 3 сентября. Более того, она сделала поистине королевский жест: спела для узкого круга оперные арии. С Максвелл за роялем! От присутствия всех этих знатных и богатых персон, куривших ей фимиам, у Марии голова пошла кругом. Эльза Максвелл имела доступ ко всем самым изысканным местам Венеции, где развлекалась высшая знать. Она увлекала за собой и Марию, которая была не в силах удержаться от соблазна брать от жизни все, в чем она себе отказывала до сих пор. Менегини с глубоким удовлетворением подсчитывал количество именитых и знатных персон, удостоивших его супругу своим присутствием: принц Русполи, графиня Вольпи, Генри Фонда, Артур Рубинштейн…
В королевском окружении был и король. У него не было прошлого, знатного происхождения, титулов, кроме тех, которые можно приобрести с помощью тугого кошелька. И все же это был весьма могущественный государь. Он мог бросить к ногам королевы ковер из чистого золота. Так же, как и Мария, он был греком. Он познал в молодые годы все тяготы жизни в эмиграции. В то время как родители Каллас отправились искать лучшей доли на север Нового Света, его путь лежал на юг. И его звали Аристотель Онассис.
Всю эту шальную неделю в Венеции он наблюдал за Марией, как хищник, выслеживавший свою жертву. В его голове уже созрел план: во что бы то ни стало стать любовником самой известной в мире женщины… Какой лакомый кусок, чтобы удовлетворить собственное тщеславие! Тем же мотивом он будет руководствоваться, когда обратит свои взоры на Жаклин Кеннеди. Конечно же если он и принял решение покорить певицу, то тщательно это скрывал. Как можно было догадаться о том, что пряталось под его неизменной улыбкой? Ведь у него был такой простодушный вид, несмотря на все его миллиарды… К тому же его щедрость по отношению к оперной диве не знала границ. Он был всегда готов исполнить ее малейший каприз, словно добрый волшебник из сказки… Кроме того, он вызывал такое доверие, что ему можно было смело поручить присматривать за женой! Именно это и сделал Менегини, не подозревавший о том, что своими руками открывал дверь в овчарню и впускал волка, приготовившегося утащить его овечку. Можно ли было отказаться от яхты, которую Аристотель предоставил в распоряжение супругов Менегини во время их пребывания в Венеции? Почему бы не принять участие в роскошных приемах, которые тот устраивал в Лидо и на Бурано? Почему бы не продлить удовольствие и не задержаться на борту яхты «Кристина», похожей на плавучий дворец из «Тысячи и одной ночи»? Тем более что Тина, жена миллиардера, присутствовала на всех увеселительных мероприятиях. И только по чистой случайности на групповых фотографиях, снятых во время веселого пикника или званого обеда, Аристотель всегда находился рядом с Марией. Да, по-видимому, это было простым совпадением, только слишком уж часто случавшимся…
Когда Мария возвратилась в Милан, у нее в ушах еще стоял звон от шумных праздников, где она была главной достопримечательностью. Эволюция, начавшаяся два года назад под влиянием Эльзы Максвелл, продолжалась ускоренными темпами. Марию все больше влекли радости, от которых она раньше отказывалась, беззаветно служа его величеству Искусству. В душе Марии неожиданно поколебалась вера в свое предназначение быть оперной звездой первой величины, но она еще об этом не догадывалась…
Приложил ли руку Аристотель Онассис к начавшемуся процессу? Трудно сказать. Можно с уверенностью говорить только о том — и все свидетели подтверждали это в один голос, — что Марии льстило внимание, проявленное к ее персоне.
«У Аристотеля было много обаяния, — говорили мне они. — И вовсе не потому, что он обладал огромным состоянием». И добавляли: «Он был такой милый, такой веселый, просто душка…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});