мне птиц, которых хочешь купить, и предоставь переговоры мне.
Несмотря на то что такой способ казался мне наихудшим из всех возможных, я все же обошел еще раз лавку и показал Бебите тех птиц, от одного взгляда на которых у меня начинали течь слюнки; многие из них были исключительно редкими. Бебита спросила, сколько я хотел бы заплатить за них, и я назвал цену, которую считал вполне приличной и справедливой. Бебита направилась к хозяину, еще раз вогнала его в краску своей улыбкой и воркующим голосом — вероятно, тем самым, каким полагается разговаривать со славными людьми, — завела речь о покупке птиц. Пока она ворковала, изредка прерываемая почтительным: «Да, да, сеньора», мы с Джеки обследовали малодоступные уголки лавки. Минут через двадцать мы вернулись к Бебите. Она по-прежнему стояла среди грязных клеток, словно спустившаяся с небес богиня, а хозяин сидел на мешке, то и дело вытирая со лба пот. Его «Да, да, сеньора», по-прежнему сопровождавшие речь Бебиты, утратили свой первоначальный пыл и звучали теперь довольно уныло. Неожиданно он пожал плечами, развел руками и улыбнулся ей. Бебита взглянула на него с такой нежностью, словно он был ее единственный сын.
— B-b-bueno, — сказала она, — muchisimas gracias, señor.[59]
— De nada, señora[60], — ответил он.
Бебита повернулась ко мне.
— Я купила их тебе, — сказала она.
— Очень хорошо. Сколько нам нужно заплатить?
Бебита назвала сумму в четыре раза меньшую той, что я собирался заплатить хозяину.
— Что ты, Бебита, ведь это же настоящий грабеж, — недоверчиво возразил я.
— Нет, нет, мальчик, — серьезно ответила она. — У нас эти птицы не редкость, и было бы глупо с твоей стороны так дорого за них платить. Кроме того, я тебе уже говорила, что хозяин — милейший человек, и он был рад сбавить цену, чтобы сделать мне приятное.
— Сдаюсь, — сказал я. — Ты не поехала бы со мной в следующую экспедицию? Ты сэкономила бы мне кучу денег.
— Глупости, — рассмеялась Бебита. — Это не я сэкономила тебе деньги, а человек, который казался тебе таким страшным.
Я сердито посмотрел на нее и с достоинством удалился отбирать птиц и рассаживать их по клеткам. Вскоре на прилавке выросла целая гора завернутых в оберточную бумагу клеток. Расплатившись с хозяином и обменявшись с ним бесчисленным множеством «gracias», я спросил его через Бебиту, нет ли у него в продаже диких гусей и уток.
Он ответил, что гусей и уток у него нет, но есть очень близкие к ним птицы, которые, быть может, заинтересуют сеньора. Он провел нас через заднюю дверь магазина в небольшую уборную и показал на сидевших там птиц. Я с трудом подавил восторженный возглас, когда увидел двух грязных, изможденных и все же очень красивых черношеих лебедей. С напускным равнодушием я осмотрел их. Птицы были страшно худыми и достигли высшей степени истощения, характеризуемой полнейшей апатией и отсутствием страха. При других обстоятельствах я бы не стал покупать таких слабых птиц, но для меня это была последняя возможность приобрести черношеих лебедей. К тому же я подумал о том, что если им суждено умереть, то они по крайней мере умрут в комфорте. Оставить этих великолепных птиц задыхаться в уборной рядом с унитазом было свыше моих сил. Бебита снова взялась за дело, и после упорного торга лебеди стали моими. Возник вопрос, в чем их везти, так как у хозяина не оказалось достаточно больших клеток. В конце концов мы посадили птиц в обыкновенные мешки, и только их головы торчали наружу. Забрав покупки, мы покинули магазин; хозяин, кланяясь, провожал нас. На улице мне вдруг пришла в голову одна мысль.
— А как мы доберемся до Бельграно? — спросил я.
— На такси, — ответила Бебита.
Под мышками я держал по лебедю и чувствовал себя так, как, должно быть, чувствовала себя Алиса, играя в крокет с фламинго.
— Нас не пустят в такси со всем этим имуществом, — ответил я. — Водителям запрещено возить животных… С нами это уже бывало.
— Подожди здесь, я сейчас достану такси, — сказала Бебита. Она перешла улицу, выбрала среди стоявших на стоянке такси то, в котором сидел самый несимпатичный и суровый с виду водитель, и подъехала к нам. Водитель внимательно посмотрел на зажатые у меня под мышками мешки, откуда, словно питоны, выглядывали шеи лебедей, и повернулся к Бебите.
— Животные, — сказал он. — Нам запрещено перевозить животных.
Бебита улыбнулась.
— Но если бы вы не знали, что у нас животные, вам бы никто ничего не сказал, — возразила она.
Водитель прямо-таки зашатался от ее улыбки, но все еще не был убежден.
— Каждому видно, что это животные, — возразил он.
— Видны только эти, — ответила Бебита, — но если мы поместим их сзади, вы просто ничего не увидите.
Водитель недоверчиво хмыкнул.
— Ну ладно, только учтите, что я ничего не видел. Если меня остановят, я буду все отрицать.
Итак, мы направились в Бельграно; лебеди сидели в заднем отделении, а на переднем сиденье громоздились клетки, откуда доносился хор птичьих голосов и хлопанье крыльев. Но водитель усиленно старался ничего не замечать.
— Как только ты умеешь добиваться своего?! — сказал я Бебите. — Эти таксисты иной раз и меня-то отказываются везти, не говоря уже о зверинце.
— Но ведь они милейшие люди! — возразила Бебита, с нежностью глядя в жирный затылок водителя. — Они всегда рады чем-нибудь помочь.
Я только вздохнул; Бебита обладала каким-то волшебством, против которого никто не мог устоять. И как назло, всякий раз, когда она называла ангелом человека, смахивающего на беглого каторжника, он оправдывал ее характеристику, как бы смехотворна она ни была. Это было просто удивительно.
Купленные в последний момент животные доставили нам немало дополнительных хлопот. Мы отплывали на следующий день после обеда, и до того времени нужно было обеспечить их клетками, а это было нелегко. Мы позвонили Рафаэлю и Карлосу, и они примчались на наш отчаянный зов со своим двоюродным братом Энрике.