– Блин, говори яснее! Их там пятеро, на лавочке!
– С банкой тоника.
– Они все с тоником… В юбочке такой, коротенькой, что ли? В клетчатой?
– Не, в джинсах.
– Светленькая?
– Да нет, рядом. Третья с краю… С другого краю… Короче, по центру. Брунэтка.
– А-а… Ничего.
– В моей группе будет учиться, – похвастал Славик и заглянул в список: – Зайцева Анна. А рядом с ней… вон видишь, рыженькая? Эта, кажется, с тобой… тебя в какую группу записали?
– В третью.
– Ага, есть! – Славик едва не проткнул список пальцем. – Филологический факультет, первый курс, русское отделение, третья группа. Никитина Екатерина. Ух ты, слушай, Никита, – гениальный план! Я только сейчас сам придумал. Короче, подходишь ты к этой Екатерине, и небрежно так: типа – привет! А она тебе: типа, чего? А ты ей: типа – спорим, ты у нас будешь Никитина?! Она, типа, – ой, как ты угадал! У меня и правда фамилия Никитина. Откуда ты знаешь, что я Никитина? А ты: типа – я вообще-то не знал, что у тебя такая фамилия. Совпаденьице. Я сказал, ты будешь Никитина. Позвольте представиться – Никита! И все! Типа – отпад. Врубаешься? Никита – Никитина. Игра слов. Ну как?
– Типа отвали, – сказал я.
– Почему это? Тебе рыжие не нравятся?
– Нравятся. Мне рыжие нравятся. Мне лысые не нравятся.
– Какие еще?.. Ах, блин, гадство…
Славик замолчал. Откинулся на спинку скамейки и, оттопырив нижнюю губу, наблюдал за тем, как бритый наголо тип – судя по ухоженной щетине на вытянутой физиономии, – второкурсник, а то и третьекурсник уже, – сдержанно жестикулируя, разглагольствовал о чем-то перед стайкой девчонок, вчерашних, как и мы, абитуриенток, по-птичьи тесно облепивших скамейку напротив. Девчонки, конечно, хихикали.
Бремени было – первый час. Третья пара давно уже началась, но университетский двор все еще был полон. Солнце ведь. Бабье лето ведь, индиан самма. В последние ясные дни никому особо учиться и не хочется. Тем более что учебный год только-только начался, а впереди этих самых учебных лет будет – пять штук, а если повезет – и того больше. Успеем. Университет – это же не школа. Прогуляешь занятия – никто с тебя ни справки, ни записки от родителей требовать не будет. Взрослые люди мы. Студенты. Вправе самостоятельно распоряжаться собственным временем.
Основное преимущество университета перед школой я понял и оценил с первого же дня. «Вы вступаете в новую жизненную фазу», – так сказал ректор в своем вступительном слове. «Мы, преподавательский состав, со своей стороны, обязуемся дать вам наиболее полный объем знаний в той области науки, которую вы для себя избрали, – говорил он еще. – И запомните: багаж знаний – единственный из багажей, не отягчающий, а облегчающий путь на долгой дороге в большую жизнь! Отныне ваша судьба, ребята, в ваших руках! Ваша жизнь, ребята, в ваших руках!»
Вот это уж точно. Это он правильно вывел. «Жизнь в руках» – это вам не баран накакал. Какая такая «жизнь» могла быть в школе? Там жизнь одна на всех – с половины девятого до четырнадцати ноль-ноль. А здесь: с какой отраслью науки желаете связать судьбу? С такой? Пожалуйста. С этакой? Ради бога. «Лекции», «семинары», «зачетки»… Слова-то какие – новые, невыразимо приятные после обрыдлых «дневников», «линеек», «уроков»! И главное – посещаемость. Посещаемость – вот что главное! Хочешь – ходи, хочешь – не ходи. Наслаждайся на всю железку новоприобретенным статусом студента, пока не замаячит впереди еще не совсем понятное, но уже довольно устрашающее словцо «сессия»…
– Пошли пиво пить? – мрачно предложил Славик.
– А Костыль? Он же просил подождать.
– Да? А я думал, он домой свалил.
Я потянулся.
– Он стричься пошел, – сказал я. – Говорил, оболванится и подойдет.
– Когда?
– Да вот сейчас и подойдет.
Славик порыскал глазами по сторонам, покрутился на жестких ребрах скамейки и снова уставился на бритого типа. Ну и тип! Башка голая, очки круглые, нарочито массивные – для солидности; штаны кожаные, тесные – и пузцо над ремешком висит, как груша. И длинный желтый шарф на кадыкастом горле – почти до земли. Достал трубочку. Расшитый бисером кисет. Прервал разглагольствования и весь ушел в показушный процесс набивания и закуривания. А эти дуры смотрят, забыв похихикивать. У него небось и фляжка с собой есть. Металлическая, плоская, с каким-нибудь идиотским латинским изречением.
– А я-то думал, – тоскливо проговорил Славик, – поступлю на филфак, буду в шоколаде. Факультет невест! Сорок девок, один я. Нет, прикинь – на все отделение трое нормальных пацанов: я, ты и Костя. А телки на нас – ноль внимания. А все из-за таких вот…
Ну точно. Вынул из заднего кармана фляжку. Продемонстрировал. Предложил. Поднял двумя пальцами. Отпил глоток и выпучил глаза.
– У меня брат из армии в прошлом месяце вернулся, – неожиданно злобно высказался Славик. – Сейчас как звякну, пускай придет, посмотрит, как его младшенького зажимают. Все равно ему делать не фиг. Целыми днями в гараже торчит с дружками или телик смотрит, валяется. Бухать начал со скуки. Хочешь звякну? Ну правда, а? Васька ему эту трубочку знаешь куда засунет?..
«Было бы неплохо…» – едва не сказал я, но осекся.
– Ты чего?
Тут он посмотрел туда, куда смотрел я, сплюнул и посвистел:
– Ё-моё, и этот туда же…
Костя-Костыль помахал нам рукой, приближаясь. Когда он плюхнулся на скамейку рядом со мной, я невольно приподнялся. Отодвинулся подальше. Ну, ничего не смог с собой поделать – придвинулся вплотную к Славику.
– Как? – закидывая ногу на ногу, осведомился Костя.
– Блеск, – выразительно сморщился Славик. – А глазки накрасить забыл?
– Какие еще глазки?
– Ты же вроде просто подстричься собирался?
– Ну, – подтвердил Костя. Изогнувшись, он достал из заднего кармана коротенькую сигару и зашуршал целлофановой оберткой. – Собирался. А потом подумал – какого хрена? Новая жизнь – новый имидж. Дай-ка, подумал, самовыражусь. Чего ты кривишься-то, Слав? Завидно?
Славик только хмыкнул. Тогда Костя вопросительно посмотрел на меня.
– Нормально, – осторожно ответил я, почему-то боясь встретиться с ним взглядом.
Волосы Костыля, еще пару часов назад темно-русые и уложенные на классический «офицерский» пробор, сейчас были обесцвечены до легкой синевы, заметно укорочены и тщательно растрепаны. В левом, припухшем и покрасневшем ухе поблескивало тонкое серебряное колечко. Рубашка, расстегнутая и широко распахнутая на груди, сияла белизной. Голубые джинсы подвернуты так, чтобы выглядывали из белых кроссовок белые носки.
С утра он и одет был не так. Джинсы помню, а вот рубашка… Рубашка, кажется, была другая.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});