и глупой, — начинает она.
Я не могу удержаться от смеха
— Чего ты? — вскидывается Юлька.
— Ничего. Я очень внимательно тебя слушаю, мой взрослый умный котоенок…
67
Юля
Я не знаю, почему это так сложно. Просто слова… Открываешь рот, говоришь их. Но они не лезут! Застревают в горле.
Потому что за этими словами до сих пор прячется страх. И липкое отвращение.
— Ты хочешь знать, почему я до двадцати пяти лет осталась девственницей? — спрашиваю Михея.
— Только если ты сама хочешь мне об этом рассказать.
— Я… не хочу.
— Не хочешь?
— Но чувствую, что надо.
Я набираю воздуха в грудь. Открываю рот. Снова закрываю. Блин…
— С чего начать? — бормочу я.
— Давай просто поболтаем, — говорит Михей и тянет меня за руку. — Пойдем на диван, там удобнее.
Он прав. Здесь удобнее. Особенно у него на коленях…
И в этом нет ничего такого! Правда. Никакой запрещенки. Я чувствую. Это просто уютно. И безопасно. Как мягкое дружелюбное кресло.
— У тебя есть братья или сестры? — неожиданно спрашивает Михей.
— Нет. А у тебя?
— И у меня нет. Быть одним ребенком — то еще удовольствие. У родителей все надежды на тебя. Тебя в детстве донимали с оценками?
— Да не особо… Я и так хорошо училась. Меня не надо было донимать.
— Ты моя умничка! А меня жестко муштровали. Репетиторы, дополнительные курсы, все дела. Я должен был поступить в крутой универ. И поступил.
— Меня тоже муштровали. Но не в учебе. Просто у меня очень строгий папа. Я должна была приходить домой в девять, отчитываться, куда пошла и с кем. И, конечно, никаких коротких юбок, помады или каблуков.
— Что-то мне подсказывает, что ты обходила запреты…
— Ну конечно! Уходила из дома пай-девочкой, потом переодевалась и красилась. Но возвращаться все равно нужно было в девять. Даже в одиннадцатом классе, когда все мои сверстники тусили ночи напролет.
— Ну, в целом я понимаю твоего папу…
— А ты понимаешь, почему я уехала из дома сразу после окончания школы? Естественно, со скандалом. Я же должна была пойти из родительского дома только под венец.
— А тебе хотелось самостоятельности…
— Конечно!
— И ты была непуганным невинным котенком…
— Да. На первом курсе я дружила с разными парнями. Именно дружила! Никому ничего не позволяла. В том числе и себе. А потом появился он…
— Та-ак…
Смотрю на Медведя. Вижу, что он сжал зубы. И прикрыл глаза. А я еще вообще ничего не сказала! Какая же у него будет реакция, когда я продолжу?
— Его звали Александр, он был старше на двенадцать лет и… И…
— Тащился от твоей неиспорченности и невинности, — заканчивает за меня Михей.
— Да… Называл меня пугливым зайчиком, говорил, что я идеальная — робкая, неопытная. Утверждал, что любит и хочет жениться.
— А ты очень хотела замуж в двадцать лет? — раздается Медвежий рык.
И он сильно сжимает мою коленку. Наверное, останется синяк… А он даже не замечает своих импульсивных движений!
— Не знаю… Нет! Просто он был такой… Он как будто загипнотизировал меня!
Я не знаю, как продолжить. Не хочется углубляться в подробности. Медведь и так на взводе. Вижу, что его буквально скручивает от ревности. Но без подробностей будет ничего непонятно.
— В общем, когда дошло до этого… ну… Ты понял.
— Я понял, — с пугающим ледяным спокойствием произносит Михей.
Он уже ничего не сжимает. Выглядит расслабленным и отрешенным. И это его ненормальное спокойствие реально пугает.
— Александр сначала связал мои руки. Как бы в шутку. А потом начал душить. И было совсем не похоже, что он шутит…
Медведь рычит что-то нецензурное. Зло, отрывисто.
— Я сейчас понимаю, что убивать меня у него цели не было, — продолжаю я. — Он, видимо, любит такие игры. И такие ощущения. Но тогда я была уверена, что мне пришел конец. Кажется, я даже ненадолго потеряла сознание. Может, от ужаса, а не от удушения. Я плохо все помню… Из-за шока. Но его мерзкие липкие руки на своем теле не могла забыть очень долго…
Меня передергивает. Я утыкаюсь носом куда-то в шею Медведя. Чувствую его мягкие надежные объятия. Его цитрусово-лесной запах. Такой родной… Такой успокаивающий…
Но есть в нем сейчас что-то еще. Что-то жесткое, грозное. Вот только мне это совсем не страшно. Вся эта жесткость — не для меня. Для меня Медведь мягкий и плюшевый.
— Ты знаешь его адрес? — вдруг спрашивает Михей.
— Чей?
— Этого мудака.
— Нет…
— А фамилию?
— Что ты собираешься делать?
— Ничего, — очень-очень спокойно произносит Медведь.
И мне становится сильно не по себе.
— Миш, он уехал из города, — выпаливаю я.
Это неправда. То есть… может, и уехал. Я не знаю. С тех пор прошло пять лет и я ни разу не видела Александра. Я даже не бывала в том районе, где он живет. Всегда обходила его стороной.
— Котенок, — Медведь отстраняется и смотрит мне в глаза. — Никогда не ври мне. Даже если все плохо, неприятно, ужасно. Просто говори правду. И мы со всем разберемся.
— Я не хочу, чтобы ты с ним разбирался! Ты вон какой… ты же убить его можешь! Одной лапой.
— Никого убивать я не собираюсь. Но в гости бы сходил.
— Миш, не надо. Это было давно. Я все забыла. Я сама была дурой…
— Нет, — жестко произносит Медведь. — Твоей вины в этом нет никакой. Поняла?
— Поняла… А тогда я поняла: раз таких мудаков привлекают невинные овечки, я больше овцой не буду. Буду волчицей, пантерой, дикой кошкой… Пусть они меня боятся!
— Мой ты дикий котенок! Научилась пускать пыль в глаза.
Я продолжаю свою историю. Отчасти потому, что хочу продолжить. Отчасти — хочу отвлечь внимание Михея от желания мести. Да, я долго ненавидела того мудака. И сейчас ненавижу. Но я не хочу, чтобы Медведь из-за него сел в тюрьму!
— Не сразу я научилась строить из себя дикую кошку, — говорю я. — Далеко не сразу… Года два я вообще не подпускала мужчин. Ближе чем на пять метров. А потом решила, что пора. Надела шпильки, короткое платье и попробовала снова.
— Попробовала что?
— Начать заниматься сексом, как все нормальные люди!
— Снова неудачно? — спрашивает Михей.
— Ага. Но уже без трагедий. Видимо, я подсознательно выбирала каких-то совсем уж никчемных безопасных хлюпиков. Один не смог. Со вторым я уснула. От третьего сбежала…
— Молодец, — выпаливает Медведь.
— А потом появился ты… И я сразу подумала, что ты должен стать моим первым. Но я никак не ожидала, что ты будешь так отчаянно сопротивляться.
Михей хохочет.